Игла Стёжки-Дорожки (СИ)

Он вышел на задний двор, в крохотный палисадник, моля Тропника о милости — проложить путь не в сезон, не дожидаясь Ярышника. Дремлющее заклинание пробудилось. Бусины столкнулись с ракушками, под ногами появился первый клочок облачной дороги. Димитос сделал шаг, второй, прошел сквозь забор, балансируя на пружинистой тропке на Кромку. Вой сирен стал оглушительным, а потом стих, как по мановению волшебной палочки. За спиной раздался громкий хлопок. Димитос обернулся, увидел летящую антимоскитную сетку, наполовину оторванную створку окна, разбросанную по палисаднику кухонную утварь. Картина подернулась дымкой и исчезла. Дорога под ногами уплотнилась. Под подошвами тяжелых ботинок захрустел гравий. Димитос шел по теснине между двумя огромными скалами. Высоко над головой виднелось сумрачное небо, впереди маячил выход. Камни следили за ним настороженно, и это подтолкнуло прошептать молитвы Кряжу и Свечану, поднимая хожень над головой. Притихший Маруш прижимался к его плечу, молчание скал становилось всё более раздраженным, впереди сорвалась первая осыпь-предупреждение. Получив толчок под лопатку, Димитос спохватился, снял рюкзак и вытащил из него черепашку. Это уняло недовольство камня. Ему позволили дойти до выхода из ущелья, только на прощание спустили с вершины скалы увесистый валун, словно припечатали предупреждением: «Не смей возвращаться».
Камушки-башмачки застучали, вощеные нити заплелись в скрутку и замерли. Димитос стоял на Кромке, выглядевшей, как четырехполосное шоссе с новеньким асфальтом и свежей облачной разметкой. Мимо проехала колонна грузовиков — вынырнула из тумана и снова нырнула в туман.
— Куда идти? — пробормотал Димитос.
Черепашка, угнездившаяся за пазухой, безмятежно дремала. Хожень помалкивал, предлагая ему самому выбирать дорогу. Димитос посмотрел направо и налево, перебежал шоссе и спустился в кювет, за которым простиралось поле с жухлыми листьями.
— Кабачки, что ли? Точно, кабачки… А там, справа? Что это виднеется? Лестница? Похоже, лестница. Пойдем, посмотрим.
Он говорил, надеясь, что звук голоса успокоит Маруша — сын дрожал, шевелил ушами и принюхивался.
«Чувствует магию. Кромка ей пропитана. Он привык к обрывочным клочкам старой волшбы, а тут такая концентрация силы, что у меня волосы на руках дыбом встают».
По шоссе промчалась алая гоночная машина. Рев заставил поморщиться. Башмачки расплелись и снова заплелись. Димитос услышал голос человека-снайпера так ясно, как будто он стоял рядом, за спиной.
«Может, он сломанный? Или у него бензин закончился. Только что работал нормально, и встал, как вкопанный. Маугли! Скотина ушастая, хватит жрать! Подтолкни клубок. Подтолкни, кому сказал!»
«Дима! — сосредотачиваясь на голосе, мысленно позвал Димитос. — Дима, ты где? Дима, я на Кромке! Ты меня слышишь?»
«И это рванье ни хрена не работает, макраме поношенное, хорошо хоть в довесок дали, а не покупал».
Димитос увидел разложенные на траве обрывки хоженей, сплетенных адептами разных магических школ, присмотрелся к свечению вокруг нитей и заорал:
«Не трогай! Дима, не трогай! Не надо!»
Человек-снайпер резко поднял голову, спросил:
«Дым, ты?»
«Я, я! Не прикасайся к хоженям!» — завопил Димитос и понял, что все его усилия докричаться бесполезны — слова уносил ветер и шум горного обвала.
Он направился к стоявшей среди поля каменной лестнице, надеясь, что черепашка остережет, если ступени ведут к опасности. Нога за что-то зацепилась. Димитос присмотрелся, и порадовался, что не спустил Маруша с рук — один из кабачков вцепился ему в ботинок острыми зубами, пытаясь прогрызть кожу и добраться до плоти.
— Ничего себе! — возмутился Димитос и запрыгал по кочкам, стараясь избежать соприкосновения с кровожадными плодами.
До лестницы он добрался без потерь. Отдышался на ступеньках, покрутил хожень — ни ответа, ни привета — и пошел вверх по лестнице, гадая, в какой мир она его выведет. И куда может переправить Диму мешанина из разномастных хоженей, приготовившаяся открыть какую-то дорогу.
 
Ступени закончились довольно быстро. Под ногами снова захрустел гравий. На обочине виднелись следы шин грузовиков, отпечатавшиеся в засохшей глине. Линии электропередач тянулись от столба к столбу, свидетельствуя — они попали не в средневековье. Это было и хорошо, и плохо. Технология и магия редко уживались бок о бок, и вероятность выйти к алтарю Тропника или Свечана значительно уменьшалась. С другой стороны, Димитос, избалованный достижениями цивилизации, предпочел бы относительный комфорт, если им придется на какое-то время застрять в тупике. Свечи он предпочитал жечь перед алтарем, а не в кухне для освещения еды на тарелке.
Дорога вывела его к свалке, позволившей оценить уровень развития техники. Ламповый телевизор с разломанным деревянным корпусом и тяжелым выпуклым кинескопом, дисковый телефонный аппарат, разбитый фонарик с ручной динамо-машиной. Хлам валялся вокруг свежеокрашенного мусорного контейнера, что свидетельствовало — в поселении имеются коммунальные службы.
Димитос посмотрел на шиферные крыши одноэтажных домиков, проглядывающие среди зеленых деревьев, и присел на корточки, удерживая Маруша на плече. Мусоровозы раскатали гравий, обнажая основу дороги — заговоренную брусчатку.
«Здесь когда-то была Рассветная или Закатная ярмарка. Или большая застава Чура. Или какое-то магическое производство с вывозом товара на Кромку. Ключевое слово «была» — если бы дорогу продолжали использовать по назначению, никто бы не прятал заговоренный камень под мертвым крошевом».
Он двинулся вперед, лелея вспыхнувшую надежду, что хожень и Кромка привели их в город, из которого бежал его отец, лев-хранитель. Предатель.
«Если это так, то я выполню волю богов, исправлю его ошибки, вдохну жизнь в спящий камень, пробуждая его для работы на благо людей и волков».
Достигнув домов, Димитос спустился с дороги и пошел по тротуару, заглядывая через заборы, пытаясь выяснить, кто населяет эту большую деревню или маленький городок. Окраину мегаполиса он исключил — нигде не просматривались высотные здания, слишком вольготно разгуливали куры, перебрехивались мелкие собаки и истошно чирикали воробьи. Дважды во дворах мелькали фигуры, но понять, люди это или оборотни на ногах, было невозможно. Поселение лениво грелось под полуденным солнцем и не желало раскрывать свои загадки чужаку.
Димитос прислушивался, принюхивался, но не ощущал ни любопытства, ни настороженности. Ему не встретилось ни одного прохожего, лавочки возле калиток пустовали, и это вскоре начало действовать на нервы. Из-за невозможности понять: его не замечают или прячутся?
Через некоторое время дорога пошла влево, а тротуар и дворы уклонились вправо. Димитос, поколебавшись, вернулся к дороге — под гравием по-прежнему скрывалась заговоренная брусчатка — и потопал по обочине, вдоль густеющей лесополосы. С другой стороны дороги тянулась выжженная солнцем пустошь. Бурая трава, сухой хвощ, редкие скособоченные кустарники. Навалилась тишина, обострившая все чувства, заставляющая прижимать к себе придремавшего Маруша. Временами хватало звука собственных шагов, а временами придавливало так, что хотелось заорать во всё горло, отгоняя страх, и, заодно, пытаясь докричаться до Димы-снайпера.
— Не думаю, что это город твоего дедушки, — негромко заговорил он, обращаясь к сыну. — Да, по развитию технологии… хотя… Нет, по этому судить нельзя. Надо выяснить, была ли здесь ярмарка. Куда ведет дорога. И… и есть ли там кто-нибудь, кому можно задать вопросы и получить ответы.
Строение, освещенное лучами закатывающегося солнца, появилось на горизонте, когда Димитос изрядно взмок, почти запыхался и проголодался. Деревья давно закончились, слой гравия на брусчатке истончился, камни золотились, гармонируя с выгоревшей травой и желтеющими кустами. Прищурившись, Димитос разглядел забор, увитый зеленью, фонарные столбы, проходную и покосившиеся ворота.
— Это не ярмарка, — сообщил он спящему Марушу. — Похоже на какой-то склад. Что это за знаки на воротах? Ну-ка, ну-ка… точно, свечи! Белые свечи и алое пламя.