Рождённая Небом. Три сестры (СИ)

— Я осведомлён обо всём этом, господин Дерриус, — ответил Этт Мор. — И именно поэтому я не только перестал быть отличником, но и, как видите, стал заваливать экзаменации. И не потому, что я не перестал соображать, как считают все, кроме Лаэртиса, а потому что решил изменить свой жизненный путь, но вы мне этого не позволяли. Вы отказали мне в отчислении, когда я честно признался в колдовстве, земной страсти к женщине и нарушениях устава, и продолжали упорно делать из меня учёного жреца. Тогда я пошёл на хитрость — и вот, как видите… и всё это время я ходил и продолжаю ходить в Тетрагон Целителей, обучаясь у мастера медицины Архедуса Триарта.
Пока он это говорил, в кабинете мастера Дерриуса появились ещё двое младших директоров. Поэтому, когда он закончил, перед ним стояли все трое, недоумённо вперив взгляды в злосчастного выпускника. Мастер Дерриус внезапно начал нервничать, мгновенно теряя всю свою важность и от этого напряжения у него затряслась нижняя челюсть.
— Вы видите… мастер Гриерус и мастер Энто… что говорит нам этот молодой эйдо? Вы слышали, что он сейчас говорил?
— Видим, — довольно бесстрастно отозвался мастер Гриерус.
— И слышим, — таким же тоном вторил ему мастер Энто.
— А-а… а хоть понимаете?… — после чего он снова повернулся к стоявшему около входной двери Этту Мору. — А вы, молодой человек, понимаете, что творите? Вы… вы…
Он долго и напряжённо думал, как лучше было бы теперь назвать одного из своих бывших лучших учеников — подлецом, болотным гадом, тупым зельдюком или отродьем Тьмы, но слова эти застревали у него в мозгу, а язык словно прирос к нёбу. Он перестал что-либо видеть вокруг, кроме пронзительного, жгучего, проникающего в самое нутро души взгляда молодого мага, целителя и кого угодно, но только не жреца Владыки Мира и Его Божественной Семьи, и это было видно в самом этом «демоническом» взгляде. Его охватило ощущение некоего парения над землёй, как будто все его огорчения остались позади, а впереди ждало только некое знамение, чтобы сказать «Отпускаю тебя с миром, будь счастлив и благословлён Богами, брат Этт!» Но что-то в душе мастера Дерриуса упорно продолжало бороться против такого решения. Когда же взгляд Этта отпустил его и он вернулся к привычной действительности, то не смог сказать больше ни слова.
— Это самый удивительный из всех студентов, которых я когда-либо видел, — скрипучим голосом произнёс мастер Энто. — Думаю, он далеко пойдёт, даже если навсегда покинет жречество.
— Я бы сказал, он странный, — сказал мастер Гриерус. — И всегда был таким. Ни разу не видел юношу, который бы так упорно не хотел стать выпускником нашей семинарии.
— Я думаю, он и с этим животным свидетельством далеко пойдёт тем более, оно ему больше не пригодится. Мастер Дерриус, отдайте ему это свидетельство и те, где записано его имя и статус, и пусть идёт с благословением в мир магов, целителей и влюблённых рыцарей.
От этих обращённых к нему слов главный директор встрепенулся и обратился к ним обоим:
— Довольно пустой болтовни! Как скажете… пусть идёт куда хочет, я не желаю больше видеть это отродье Тьмы в стенах этого здания! То, что он сейчас со мной сотворил, точно было какое-то колдовство! Оборони меня Боги от этого демона, пусть катится отсюда хоть в преисподнюю!
Продолжая ворчать, он достал из декера небольшую плоскую табличку из бело-жёлтого дерева, на которой было выгравировано имя выпускника и запись о том, что является выпускником Лиерамской жреческой семинарии, не закончившим образование по таким причинам, как намеренный отказ от сдачи экзаменов, увлечения магическими искусствами, нарушения устава семинарии и связи с женщиной. Получив этот позорный документ и вслед за ним — его личное свидетельство в виде маленького свитка из плотной немнущейся и нервущейся бумаги и прилагавшееся к нему свидетельство о сиротстве, Этт Мор благодарно поклонился всем троим руководителям сего учебного заведения и вышел вон.
Всё это, казалось бы, не имело никакого отношения к жизни Аулы Ора, которая текла своим чередом. К концу пятого года обучения в оттарийском пансионе для будущих жён и хозяек, она, по словам своих подруг, других девушек и многих преподавателей, превратилась в самую настоящую красавицу. От прежней отроческой худобы, бледности, резкости и неловкости движений, что были заметны в первые годы студенчества, в ней не осталось и следа. Изменился также во многом и её характер: вместо прежней взбалмошной девчонки, непоседы и егозы, которая могла прилюдно скакать по ступенькам или громко кричать, выражая своё настроение непосредственно, как ребёнок, все видели в ней теперь повзрослевшую, посерьёзневшую и грациозную молодую эйди с утончёнными манерами, плавностью движений, завораживающим взглядом нежно-голубых глаз и мелодичным голосом, приятным, как звон серебряного колокольчика. Теперь самым главным качеством её наружности и натуры стала постепенно расцветающая женственность — та самая, что притягивала множество восхищённых мужских взглядов и желания многих городских кавалеров поскорее с нею познакомиться. Конечно, никто из её окружения и родных не догадывался, что дело было не только в естественном взрослении и пансионском воспитании — Аула много времени и сил положила на то, чтобы в какой-то мере научиться управляться со своей внутренней природой и направить часть своей скрытой силы на то, чтобы научиться владеть собой, победить множество своих сомнений и страхов и даже немного усовершенствовать свой внешний вид. «Если я и впрямь богиня, — думала она, — то пусть я буду выглядеть как богиня и вести себя как богиня, но пусть все остальные не думают, что я пытаюсь им угодить».
 
Что касалось учёбы, то и здесь Аула Ора решила быть богиней. Казалось, все силы семи стихий и все незримые духовные силы, что были в ней самой, вокруг неё и во всей вселенной, помогали ей на этом нелёгком, но увлекательном и очень интересном поприще. За три с небольшим года она стала лучшей ученицей пансиона в Оттари и завоевала несколько золотых табличек, соревнуясь с девятью другими пансионами. В результате к концу её пятого года обучения оттарийский пансион занял в этом соревновании, который проводился каждый год, почётное второе место (на первом оказалась лучшая ученица Арохенского пансиона Гиэра Фелиус, но осознавала ли та в себе дух какой-нибудь богини, было никому не известно).
Единственное, что было и оставалось у Аулы в совершеннейшем провале — её многочисленные знакомства с кавалерами, которых девушки и опытные преподавательницы по части тонкостей отношений между мужчинами и женщинами то и дело приглашали на вечера, которые бывали организованы специально с такими целями. Здесь бывали не только местные представители мужского пола, но и заезжие, и даже чужестранцы. Однако ни одному из них за всё время так и не удалось вызвать в ней хоть какой-нибудь серьёзный интерес. Самое большее, на что хватало Аулы — завести с очередным своим поклонником непринуждённую, дружескую беседу, а потом, ничего не обещая и не подавая никаких надежд, покинуть его и присоединиться к привычному женскому обществу, делясь своими впечатлениями о нём как о неинтересном и посредственном человеке. Или вовсе, сославшись на вечернюю усталость, объедение или головную боль, покинуть нижнюю гостиную и запереться в спальне для девушек, которую делила с Геллой, Лорией и Эйрой.
— За три года так ничего и не сдвинулось с места, — сокрушённо вздохнула Гелла, после отшивания Аулой очередного «скучного, несимпатичного и неинтересного» поклонника. — Ну скажи мне, действительно ли этот Ридвен такой скучный и непривлекательный тип? Честное слово, я в него почти влюбилась, но он смотрел только на тебя, и потом, я уже пообещала себя Эресту О’Ханеллару.
— Ридвен? О нет, он обаятельный и интересный собеседник, умный, много знает и умеет себя подать, но…
— Что — но? — перебила Гелла.
— Как-то он меня не зацепил… прости, Гелла, но я не могу что-то обещать тому, кто не смог увлечь меня так же, как в своё время…