Пока светит Пламя (СИ)
Джон тем временем снял плащ, сунул его Кати в руки и вскарабкался на высокое, покрытое облупившейся синей краской, крыльцо. Подергал дверь, снова вздохнул и склонился к замочной скважине.
— Что ты делаешь? — заинтересованно спросила Кати. Неужели у мальчишки есть с собой отмычки?
— Обожди, — отмахнулся тот, нахмурившись. — Знаю я одно заклинание…
— Ого…
Джон поводил раскрытой ладонью перед замком, выпрямился и потер лоб.
— Вот ведь зараза. Снова не выходит. Наверное, я слишком много сил потратил, с этим отводом глаз.
И бросил на Кати смущенный взгляд:
— Иди сюда, а? Ну, конечно, если ты себя хорошо чувствуешь…
— Единение? — Она взошла на крыльцо и села на ступеньку. Нагретое солнцем дерево оказалось очень уютным. Джон опустился рядом и нерешительно заглянул ей в лицо.
— Да всё нормально, не переживай. — Кати сама взяла его за руки и приложила их к своим вискам. Привычно представила пышное континентальное лето. Озеро и подружек. Лесную опушку. Иволгу на дереве перед старым домом Хартов. И неожиданно задохнулась от боли, от внезапного осознания, что в ее жизни всего этого уже больше никогда не будет. Джон дернулся и вырвал руки.
— Извини… — помотала головой Кати. — Я не хотела. Оно само.
— Ничего, — мальчик вздохнул. — Немного все же зачерпнул. На простенькое заклинание хватит.
— И откуда у тебя такие познания? — Кати усмехнулась. — Что, тоже школа?
— Ну… я же говорил…
— Ладно. Не обращай внимания. Твори свое заклинание.
Но Джон не спешил вставать. Сидел рядом, точно нахохлившийся птенец, ковыряя пальцем прореху на подоле ученического облачения. А потом снова вздохнул:
— Тебе очень плохо, да?
— Да.
— Я заметил. Еще когда в самый первый раз почувствовал тебя. Там, внутри, что-то черное и холодное. И только по краешку иногда словно искрами плещет. И мне от такого становится не по себе. Что они с тобой сделали, Кати?
— Ничего, — она со странным равнодушием пожала плечами. — Меня просто не любили. Но это пройдет. Честно. Знаешь, наверное, потому у нас так и вышло криво с этой магией, что от меня и черпнуть толком нечего было.
— Наверное, — сказал Джон расстроенно, но с вопросами больше лезть не стал, а снова занялся делом.
Кати отрешенно наблюдала, как по небу плывут к горизонту темные дождевые облака, касаясь края морской сини. И как мельтешат в облачной вышине белые точки крачек.
Наконец, замок у нее над головой щелкнул, и Кати поднялась. Отряхнула подол платья и вслед за Джоном вошла в сумеречную прохладу дома.
В узком коридоре стояли плетеные полукруглые ящики, обитые узкими дощечками, и слабо пахло солью и рыбой. Засиженное мухами грязное окошко света пропускало мало. Джон чем-то загремел впереди и, откинув полосатую занавеску, которой заканчивался коридор, шагнул в дом. Тут же остановился, замерев, а Кати чуть с ним не столкнулась.
— Слышишь? — настороженно прошептал Джон, и она тоже услышала чей-то низкий храп.
— Спит кто-то. Пойдем, глянем, может мама твоя все же дома?
Мальчик возмущенно покосился на Кати, но двинулся на звук. В маленькой комнате, в которой и помещались только широкая постель да низкий столик, на этой самой постели спал рыжеволосый мужчина. Храпел, безмятежно раскинув руки и чуть запрокинув голову, улегшись в одежде прямо поверх покрывала. Кати подозрительно прищурилась — показалось, что это лицо она уже где-то видела.
Джон резко выдохнул, и спящий шевельнулся. Разодрал сонные голубые глаза, которые тут же сделались цепкими, когда он уставился ими в лицо Кати. А потом — удивленными, когда увидел мальчика.
— Джонни? — мужчина резко сел. — Ты как тут?
— Что ты здесь делаешь? — зло ответил вопросом на вопрос тот, и Кати наконец обратила внимание, насколько эти двое меж собой похожи. Огненные волосы, слегка вздернутые носы, высокие скулы.
— Мама где? — продолжал пытать Джон.
— А… ну… — мужчина потер ладонью шею, — на работе наверное. Сынок, понимаешь, мы тут с ней решили…
— Я. Тебе. Не сынок. — Джон прищурился, а веснушки на его лице пропали, сравнявшись по цвету с пылающими щеками. — Мама наверняка не знает, что ты тут расположился, как… как у себя дома!
— Слушай, Джонни, — мужчина встал с кровати и раздраженно дернул щекой. — Давай, так. Я сейчас схожу за твоей матерью. А потом… потом мы просто поговорим.
— Не стану я с тобой разговаривать, — прошипел мальчишка, а Кати подивилась, сколько, оказывается, злобы может скопиться в этом мелком и трусоватом, по первому впечатлению, пацаненке.
— Всё! Не хочешь — хрен с тобой. Пусть мать сама разбирается.
Мужчина, скривившись, вскинул раскрытые ладони и, развернувшись, вышел из комнатушки, больно толкнув Кати плечом и даже, похоже, не заметив этого.
— Знаешь, Джон, вряд ли он здесь дрых, как непрошенный гость, — осторожно заметила Кати, когда хлопнула входная дверь.
— Думаешь, не понимаю, да?
Из рыженького словно весь воздух выкачали. Он перестал краснеть и только устало присел на постель. Кати облокотилась на спинку кровати и неловко замолчала, дожидаясь, когда Джон, наконец, возьмет себе в руки.
— Вот чего я и вправду не понимаю — продолжал возмущаться мальчик, — как можно вообще простить того, кто тебя бросил, а? Оставил без денег, без достойной работы. И она была вынуждена… вы что, девки, все такие дуры, да?
Кати покачала головой:
— В жизни всякое бывает. Не суди человека, пока не окажешься на его месте.
А потом запоздалой обидой хлестнули последние слова Джона, и Кати мятежно вскинула голову:
— Как видишь, я не дура. И прощать не собираюсь никого.
Она раздраженно развернулась и вышла в комнату, служившую, очевидно, гостиной и столовой одновременно. Бросила плащ на спинку стула и плюхнулась за круглый столик в центре, покрытый вышитой незабудками скатертью. Отрешенно уставилась в окно. А если быть честной? Ну, хотя бы с собой. Смогла бы она простить Марка?
Если бы он тогда высказал все в глаза: про ее никчемность и бесталанность. Да пусть бы хоть наорал, даже ударил — насколько все стало бы проще. Да, предательство за спиной — это противно. Но было одно обстоятельство, которое не давало Кати покоя, не давало просто озлобиться и решительно оттолкнуть. Марк был добрым и теплым человеком. И эту его теплоту она ощущала всегда — и в единении, и в каждом его разговоре с ней. Такое не сыграешь. В конце концов, не его вина, что Кати практически сама кинулась ему на шею. И он дал ей все, что мог. Дал бы и больше, но ведь она сама решила, что отныне не станет унижаться. Или, может, она просто влюблена, как последняя дурочка, и пытается найти ему сейчас оправдание?
Разобраться в себе было сложно, и Катрина досадливо поморщилась. А потом на плечо ей легла ладонь Джона.
— Прости меня, угу? Я просто разозлился.
— Да ладно, чего там, — Кати грустно улыбнулась мальчику. — Мы сейчас все немного не в себе. А чай у тебя есть?
— Не знаю, — хлопнул глазами Джон.
— Ну так посмотри! И давай уже поговорим о чем-нибудь веселом? Ты ведь наверняка знаешь уйму всяких забавных историй? Ну не могло же в этой твоей школе, или в приюте, быть все настолько плохо, а?
— Ага! — Мальчик воодушевленно кивнул и бросился в сторону буфета: — Помогай!
Кати присоединилась, и вскоре на столе уже стояла мисочка с яблочным вареньем, лежал кулек какого-то печенья, оказавшегося, к слову, совершенно каменным. И еще пузатый чайничек с травяным напитком, который они с удовольствием прихлебывали из широких низких кружек. Старых, с отколотыми краями, но сейчас и это казалось сущей ерундой. Потому что интересных историй Джон знал действительно много, да и рассказчиком оказался на удивление талантливым. И даже Джина в его исполнении заставляла Кати улыбаться. А когда Джон перешел к рассказам о проделках Юльке в приюте, и вовсе от души хохотать.
— А как вы познакомились? — поинтересовалась Кати. — Что, у нее папа действительно какой-то там пират?