Купеческий сын и живые мертвецы (СИ)

Митрофан Кузьмич хотел уже отодвинуть домовину от двери — выбраться наружу. Туда, где был его сын. И где кричала сейчас — Зина? Он теперь почти не сомневался, что это была она. Кого, кроме поповской дочки, могло еще занести некстати на погост, где мертвецы решили ожить? Даже мысленно Митрофан Кузьмич не смел использовать слово воскреснуть — это было бы форменное кощунство. Те, кого он видел сегодня, отнюдь не воскресли — они просто восстали. И живыми от этого не сделались.
Но снаружи мало, что доносились крики: за дверью стучали и скреблись притершиеся к ней мертвецы. Так что Митрофан Кузьмич идею выбраться отринул. Точнее, отринул бы, если бы успел. Однако тут решил вмешаться в дело его отец.
Хотя сперва купец первой гильдии даже не уразумел, что это был он. Слишком уж сильно отвлекло его прислушивание к звукам снаружи. И еще — его слишком устрашила мысль о том, что случится, если его сын решит пойти сюда — выручать его, своего отца. Ведь он даже не знает, как ему впустить Ивана, когда — и если — тот сюда придет
Но Митрофан Кузьмич не успел и это обдумать. Купцу первой гильдии вдруг вообще стало трудновато обдумывать что-либо. Он, всегда втайне гордившийся своей логикой и здравым смыслом — которые помогли ему не только сохранить семейные капиталы, но и приумножить их, — внезапно сбился с мысли. И, распахнув глаза, стал следить за тем, что происходит подле него.
3
Зина Тихомирова помнила, что велел ей сделать её друг Ванечка — память у нее совсем не отшибло. Вот только — как он себе представлял: она прибежит к исправнику, Денису Ивановичу Огурцову, и выпалит ему: «На Духовском погосте бесчинствуют ходячие покойники»? Если Денис Иванович, известный как человек крутого нрава, будет в благостном расположении духа, он просто выставит её из полицейского участка и велит, чтобы она не мешала работать своими неумными шуточками. Ну, а коли его расположение окажется дурным, он, чего доброго, отправит её, Зину, на всю ночь в карцер — чтобы она, перегревшаяся на солнце дура, охладила там голову.
Так что побежала поповская дочка сразу к центру Живогорска — на почтамт. Там с подозрением оглядели девушку — в перепачканном платье, без шляпки. Однако — деньги-то у неё при имелись. И телеграмму у неё без промедления приняли. А из почтовой конторы Зина поспешила вернуться восвояси: в дом своего отца, священника Тихомирова, тоже располагавшийся на Губернской улице.
Дом встретил Зину полной тишиной — как она и рассчитывала. Родители её оба пребывали в отъезде, а кухарка Глафира, которая не только готовила Тихомировым, но и помогала прибирать дом, все свои дела всегда заканчивала еще до полудня. После чего уходила к себе — её дом был в двух кварталах отсюда.
— Вот и кстати, что никто мне мешать не станет... — прошептала поповская дочка.
И тут же приставила лестницу к люку, что вел на чердак — стала карабкаться наверх.
Там, в запертом на ключ сундуке, хранилось имущество, которым владела ее покойная бабушка (Зина всегда произносила: баушка). Она была — мать её матери. Но последние годы своей жизни прожила у них в доме: кроме Василисы, Зининой матушки, детей у неё не было. И позаботиться о ней больше оказалось некому. Так что пришлось отцу Александру пустить, скрепя сердце, тещу к себе в дом. Хоть и знал он, какими делишками та промышляла.
Из-за этого и ездила теперь маменька Зины регулярно по святым местам: надеялась отмолить душу своей матери. А вот сама Зина свою баушку никогда особенно не порицала. Ну, и что с того, что та могла наколдовать дождь, всегда знала, где в лесу растет больше всего грибов или могла сделать пальцами такой знак, чтобы отогнать бродячих собак? Ведь вреда от этого людям не было никакого! Правда, из обмолвок своих родителей поповская дочка знала, что в прежние времена бабка её своим ремеслом производила вещи очень даже нехорошие. И то, что она могла, к примеру, сделать так, чтобы у зловредной соседки скисло разом всё молоко — это было еще не самое худшее.
 
Так что, если бы протоиерей Александр Тихомиров узнал, что Зина собирается сейчас воспользоваться колдовским набором своей бабушки, он бы, пожалуй, мог сгоряча и проклясть дочь. Однако Зинин папенька был сейчас отсюда далеко. А к его возвращению девушка надеялась снова всё запрятать в сундук — так, чтобы и следов не осталось.
Ключ от сундука — запасной, о которой Зинины родители ничего не знали — бабка вручила ей давным-давно, еще когда была в здравии и помирать не собиралась. И поповская дочка припрятала этот подарочек на самом чердаке — куда её родители ходить откровенно побаивались. Так что за два года, что миновали с бабушкиной смерти, ключа этого так и не нашли.
Зина иногда задавалась вопросом: отчего это её маменька и папенька не уничтожили оставшийся от бабки сундук — не предали его огню, к примеру? И один раз она даже завела разговор на эту тему с кухаркой — самих-то родителей она спрашивать не решалась. И Глафира ей тогда ответила:
— Давно бы они его сожгли! Да бабка твоя заклятье какое-то на сундук наложила — так что стронуть его с места нет никакой возможности. Ну, не жечь же его вместе с домом?
А Зина подумала про себя: её папенька и дома не пожалел бы! Да только — строения на Губернской улице стояли очень уж плотно друг к другу. Начнись пожар — и половина Живогорска могла бы выгореть. Потому-то и оставалось баушкино имущество в целости и сохранности.
Впрочем, кое за что отец Александр должен был всё-таки свою тещу поблагодарить: ему не пришлось самому отпевать её и хоронить. Перед самой своей кончиной она отправилась в какой-то подмосковный приход — погостить у своей давней подруги, которая состояла там просвирней. И та благочестивая старушка вскоре отписала Зининым папеньке и маменьке: так мол и так, скончалась родственница ваша — раба Божья Агриппина. И, согласно её последней воле, была похоронена в месте своей кончины — то есть, там же, под Москвою.
Зина достала припрятанный за чердачной балкой ключ, отперла сундук своей бабки и подумала: тогда, при известии об Агриппининой смерти, папенька и даже маменька вздохнули с облегченьем. А вот сама Зина после этого всю ночь напролет проплакала в своей комнатке: жалко ей было бабушку, какие бы сплетни про неё ни распускали.
«Только никакие это были не сплетни», — произнес голос в Зининой голове, вроде как — папенькин. Но девушке было не до того, чтобы к нему прислушиваться. Да и, говоря по правде, она и сама знала — что не сплетни. Иначе с какой бы стати было ей сейчас залезать в сундук своей бабки Агриппины?
Зина дважды повернула ключ в замке, и крышка тут же откинулась сама собой — была на пружинах. Девушка всего дважды этот сундук открывала после того, как не стало её бабушки. И оба раза просто смотрела на то, что лежало внутри. Да вдыхала источаемые содержимым сундука ароматы: запахи корицы, сушеных грибов, перечной мяты, жженого сахара и еще Бог знает чего — Зина не могла бы сказать в точности. Запахи это напоминали ей бабушку с такой силой, что казалось — старая Агриппина вот-вот с кряхтеньем взойдет на чердак и спросит с усмешечкой: «Ну, что, внученька, рассказать ли тебе быличку?»
Но сегодня запахи ничем Зине помочь не могли. А вот бабушкины былички — иное дело. Она помнила, как Агриппина говорила ей:
— Главное — помни: ежели сильно хочешь что-то получить, сначала создай это вот здесь. — Она легонько стучала Зину кривоватым пальцем по лбу. — А когда это создастся у тебя в голове, тогда получится и въяве. Но, конечно, надобно еще себе помогать. Взять хотя бы вот этих куколок — сейчас я расскажу тебе, какие про них былички сказывают…
И теперь Зины запустила руку глубоко в сундук — под мешочки с сушеными травами, под переложенные тряпицами глиняные горшочки, под какие-то круглые подушечки, сделанные из меха зайцев, волков и даже крыс. А потом вытащила почти что с самого дна сундука средних размеров короб, сделанный из раздвижных дощечек. Его девушка поставила на пыльный пол и тут же сдвинула в сторону крышку: внутри лежали те самые баушкины куклы.