Сердце двушки
Да и потом: смогла бы Наста полюбить настоящего Гамова? Сорви с него все маски – и там, может, только и останется на дне что кучка тщеславия, львиного рычания и вельможной лени. Настроение не просто испортилось, а буквально рухнуло в пропасть.
Гамов внимательно посмотрел на нее.
– Давно хотел подарить тебе одну штучку! – сказал он, и с руки у него как по волшебству змейкой стекла тонкая серебряная цепочка. На цепочке покачивалась одинокая крупная жемчужина.
– Красиво? – спросил он.
– Да, очень. Что это? – Наста протянула к жемчужине руку, но почему-то не осмеливалась ее коснуться.
– Синяя жемчужина. Жемчужины такой расцветки – видишь, она почти кобальтовая? – встречаются исключительно редко! Дионисий говорит: у синих жемчужин есть уникальное свойство. Стоит сказать, что какой-то проблемы не существует, – и она действительно перестает существовать.
– В смысле, она разрешается? – спросила Наста.
– Нет. Но ты перестаешь воспринимать ее как проблему. Мы все ужасно много заморачиваемся! – объяснил Гамов. Он поднял руки – и цепочка с жемчужиной, как живая, скользнула к Насте на шею.
И сразу же все проблемы действительно перестали существовать.
* * *По утрам Гамов обычно подолгу спал, после чего возился с гантелями, отжимался, бил грушу или созерцал перед зеркалом свой пресс. Если видел, что набрал лишних восемьдесят граммов, мрачнел и в тот день не ужинал. Насту это слегка пугало. Она привыкла, что в ШНыре все ели и ночью, и днем, и вообще всегда, когда представлялась возможность. Суповна любила повторять: «Счастливый шныр – сытый шныр» и «Хорошего человека должно быть много».
Насте не нравилось, что рядом с Гамовым постоянно находился Аль. Он лежал где-то рядом и неотрывно смотрел на хозяина. Изредка куда-то улетал и прилетал, причем всегда после этого от него неприятно попахивало, а один раз Наста видела, как Аль вылизывает на лапе темные пятна.
– Гиела – что ты хочешь… – пожимал плечами Гамов. – Сама знаешь наши дороги. На каждые десять километров – по сбитой кошке.
Насту Аль не трогал, вообще ее не воспринимал. Как-то она случайно наступила ему на лапу, он лишь слегка зарычал и отодвинулся, даже не попытавшись ее укусить. При этом Наста чувствовала, что для Аля она ничего не значит и если Гамов прикажет, гиела на нее набросится. И еще Насте страшно было смотреть, как Аль ест, и слышать, с каким звуком он разгрызает кости.
Порой на Гамова находили приступы нежности. Он начинал тормошить Аля, бодал его лбом и повторял:
– Ты мой мальчик! Ты один меня понимаешь!
– А я твою сложную душу не понимаю? – ревниво спрашивала Наста.
– Чтобы жить с гиелой, нужно половину жизни посвятить гиеле! – объяснял Гамов.
– Половину гиеле – половину мне… Ладно, вдовы, сойдет! – великодушно уступала Наста.
Пока Гамов спал по утрам, Наста бегала. Одевалась в дышащий комбинезон, который Гамов купил ей в Боливии, потому что, по его словам, спортивная одежда в других странах не котировалась. Делали ее из чего попало, чуть ли не из старых пакетов, и вкладывались лишь в рекламу. В Боливии, по словам Гамова, чудом сохранилась пара фирм, которые делали настоящую одежду, но их не выпускали на международный рынок, и они так и сидели где-то у себя в Боливии, едва выживающие и совершенно ненужные местным фермерам.
Дышал комбинезон или нет, до конца было неизвестно, но, во всяком случае, бегалось в нем удобно, хотя Насту и раздражали многочисленные молнии и затягивающиеся ремешки. Чутье шныра подсказывало, что если нырнуть в таком комбинезоне, то на двушке все эти накладные капюшоны, молнии и вставки потекут и придется срочно срывать с себя всю эту сбрую, пока не стало слишком поздно.
«Лесные вершины» был поселком бизнес-класса. Вся природа за трехметровыми заборами, куча камер и шлагбаумов, которые открывались то по звонку телефона, то с отдельного пульта, то вообще не открывались. В промежутках между заборами – вечные ветра, раскачивающие таблички «Не въезжать!», «Не входить!», «Не парковаться!», «Не топтать!», «Не трогать!». В общем, дышать здесь свободно, наверное, мог один только боливийский комбинезон.
Бегать было толком негде. Вокруг «Вершин» наматывать круги хоть и безопасно, но глупо. Поля все перекопаны, а дороги размокли от дождей. Наконец Наста нашла неплохой маршрут: до станции электрички и дальше по асфальтовой дорожке, которая соединяла соседние станции. В проводах гудел ветер. В воздухе был густо разлит запах креозота, которым пропитывают шпалы. Здесь на третий или четвертый день Наста встретила девушку, которая ловко скакала прямо по шпалам. За ней неуклюже ковылял молодой человек, жаждущий познакомиться. Бегунья против знакомства не протестовала, но свой номер телефона давала своеобразно: не снижая скорости бега.
– Мой номер… – Еще через сто метров: – Плюс семь… – Еще через двести метров: – Девять… – Еще через сто метров: – Успеваешь записывать?.. Тогда еще поднажмем! Ноль шесть… Эй! А ты где? Всего каких-то несколько цифр осталось!
Но молодой человек давно уже пыхтел где-то на обочине. Девушка догнала Насту и побежала с ней рядом. Одета девушка была совсем не по-спортивному. Смешная куртка, шарф… На ногах не кроссовки, а ботинки.
– Видела? – спросила она.
– Да, – отозвалась Наста.
– Не выдержал борьбы за существование!
– Он просто сдался. А так вполне еще мог бежать, – заметила Наста, вступившись за молодого человека.
Девушка пожала плечами:
– Ну, раз мог бежать, а не бежал – значит, у него была слабая мотивация. Нам такие не нужны! – сказала она и, вглядевшись в Насту, внезапно воскликнула: – Привет! Я тебя знаю! Ты Наста!
Наста остановилась и непонимающе уставилась на нее.
– А я Оля!.. ну которая с морским котиком… Я тут рядом живу! В водохранилище сидеть холодно. С утра до ночи читаю. Наушники у меня были крутые, но они уплыли…
– Как уплыли?
– В банке. Я засунула их в банку, чтобы они не промокли, и зачем-то потащила на дно. В банке был воздух. Банка всплыла, и больше мы с ней не встречались. В общем, проза жизни. А тебя какими ветрами сюда занесло?
Наста сказала, что живет в «Лесных вершинах». Оле это название ровным счетом ничего не объяснило. Она хорошо знала только систему рек, шлюзов и каналов.
– От воды далеко? – спросила она. – А почему ты не в ШНыре?
– Я ушла с Гамовым, – сказала Наста.
Оля задумалась, явно припоминая, кто это. Потом припомнила и усмехнулась:
– А-а, притворюшка! Поняла! – И это было все, что она сказала. Но это было самое емкое «а-а, притворюшка!» в мире. Если бы на голову Насты вылили ведро ледяной воды или прочитали ей пятичасовую лекцию о Гамове, лекция не подействовала бы лучше.
Назад в «Лесные вершины» Наста возвращалась пешком, хотя пробежала всего каких-то восемь километров. Настроение у нее было паршивое. Чудилось, будто она сидит в спасательной шлюпке, а где-то недалеко, у нее на глазах, с пробоиной в борту уходит под воду громадный корабль ШНыра. А может, и не уходит. Может, твердо сидит на подводных рифах. Это только люди паникуют и прыгают в воду, считая, что все пропало. На самом деле так происходит уже сотни лет, а корабль все в том же состоянии, что и прежде.
Наста стала думать о Гамове. Может, потому, что она устала, и погода была скверная, и небо серое, буквально втиснутое в землю, мысли были самые неутешительные. Она и любила его, и тянулась к нему, но одновременно многое ее отталкивало. Она вспоминала внимательное лицо Гамова, всегда принимающее именно то выражение, которое было необходимо в данный момент. Он под всех подстраивался, совершенно не замечая этого. Когда видел Белдо – подстраивался под Белдо, видел Младу и Владу – подстраивался под них. Нет, не подлизывался, но вел себя именно в том ключе, как было надо.
«Притворюшка!» – вспомнила Наста, и ей стало так досадно, что она сорвалась с места и метров двести пронеслась с такой скоростью, что задохнулась и вынуждена была остановиться.