В сетях любви

Естественно, правду. Она, в сущности, и не сомневалась в этом. Но принимать рассказы на веру — это одно.
А рукой ощутить живое доказательство — это совершенно другое.
Она сжала пальцы. Ткань брюк и тело разделял подол сорочки и тонкое нижнее белье. Он с шумом втянул в себя воздух, и ради этого ему пришлось выпустить сосок. Она почувствовала, как напряглись его руки, все его тело, хотя их разделяло крохотное расстояние.
— Стой. — От этого коротенького слова, произнесенного хриплым голосом, ее сердце затрепыхалось, как куропатка, которую испугали выстрелом. Он вспомнил даму из Кэмден-Тауна.
Она не могла этого допустить.
— Зачем? — Она не остановилась и только сильнее вжала руку в его плоть. — Я чувствую, что ты полностью готов.
— Нет. Я не… — У него перехватило дыхание — это она просунула руку чуть глубже ему между ног. Что бы он ни говорил, но ему понравилось.
Она нащупала первую пуговицу на его брюках и расстегнула ее. Она даст ему то, что он хочет. И заставит его забыть обо всем. Они оба совершат преступление и отбросят прочь свои понятия о добропорядочности и долге, чтобы удовлетворить свое одномоментное желание, а потом они вместе…
— Нет. — Может, в его голосе и слышалась мольба, но ее крепко стиснутое запястье свидетельствовало о том, что это приказ. Он каким-то нервным движением оттолкнулся от стены, как будто вырывался из шелковой паутины, в которую она, как паук, заманила его. — Хватит.
Она сникла. Ее тело, лишенное его ласк, охватила мучительная боль. Что это с ней? Месяц назад у нее хватило бы благопристойности устыдиться, что она приняла его сестру за даму, за которой он ухаживает. А сегодня ей на все плевать. Она хочет одного: обладать им, и всем дамам Кэмден-Тауна не остановить ее.
Это под силу только ему.
— Простите. — Его голос дрогнул. Он привалился к стене рядом с ней, причем, судя по дыханию, уперся лбом в обклеенную обоями поверхность. — Простите, Лидия, — повторил он. — Я хотел не этого.
В ней вспыхнула крохотная искорка сожаления, однако она не дала ей разгореться. Это было не в ее характере. Развращенность пропитала ее насквозь, бесконечная похоть опалила каждый нерв, а та пустота, где у женщины должно быть пылкое сердце, до верха наполнилась обжигающими углями гнева.
«Я хотел не этого», — сказал он.
Как же, она сама держала в руке доказательство обратного.
— Я вижу. — Голос мисс Слотер был холоден как лед. — Примите мои поздравления. Значит, вы ловко притворялись.
Неужели она решила, что ему нужна помощь в том, чтобы почувствовать себя жалким?
— Вы же знаете, что я имел в виду совсем другое. Я уже признался, что хочу вас. Я просто… — К черту, зачем стараться, она все равно не поймет. — Я хочу, чтобы все было по-другому. Я не хочу быть тем, кто кидается на чужую женщину и овладевает ею в коридоре игорного клуба.
— Надеюсь, вы простите меня за то, что я по ошибке приняла вас именно за такого. — А теперь к ледяному холоду примешалась горечь. — И те ваши ласки, когда вы держали во рту мой сосок, подействовали на меня опьяняюще.
Опьяняюще — это не совсем точное определение. Правильнее было бы сказать: поразили, ошеломили, очаровали, возбудили. Пока он жив, он будет помнить, как она выгнулась навстречу ему, точно зная, чего хочет, и бесстыдно требуя этого.
Проклятие! Почему он не смог? Почему он не смог взять то, что она желала отдать, и отдать то, что она желала взять, позволить наслаждению захватить их?
Потому что он сказал ей, что не будет этого делать.
«Я не хочу, чтобы вы видели во мне очередного похотливого самца, желающего попользоваться вами», — сказал он, и она поверила ему. А ее доверие, черт бы его побрал, кое-что да значит, и она должна быть уверена, что он понимает это. Он нащупал пуговицу, которую она расстегнула, и застегнул ее.
— Это полностью моя вина. Я начал не с того и совершил ужасную ошибку, позволив этому продолжаться. Мои действия запятнали нас обоих.
— Не в вашей власти запятнать мое имя.
Будь он проклят. Ее гнев только сильнее возбудил его, вызвал у него желание стиснуть ее в объятиях и вылепить из ее ярости всепоглощающую страсть.
 
— Вы правы, Лидия. — А вместо этого он вынужден успокаивать ее. — Простите.
— Вы уже это говорили. И сказали, что мы больше не будем говорить об этом. Я предполагала, что вы человек слова.
Вырвавшийся у него горький смех напомнил кашель — ему не удалось сдержать его.
— Боюсь, это величайшая ошибка с вашей стороны.
— Я прекращаю обсуждение. — Послышалось шуршание — вероятно, она застегивала верхнее платье. — Я иду за своим манто.
— Подождите. — Он в темноте нашел ее руку. — Вам нельзя. Вы не можете… — Господи, какая же мука! — Из-за меня вы не в самом лучшем виде, чтобы появляться на людях. Я сам принесу манто.
Она вырвала руку из его пальцев.
— Поверьте мне, мистер Блэкшир, я оказывалась и в худших ситуациях, так что мокрое пятно на платье вокруг соска меня не волнует. — Снова шорох, потом звон монет: она наклонилась, чтобы поднять ридикюль. — Приберегите свои приступы совестливости для более серьезных ошибок.
Ее слова пронзили его, как стрела. Конечно, она не знает. У нее не было возможности узнать. Но в какой-то момент она показалась ему воплощением его бесконечных угрызений совести. Ведь и правда, на его совести столько непоправимых ошибок, что ей впору оттираться от той грязи, которая прилипла к ней в тех местах, где ее касались его руки.
Он этого не сказал. А Лидия вообще не ждала от него каких-либо комментариев. Решительный стук ее каблучков возвестил о том, что она пошла прочь, и Уилл успел увидеть только ее силуэт, когда она достигла освещенного главного коридора и повернула налево.
Он заранее выждал оговоренные десять минут и прошел к месту встречи в квартале от клуба. Там он подождал еще десять минут, потом еще пять, прежде чем понял, что она не придет. Она решила ехать в Сомерстаун в одиночестве, а его оставила здесь.
Идиотка. Слабоумная. Недалекая. Безмозглая. Уже почти сутки после того разговора она пыталась найти правильную характеристику женщине, которая, струсив, так беспечно отмахнулась от выпавшего ей в жизни исключительного шанса. Ничтожество. Кретинка. Тупица.
— Черт побери, Лидия. — Эдвард лежал рядом, и она видела, как поднимается и опускается его грудная клетка. — Клянусь, ты сведешь меня в могилу.
Господи, как жаль, что она не может свести в могилу себя. Занятие проституцией способно разрушить душу женщины, но вот тело, несмотря на все ее усилия, продолжает здравствовать и даже испытывать голод и боль. А еще оно способно толкать ее на безмерные глупости.
Она коснулась руки Эдварда. Его кожа была влажной. Она вымотала его до крайности, и не раз во время близости она представляла на его месте другого. Он стал ее епитимью, ее наказанием за то, что вчера она плакала всю дорогу домой с той минуты, как села в кеб.
Ах, если бы он не целовал ее! Если бы он не ласкал ее и просто отступил на шаг и спросил, сколько, по ее мнению, денег они выиграли! И если бы она не согласилась на эти шестьдесят секунд! Сказала бы: «Лучше не будем».
Она бы ехала домой в другом настроении, радостном и приподнятом, как после выпитого на голодный желудок бокала шампанского, а потом с явным удовольствием вспоминала бы прошедший вечер. Она чувствовала бы себя полной жизни, а сейчас у нее внутри пустота. Да еще их сотрудничество оказалось под угрозой.
— Некоторые мужчины берут к себе в постель двух женщин. — Эдвард все не умолкал. — Но ты, клянусь, одна стоишь двоих.
— Ты льстишь мне. — Ее голос был безжизненным.
Пустота — это то, что она заслуживает.
Чего она достигла за последние два года. Практически ничего. Продавала себя мужчинам и научилась презирать их. Навлекала на себя погибель — сифилис, тюремное заключение, скатывание на самое дно, но так и не столкнулась ни с чем, что было бы серьезнее гадостей со стороны лишенных воображения подруг по ремеслу.