Куплю твою любовь (СИ)

Голос брата лупит по нервам, натянутым, как струны.
Макс подходит со спины, словно невзначай откатывает кресло подальше и тянется к моей трости.
— Тронешь, я буду тушить окурки о твое лицо, — предупреждаю. — Долго.
Улыбается.
Над его лицом, пострадавшим во время покушения, неплохо потрудились. Он почти как новенький, но, в целом, если подумать, мы оба изуродованы и покореженные играми отца.
— Папочка будет рад. Теперь ты — его вылитая копия, — брат кивает на трость.
— Мне похер.
— Да неужели? — скалится. — На что ты надеешься? После всего!
— Не понял.
— Да ну брось. Не добавляй черты слабоумия к образу инвалида. Хочешь разжалобить папашу? Думаешь, он отстегнет тебе кусок побольше? Не выйдет.
— Я вообще, не знаю, о чем речь.
— У отца рак. Только не говори, что не знал. Рак костей.
— Рак? — переспрашиваю глухо. — Отцу ставили подозрение на рак много лет назад. Он победил болезнь.
— На этот раз другой вид рака победил его. Папа сильно сдал. Не говори, что не понял этого.
— Я с ним не очень тесно общаюсь. Когда виделся, мне было не до него.
— Забыл! — хлопает себя по лбу. — Ты же эгоист. Всегда только о себе печешься!
— Если это все, проваливай…
— Как поживает моя невеста?
— Я почем знаю, как поживает твой сладкий голубок, — хмыкаю.
— Оставь моего друга в покое. Я говорю о Марианне, — улыбается. — Моя невеста. Ты ее украл. Зачем? Разве ты сможешь позаботиться о ней и детях? Тем более, сейчас, — презрительно морщится, обведя меня взглядом. — Ты и о себе позаботиться не можешь. Скажи, зад тебе подтирают?
Перед глазами все темнеет. Трость у меня тяжелая. Рука твердости не потеряла. Наоборот, еще увереннее и сильнее стала.
Я могу размозжить брату голову так, что мозги с кровью брызнут во все стороны.
Несколько мгновений прокручиваю в голове эту сладкую картину, смакуя во всех подробностях.
— Это все? Закончил?
Макс с ожиданием смотрит на меня, чуть ли не облизывается, немного смещает взгляд за мою спину.
Там двое из числа охраны. Я о них знаю, хоть они и старались спрятаться.
— Я бы стал хорошим отцом для двойни Марианны. Очень хорошим. Гораздо лучшим, чем ты! — Макс бросает последний вызов.
Как будто по горло полоснул. Вот уж не думал, что мысли о моих детях в руках другого мужика будут такими острыми и убийственными.
На этот раз сдержаться стало еще сложнее. Потому что к Мари по-мужски мой брат-педик не подкатил бы, но дети… Он детей иметь не может, он бы их заграбастал и выдавал за своих с огромным удовольствием.
Я плохо вижу себя в роли отца, но не могу допустить, чтобы кто-то другой был отцом моим детям.
— Этому не бывать, — роняю скупо.
— И все?
Красивое лицо Макса искажается злобной волной.
Он так хотел вывести меня из себя и ему почти удалось. Почти…
Я не имею права налажать сейчас.
— У тебя есть что-то еще?
— Есть!
Разозлившись, Макс разворачивается, но напоследок сбивает трость с подоконника и стремительно уходит.
Сука гнилая… Нагнуться для меня стоит больших трудов.
Та еще задачка. Как старый пердун, ей богу… Докурив, вышвыриваю окурок в окно. Присаживаюсь на низкий, широкий подоконник, переводя дыхание. Дотягиваюсь носком ноги до трости, подтягивая ее к себе, и только потом беру в руки. Позднее нужно встать.
Ловлю свое отражение в стекле, едва ли не взвыл: вот эту рухлядь любит Мари? Правда? Рядом с ней сомнений не возникает. Она душой обнажена и предельно откровенна, я от нее гореть начинаю, плавиться…
Но на расстоянии меня сшибает сомнениями. Снова.
Никогда не думал, что тяжелее всего будет бороться именно с этой мерзкой мутью сомнений в собственных силах.
— Вас ждут, — настигает голос прислуги. — В большом кабинете. На первом этаже, — добавляет, с сожалением посмотрев на инвалидное кресло. — Вам помочь?
— Нет.
Упрямство и гордость берут свое, желая взять верх над ситуацией. Если доверить управление этим двум чувствам, буду ковылять усердно на своих двоих и, возможно, даже не сломаюсь. Но буду выжат до последней капли. Врач пока запретил слишком налегать на ходьбу, дал добро передвигаться на своих двоих лишь понемногу. Реабилитацию никто не отменял…
 
Поэтому я куда поглубже заталкиваю упрямство и пересаживаюсь на кресло, вкатывая его в кабинет отца.
— Докатился, — одними губами отвешивает приветствие Макс. — То есть, мы тебя долго ждали, Глеб.
— Прекрати, — хмуро просит его отец.
Жадно вглядываюсь в лицо своего папаши, видя на нем следы борьбы и усталости. Неужели, действительно, рак? Не могу поверить, что он просто сидит и бездействует, не пытаясь бороться. Это совсем не в его духе.
— Вижу, Макс тебе уже рассказал, — кивает.
— Макс мне много чего рассказал, но его слова потонули в куче мусора, впрочем, как и всегда. Поэтому считай, что я услышал лишь сплетни. Первоисточник надежнее.
— У меня рак.
— Лечение?
— А чем, как ты думаешь, я занимался? Пытался найти способ лечения. Меня не устраивают варианты, — улыбается. — Закончим на этом.
— Нет, не закончим. Ты приступил к лечению?
— А ты, что, решил сделаться моим лечащим врачом?
— Ты же не думаешь, что можешь просто сидеть и ничего не делать.
— Посмотрите, кто это говорит! — хлопает в ладоши. — Разве не ты отказался от лечения?
— Я отказался не от лечения! Я отказался от того, чтобы ты за это платил и контролировал. Как видишь, я пошел на поправку.
— Я особой разницы не заметил, — вставляет вскользь несколько фраз Максим. — В начале лечения катался на инвалидном кресле, спустя несколько месяцев снова на инвалидном кресле.
Хочется сказать ему, что срать радугой возможно только в детских мультфильмах. Реальность другая, и мой братец понятия не имеет, через что я прошел и сколько раз переступал через себя.
Но даже если я ему расскажу, ка есть, он меня не поймет. Найдет, к чему прицепиться.
— Макс, помолчи, пожалуйста! — устало просит отец. — Глеб только начал реабилитацию, и его состояние — твоих рук дело.
— Моих? — у брата нервно дергается верхняя губа. — Он ударил, я ответил.
— Я бил тебя, как девчонку. То есть, совсем не бил.
— О нет, ты… Трюк с удушением полотенцем тоже не считается?
— Что я могу сказать? — развожу руками. — Тогда я считал тебя мужиком, а ты, оказывается, у нас пе… девчонка. Я девчонок не бью.
— Ты сам видишь, что это затея провальная! — обращается Макс к отцу. — Он ни за что передо мной не извинится. Я это знал! — смотрит на меня, бросив странную усмешку.
— Так вот зачем ты меня вызвал! — смотрю на отца.
— Все не совсем так. Я хотел, чтобы вы помирились.
— Я мог бы извиниться. Мог! — подчеркиваю, посмотрев на брата. — Но ты похоронил это желание под своими попытками вывести меня из себя. Поэтому сойдемся на том, что ты не лезешь ко мне, а я делаю вид, что тебя не существует. Худой мир лучше хорошей войны.
— Он просто зассал. Теперь тебя сможет побить даже девчонка.
— А ты попробуй! — предлагаю вкрадчиво.
— Достаточно. Я не в настроении смотреть, как вы грызетесь! — просит отец. — На кону важное — судьба семьи. Вы не должны воевать друг с другом.
— Разумеется, папа, — с улыбкой отвечает Макс.
Замечаю, как при этом напрягаются его пальцы. Врет же, сукин сын. Насквозь вижу его мысли: дождаться смерти отца и отомстить мне за пережитое унижение…
С этим можно справиться, но что, если он будет бить не по мне, но нацелил свой удар на Мари и детей?
Думаю, отец дотянет до рождения близнецов, но долгих гарантий дать не могу. На миг становится тошно: папаша еще не умер, а я уже думаю, что будет, когда его кости опустят в могилу. Ему, должно быть, хуже вдвойне наблюдать за нашими перебранками.
— Если Макс не станет трогать меня и семью…
— У тебя нет семьи! — парирует брат.
— У меня есть беременная… невеста.