Ты пожалеешь (СИ)

— Тезка. Тебя зовут. Пятый столик!
Подкашиваются коленки, от шока и гребаного бессилия не хватает воздуха.
Но я расправляю плечи и смело иду навстречу унижению.
Весь мой путь Катя яростно подмигивает мне и незаметно тычет пальцем в сторону Харма. А меня накрывает осознание: она не может иметь подругу-официантку, и все наше «знакомство» ограничится такой вот игрой «в шпионов». От ее глупости и снобизма мутит, но жалость перевешивает — подхожу к столику, дежурно скалюсь, достаю блокнот и чирикаю:
— Счастливого Хеллоуина, ребята! Выбрали что-нибудь?
Харм срезает меня холодным взглядом, но я не ведусь и с показным равнодушием ожидаю, когда его друзья и девушка определятся с ответом.
Тогда он откидывается на спинку стула и, глядя мне прямо в глаза, тихо сообщает:
— Да, выбрал. Я хочу тебя.
Сердце подпрыгивает к горлу, и карандаш до дырки царапает листок. Кошусь на Катю, но она так и сидит, уткнувшись носом в меню.
Харм точно больной. Что он несет? На миг реальность отключается, и мы просто смотрим друг на друга.
Но заливистый смех Кати не дает оторваться от грешной земли:
— Никиас очень креативный парень! С такими названиями коктейлей «Бессонница» будет иметь успех!
Я вспыхиваю, чертыхаюсь про себя, дрожащей рукой записываю заказы и отваливаю. Мы заучивали меню наизусть, как же я могла забыть, что у всех коктейлей и блюд нашего клуба названия с эротическим подтекстом?
Этот придурок опять развел меня, и я ненавижу себя за непроходимую тупость и отсутствие воли.
Стоило ему со мной заговорить, и я поплыла. И мне было абсолютно пофиг на сидящую рядом Катю.
Да что со мной не так…
Идиотский развеселый костюм жмет и оголяет все что можно, я чувствую себя беззащитной и раздетой. Больной ублюдок видел меня в еще более откровенном виде и сейчас, за столиком, глумился и издевался. Надо было огреть его подносом и высказать все, что я думаю о нем. Надо будет плюнуть ему в коктейль.
Передаю бармену список и прошу у него водки. Он поддается на уговоры и, оглядевшись вокруг, наливает шот. Опрокидываю пойло в рот, благодарю отзывчивого коллегу и спешу в уборную — умыться и привести в порядок мысли.
Навстречу, оттеснив меня к приоткрытой двери с табличкой «М», вылетает потревоженная парочка, и в проеме я вижу парня в черном, согнувшегося над раковиной.
Это Харм. И из его носа хлещет кровь.
Захмелевший от водки и стресса разум дает сбой — мне хочется подбежать к нему и спросить, не требуется ли моя помощь, но я стискиваю зубы и продолжаю отстраненно наблюдать за его мучениями.
Он брызгает водой на лицо, и алые ручейки стекают по фаянсовым стенкам, вытирает губы рукавом, роется в кармане и глотает таблетку. Смотрит в зеркало, коротко матерится, выпрямляется и, шмыгая, идет к выходу.
Спасаюсь в своей любимой подсобке — среди метел, ведер, швабр и чистящих средств.
Пульс грохочет в ушах.
Сегодняшний вечер — всего лишь испытание в череде прочих. Я выдержу.
Он закончится. Все пройдет.
Нужно вернуться к работе — поставить коктейли перед самодовольными рожами Кати и ее новых друзей, пожелать им приятного времяпрепровождения, улыбнуться и обо всем забыть.
Харму я давно не нужна. Он мне — тоже.
Повыше подтягиваю лиф платья, поправляю корсет и спешу к бару, но за спиной раздаются быстрые шаги, и чьи-то пальцы тисками смыкаются на запястье. Вскрикнув, я оборачиваюсь и замираю — эти зеленые глаза так близко.
В них тлеет обожание.
Между нами было столько удивительных моментов. Столько надежд, доверия и тепла…
Но идеальное лицо напротив перекашивает поганая ухмылка:
— Ника? — Харм отстраняется и скептически оглядывает мой костюм. — Да, потрепала тебя жизнь… Ну, и где же теперь твой уровень? Тебе до меня тянуться и тянуться.
На голову словно выливают ушат холодной воды. На смену светлым чувствам приходит разочарование и усталость.
Пытаюсь высвободить руку, отступаю на шаг и выплевываю:
— У меня все отлично. А ты — просто моральный урод… Да пошел ты!
Несколько секунд он прожигает меня взглядом и грустно усмехается.
 
— Какое уродство ты пытаешься мне предъявить? Был не особо нежным, когда ты уходила к другому? Или не вздернулся на батарее от неразделенной любви? Вспомни, ты сама меня кинула — предпочла парня побогаче. Мы друг другу никто. По твоей инициативе. Прости, что продолжаю жить.
Не знаю, как он делает это, но каждое слово режет по живому. Мне кажется, что я ощущаю всю его опустошенность, одиночество и боль. Вижу картину его глазами, и она неприглядна — я воспользовалась его помощью, влезла под кожу, а потом… ушла. Просто ушла к другому. А он остался один.
Но это морок. Гипноз. Потрясающее умение запудривать мозги. Манипулировать и играть чувствами.
— Ты не настолько святой! — перебиваю и смеюсь. — Не разыгрывай драму. Тебя ждут. Мне тоже пора, отпусти!
Он исполняет мою просьбу — разжимает хватку и позволяет дойти до двери, но тут же догоняет и сгребает в охапку.
— Я буду нежным, — шепчет он в мое ухо, и пол уезжает из-под ног. — Я люблю тебя. Хочешь проверить? Скажи мне, что тоже любишь. Только скажи…
В крепких объятиях я слабею и превращаюсь в податливое желе. Его рука опускается под оборки подола, дотрагивается до надписи и осторожно поглаживает. Кожа горит от прикосновений. Я задыхаюсь, отключаюсь, падаю в пустоту… Сейчас он опустится ниже и заставит меня умолять о прощении. И я повторю за ним все, что он скажет.
А потом он вернется к моей лучшей подруге и проведет с ней ночь на шелковых простынях в роскошном доме, о существовании которого я даже не подозревала.
— В зале сидит твоя девушка! Моя лучшая подруга… — Голос срывается. — Сволочь, что ты творишь?
Я вырываюсь из его захвата, отскакиваю и что есть силы бью кулаком по его красивому лицу. Разрушаю прекрасное и все пути к отступлению. Раздается глухой звук, костяшки пронзает дикая боль, предплечье немеет.
Харм отшатывается, потирает точеную скулу и сплевывает на пол. Что-то недоброе вспыхивает в его взгляде и тут же гаснет.
— Да какая из нее подруга? — шипит он. — Что хорошего она для тебя сделала? Неужели вписала, когда тебе некуда было пойти? Накормила или подкинула денег? Или поговорила по душам? За столиком она повела себя как мразь. Она стыдится таких, как мы, Ника. Хочешь расскажу, какую чушь она плетет за твоей спиной?
Глаза жжет от бессильных слез, но я не поддаюсь:
— Если она настолько плоха, зачем ты клялся ей в любви?
— Такого не было! — Харм нервно расстегивает верхнюю пуговицу рубашки и срывает колоратку. — Она врет. Я никогда не признавался ей в любви. Потому что не люблю.
Мне приятно это слышать, и совесть спокойно спит. Злость утекает, как вода сквозь песок. Каким бы он ни был придурком, я верю ему. Я ему верю…
— Зачем… — Из груди вырывается стон. — Просто скажи: зачем? Почему именно она?
— Потому что она болтливая. Это удобно. Когда ты жила с тем клоуном, у меня не было возможности общаться с тобой. От нее я узнавал о тебе все… — Харм тяжело дышит, его щеки пылают, на скуле расплывается бордовое пятно.
Я тоже не могу унять себя — часто моргаю, убираю волосы со взмокшего лба и дрожу. Меня тянет к нему нечеловеческая сила. Я такая дура…
— Знаешь, тогда, после твоей тупой выходки, я очень хотела, чтобы ты пожалел… — нарушаю затянувшуюся паузу, и меня прорывает: — Я хотела, чтобы ты просил прощения и страдал. Я была ослеплена желанием отыграться, продолжала жить только тобой и осталась в пустоте. А ты… очень крутой. Поздравляю. Больше не ломай то, что построил. И оставь меня в покое.
Вылетаю из подсобки, бегу в зал, забираю коктейли, и бармен недовольно на меня косится.
— Тебя только за смертью посылать… — язвит Катя, пока я расставляю стаканы с разноцветным содержимым на их столик. И я бы с огромным удовольствием наорала на нее, но есть одно но: рука ее парня только что побывала у меня в трусах.