Берегись, Ангел! (СИ)

Я тоже.
Стоять рядом опасно, но не шевелюсь. Пусть кинется. Больнее-то будет только ему.
— Лика — мой друг, и ни на чье место не претендует, — Макс подходит ближе и выдавливает из себя каждое слово, — если на ней по твоей милости появится еще одна царапина, то я наплюю на соревнования и на то, что ты Алискин брат.
Его слова вызывают лишь усмешку, друг, ага. Видел я, какой она ему друг, и эти взгляды нежные. Я делаю еще один шаг, сокращая расстояние до минимума и глядя в лицо Максу.
— Так тебя только это сдерживает? Наше с Алиской родство? Да, брось. Давай встретимся в клубе, Круг. Зачем тянуть? Решим этот вопрос раз и навсегда. Выиграешь — так и быть, — развожу руки в стороны, — отстану от бедняжки, а проиграешь… — Я внимательно смотрю на Максима, который сжимает кулаки и нервничает еще больше. — Проигрываешь и отходишь в сторону.
  
Глава 14
 
Ангелика
Сижу на полу около кровати и внимательно вглядываюсь в фотографии, чтобы не чувствовать боли. После того, как Владимир снова поймал пулю в голову и поорудовал ремнем, спина и руки ныли. Рана на одной из них открылась и кровоточила, и пришлось самой ее бинтовать. Неудобно, но что поделать.
Олежка, к счастью, просидел в своем убежище и не вылез, но когда я закрылась в комнате, увидела, что он плачет. Еле успокоила, а сама…
Я старалась не кричать, не плакать и не издавать вообще никаких звуков, пока отчима клинило. Не знаю, что он принял, но его пошатнувшиеся мозги снова сошлись в кучу. Жаль, что в неправильном порядке.
Периодически его заносило. Искал Олежку и думал, что его кто-то украл, а потом я обнаруживала под столом бутылки из под паленой водки. Денег-то у Владимира было не так много, а спиртное сейчас стоило не мало. По крайней мере, качественное.
Я тяжело вздохнула и еле сдержала стон, меняя положение. Старалась найти похожего человека среди одноклассников матери. У нее было не так много снимков со школьных времен, но я не могла отыскать среди лиц хоть слегка походящее на Петра.
Был один паренек, но его рост и цвет волос не соответствовали тому, что я видела. Со временем люди меняются, только не до такой степени. Петр Иванович был высокий и широкоплечий, а этот ниже, да и черты лица совсем другие.
Я еще немного полюбовалась мамой и убрала альбом и одиночные фото в коробку. Тихонько поднялась, пододвинула стул ближе к шкафу, забралась на него и хотела поставить на место хранилище памяти, но качнулась. Хотела ухватиться за край, только рука затронула пакет, и я грохнулась на пол.
Сверху меня чем-то мягко прикрыло. Наверное, мамина одежда, которую я запихала в большой пакет вместе с другими вещами. Владимир хотел их выбросить, но я успела перехватить и спрятать. Это моя память. Несколько раз доставала футболки или платья и будто ополоумевшая сидела, прижав их к щеке. Первое время казалось, что каждая вещь пропитана маминым запахом, а потом…
Потом поняла, что я просто себя убеждаю в этом. Одежда уже давно не пахнет даже стиральным порошком. Залежалые тряпки, которые не могла выбросить. Что-то носить тоже было страшно, ведь на Владимира они действовали, как красная тряпка на быка.
Я лежала на спине, зажмурившись и напрягшись пару минут, и только после этого открыла глаза, убрав с себя легкий сарафан. Вокруг царил хаос, но, слава богу, Олежка крепко спал, и я потихоньку принялась собирать вещи обратно в пакет. Когда взяла платок и хотела запихать его ко всей одежде, замерла. Показалось, что в нем что-то есть.
Медленно развернула его и удивленно заморгала. В ткани находилась небольшая пачка конвертов. Старые письма, и зачем мама их хранила?
Осмотрела их несколько раз и хотела убрать в коробку с фотографиями и документами, но села обратно на пол. Почему она завернула их в платок?
Все снимки и разные бумаги лежали в одном месте. Попросив у мамы прощения, сняла резинку и достала первое письмо.
Адресовано матери. Пишет какой-то парень из армии. Стихи. Улыбнулась, но эта улыбка сползла с лица, когда прочла от кого.
 
С любовью, твой Петрушка
Нервно перебирала другие и читала. Почему-то стало стыдно, что я так вторгаюсь в мамины тайны, но вот инициалы…
От Жарковского П.И.
Петрушка. П.И. Петр Иванович.
Среди всех писем было одно написанное другим человеком. Всего несколько строчек. Судя по всему, этот Петр просто переслал его обратно матери вместе с их фотографией.
Здравствуй, Петя!
Прости меня, пожалуйста, если сможешь, но я не могу так больше.
Я полюбила другого человека.
Мы с ним вместе и ждем ребенка.
Смею надеяться, что ты меня когда-нибудь простишь…
И верю, что ты обязательно найдешь свое счастье.
Не пиши больше.
Не нужно.
Пусть наши чувства останутся для тебя приятным воспоминанием.
С уважением, Арина.
От этих слов даже у меня во рту появилась оскомина, словно мне в него запихали большой кусок лимона. Очень кислого. Настолько кислого, что я скривилась.
Взяла фото и всматривалась в парня, только он стоял боком и обнимал маму, уткнувшись лицом в ее волосы. Она выглядела такой счастливой…
Я еще раз осмотрела конверты, но даты на них стерлись или были размазаны. Значит, это не просто одноклассник, а мамина любовь из прошлого. Если она так с ним попрощалась, то почему он все-таки решил ее увидеть?
Ситуация неприятная, и у меня не стыковались детали. Устало потерла глаза и зевнула. Стрелки часов приближались к трем ночи, когда я запихала письма в свой рюкзак, а коробку и пакет убрала на шкаф.
Еще долго лежала, обняв Олежку, и думала о находке. Мама никогда не делилась воспоминаниями о своих отношениях, а тема про отца приравнивалась к табу. Он был тем самым, чье имя нельзя произносить, лорд Волан-де-Морт на русский лад.
Сейчас в голову приходили разные мысли, но я прикрыла веки и постаралась уснуть. Времени на отдых у меня осталось не так много.
Сон, в который я буквально провалилась, был нагло прерван противной трелью будильника. Я с полузакрытыми глазами выполняла привычные дела, и лишь возле комнаты Владимира веки сами поднимались, а ноги переходили в режим "мягких лапок".
Олежка проснулся в плохом настроении и не улыбался, хоть я всячески пыталась его рассмешить. Возле ворот детского сада он вцепился в меня и не хотел отпускать.
— Ты чего, зайчик, м? — Я взъерошила его отросшие волосы и присела на корточки, заглядывая в огромные голубые глазки, где было столько грусти, что сердце сжалось. — Ну же! Улыбнись, Олежа. Мы прорвемся. Осталось немного. Или у тебя что-то болит? Голова? — Приложила ладонь к его лбу.
— Ты всегда так говоришь! — Громко крикнул он и оттолкнул меня от себя, часто дыша. — Только мне не больно, а тебе больно. Всегда больно.
— Олежа… — Я потянулась к нему, но братишка пятился назад, сжимая кулаки.
— Я его ненавижу! Лучше бы он умер, а не мама!
Не успела руки протянуть к брату, как он сорвался с места и побежал во двор к другим ребятишкам, которые играли на площадке под присмотром воспитателя, которому пришлось помахать и выдавить из себя улыбку.
Вот только горькое ощущение не проходило. Олежкино лицо стояло перед глазами до самой школы.
После смерти матери разные мысли приходили в голову, но плохие я старалась отогнать от себя подальше. Мама бы не одобрила этого. Она всегда говорила, что бранной речью и злыми помыслами мы притягиваем к себе негатив. Я смеялась, ведь в то время это звучало смешно.
— Лик, прости… — Первое, что сказал Макс, когда мы встретились в коридоре, чем вывел меня из раздумий. — Я вчера вырубился. Тренировка, дома трэш… — Он замер, посмотрев на мое лицо. — А это что такое? Тебя нельзя на день оставить? Под каток попала? — Вроде пошутил, но взволнованно протянул руку к порезу возле уха и опустил ее.
Я тяжело вздохнула и отвела его в сторону. Всею "красоту" на теле скрыла водолазкой и брюками, но щека справа была открыта. На ней ссадина и около уха ранка от стекла. Пришлось рассказать Максу о вчерашней стычке с Аристовым, на что друг сразу сорвался с места и, если бы я не схватила его за рукав пиджака, то полетел бы к Дану, который сегодня выглядел особо задумчивым.