Смерть меня не найдёт (СИ)

— Здесь Магр, а Россия тогда где?
Женщина посмотрела на меня с тем же брезгливым сочувствием, пожала плечами и, что-то бурча себе под нос, ушла вглубь своей камеры, опустилась на каменный пол, предварительно ловким пинком отправив в недалёкое путешествие очередную крысу.
А я исследовала помещение, стараясь не смотреть на почившую хвостатую бедолагу.
Спереди — глухая каменная стена с дверью без ручки. Слева и справа — камеры, в правой на полу скорчился какой-то мужчина, периодически глухо кашляющий. Лица он не поднимал, в разговор вступить не пытался, что, на мой взгляд, с учётом его кашля, было только к лучшему. Надо же, какое гендерное равенство, мужчины и женщины сидят вместе. Причём можно общаться, хоть за руки держаться — просветы меж прутьев позволяют. Обстановка внутри более чем скудная — узкая деревянная скамеечка. За небольшим выступом обнаружился круг в полу, предназначенный, очевидно, для отправления естественных надобностей. Неприятного запаха, однако, не было, никакого, вообще — и это наводило на определённые сомнения. Ещё на полу стоял внушительного вида металлический кувшин с водой и металлический стакан. В кувшин я заглянула не без содрогания, но горлышко было узким, отражение слишком маленьким, и оно ничего не сказало толком по поводу моего лица.
Я покосилась на загадочный непахнущий круг — вряд ли его стали бы тут делать, если бы была бы хотя бы мизерная возможность через него куда-нибудь сбежать. Да и плавать в канализации — я не черепашка ниндзя, я вообще плаваю, как топор. Кстати, местные сплинтеры, надо полагать, оттуда и лезут. Ты присядешь — для отправления естественных надобностей — а они ка-ак вцепятся… прямо туда, боже, ужас какой. Надо на пробу что-нибудь бросить вниз.
Я потёрла мочки ушей, где ещё совсем недавно красовались симпатичные серебряные серёжки в виде скрипичных ключей — их ожидаемо не было. Более того, интенсивное щупанье показало, что у меня и дырок-то в ушах нет. На короткий миг я испытала ни с чем не сравнимый ужас, разом вспомнив какие-то жуткие фильмы, ни один из которых не досмотрела до конца, но сюжет почему-то помнила: те самые, в которых сумасшедшие маньяки-учёные крайне вольно обходятся с человеческими телами — убирают нужное, пришивают лишнее. Может, мне вживили инопланетную ДНК? Может, я вообще уже больше не женщина.
Ой, мамочки.
Я забилась за выступ, стараясь не провалиться ни в круг, ни в обморок, и принялась ощупывать себя — сначала по одежде, потом под одеждой. Чужой незнакомой одежде из упругой тянущейся ткани.
Вместо нижнего белья — какое-то боди на крохотных крючках, просто пояс верности, а не боди, замаешься расстёгивать, в туалет лишний раз перетерпишь. Дополнительных органов, к счастью, не нащупалось, пальцы по пять штук на четырех конечностях остались, хотя педикюр так же бесследно исчез, можно было выдохнуть. Но это тело явно было не моим, вернее, не совсем моим. Волос нет нигде, кроме головы — продепелировали, извращуги, кожа слишком светлая, ровная, без проступающих сосудов, синяков и мелких детских шрамов — как они убрали тот самый, на коленке, полученный мной у бабушки в деревне при перелезании через соседский забор. Фигура стройня, но уже не тощая, какая-то более тонкая, ровная, что ли.
Клыков во рту нет, рогов на голове нет, крыльев на спине нет — честно, я проверила, всё ещё немного стыдясь. Зато неожиданно появился удалённый пару лет назад зуб и зарос приобретённый в детстве скол на переднем зубе. Бирюзовый отлив в волосах подтвердился. Ну, просто мечта поэта — косметолог, стоматолог, пластический хирург, стилист, вот психотерапевта не хватает, а так я в полном порядке.
Наверное, надо было всё-таки побиться головой в стену и поорать, возможно, симулировать припадок, дабы вызвать местных на сеанс коммуникации и получить хоть какие-то ответы хоть на часть вопросов — но саркастичное замечание черноволосого следователя с пафосным именем или фамилией Лигран — а может, это местное ругательство, типа хмыры или швары — по поводу всех использованных «мною» приёмов как-то отрезвляло, и я просто села на скамейку. Безделье убивало медленнее электрического стула — но почти так же неотвратимо.
 
Некоторое время спустя принесли еду — всё, как в лучших традициях тюрем, виденных мною в кино: через узкое окошечко в двери почти над самым полом невидимые служители протиснули деревянный поднос. Посуда была какая-то странная, что это за материал, так сразу не определишь: не пластик, не бумага, тонкий и мягкий, но прочный материал. Холодный коричневый напиток с кислым привкусом, похоже, компот, ягодный или фруктовый, не разберёшь, каша в тарелке, ложка с короткой ручкой и неожиданно объемным черпачком.
Возможно, Винзор — это правильная экологическая тюрьма. Они используют продукты вторичной переработки — может быть, остатков от уже казнённых узников, и делают быстро разлагающуюся и совершенно безопасную посуду. А ещё у них тут вегетарианское меню — королевское величество заботится о природе и четвероногих обитателях Магра. И коровы тут священные животные, как в Индии.
А мне захотелось мяса.
Отчаянно захотелось, так, как никогда в жизни — здорового куска, ароматного говяжьего стейка, лучше с низкой степенью прожарки, так, чтобы розоватый насыщенного вкуса жирный сок стекал по губам и подбородку, и… Рот наполнился слюной, живот словно судорогой свело. Мясо я любила, но чтобы такое зверское желание?
Стейк. Или шашлык из свинины. Или… Чёрт. Вот что с людьми стресс делает. Кашу я всё-таки съела, но почти давясь, несмотря на голод.
Несправедливо. Если уж собираются лишить жизни, могли хотя бы поинтересоваться напоследок, что я хочу на ужин.
Глава 8.
От нечего делать я заглянула к соседке — её поднос с аналогичной кашей стоял не тронутый, а соседка сидела на коленях на полу, водрузив локти на такую же, как и у меня, скамеечку в до боли знакомой молитвенной позе. Упс, а то, что я на ней сидела, можно считать святотатством? Приставать к явно общающемуся с высшим разумом человеку, я не стала — хоть мольбы до неведомой Тираты отсюда и не доходят, но, по большому счёту, молитва представляет собой в первую очередь самоанализ, обращение к себе, к собственному подсознанию.
А вот мужчина-узник ужином не пренебрёг. Я бросила быстрый взгляд на него: он сидел на полу ко мне спиной, накинув на голову капюшон, и быстро, с аппетитом ел что-то… секундочку!
— Эй! — окликнула я. — Эй, как вас там… лирт!
Сосед обернулся, откинул с лица закрывающую его по большей части ткань хламиды, и я искренне удивилась, поняв, что мой сосед по камере отнюдь не дряхлый старик, а вполне себе молодой парень, немногим старше меня на вид, довольно симпатичный, хотя до красавца-следователя по всем статьям не дотягивавший. Самое обычное лицо, тоже бледное, тоже гладковыбритое — может, по местной моде или из соображений гигиены..? На висках у узника были нарисованы или вытатуированы два небольших тёмных ромба, а в остальном ничего не привлекало взгляд. Но к чёрту лицо, а вот поднос! На подносе лежали обворожительные, восхитительные, прекраснейшие кусочки мяса, может быть, даже шашлык! Тонкий дразнящий аромат коснулся ноздрей. Да какого хрена? Из мужской солидарности, что ли?
А может, здесь как в санатории — еду надо заказывать заранее, а вновь прибывшим дают, что осталось? Правда, я уже тут вроде как пятнадцать дней, но провела их в очевидном помрачении рассудка, иначе не предпочла бы кашу шашлыку.
— М-м-м, лирт, извините, что отвлекаю, приятного аппетита и всё такое, а как мясо можно заказать?
Мужчина какое-то время недоумённо смотрел на меня, потом тряхнул головой, словно увидев говорящий стул, и вернулся к трапезе.
— Вы меня слышите? Понимаете?
Внезапно я задумалась о том, что если здесь не Россия-матушка, то почему тогда все говорят на русском? Конечно, на русском, а на каком ещё, если я их понимаю, а никакого другого языка, кроме английского со словарём — огромным таким, увесистым словарём — выучить не удосужилась? Весомый аргумент в сторону дурдома.