Смутные времена Лепрозория (СИ)

Ясинэ хмыкнула.
— Наш ребенок, вобрав в себя эти качества, должен быть совершенством! — засиял он. — Хотя нет..
— Так да или нет?
— Такие качества обычно передаются через поколение, — потупился Кайл. — Значит, наши внуки были бы особенными, — он насупился и почесал подбородок.
Ясинэ рассмеялась и похлопала Кайла по плечу.
— Что ж, дорогой, ты безнадежно потерял самих совершенств — своих внуков!
Кайл скосил глаза и нервно выдохнул.
— Ну-ну, уже поздно жалеть об упущенных совершенствах селекции, — Ясинэ слабо коснулась щеки Кайла губами и направилась к двери. — Спасибо, что был в моей жизни — ты многому меня научил.
— И тебе — спасибо, — пробурчал Кайл в ответ.
  
#16. Когда-нибудь мы станем звездной пылью
 
Раун открыл дверь, впуская Верховного шисаи и его жену в комнату императрицы, и вошел следом. Химари подошла к окну и распахнула его настежь, впуская прохладный свежий воздух внутрь. Колыхнулись тяжелые полы балдахина над кроватью и легкая вуаль, прячущая в себе императрицу. Она спала, урывками дыша. Седые волосы были собраны в косу, и только несколько выбившихся прядей прилипали к мокрому от пота лбу.
На столе стояли песочные часы, хранившие два сердца. В золотой оправе, но с грязными от пальцев стеклами — так, что даже блеск кристаллов был неразличим. Эти часы постоянно брали в руки.
Лион и Алиса.
Хайме вылил содержимое привезенных бутыльков, и по комнате разлились запахи лекарственных трав. Химари подошла к императрице, заслоняя собой солнечный свет, и коснулась ее плеча:
— Подъем, моя императрица, время перевязок.
Люцифера, просыпаясь, кивнула. Вздрогнули тяжелые крылья, она приподнялась на локтях и болезненно поморщилась. Раун и Хайме принялись помогать ей подняться и сесть. Придвинули ее на угол, положили ее дрожащие руки на деревянный столбик кровати, поправили крылья, складывая их вместе.
Химари размотала длинные бинты и опустила в миску с выдержкой из молока тасманского дьявола и настоя трав. Тора говорила, что это должно сработать, и пока что это действительно работало.
Раун и Хайме сели на краю кровати, повернувшись спинами, и одновременно вздохнули. Седовласый Верховный шисаи в лиловом кимоно с молодым лицом и телом. И седой фактотум и регент, с испещренным морщинами лицом и усталым телом, затянутый в настолько черную форму, что крылья казались серыми. Обманчивая молодость тела и старая душа; старое тело и молодая душа.
Химари развязала ворот ночнушки, пропитавшейся потом, кровью и лекарствами, и спустила ее до бедер. Села на самый угол кровати и принялась разматывать старые бинты.
— Знаешь, я первый раз вижу такую силу воли, а живу я дольше тебя, — кошка медленно отлепила край бинта, который прятал сочащийся кровью шов, и едва слышно цокнула языком.
— Ерунда, — тихо сказала императрица, сжимая в тонких пальцах фигурный столбик и утыкаясь в него лбом. Испарина скользнула по виску и скуле.
— Ты пережила ранение в легкое, перелом позвоночника, открытый перелом крыла, шейки бедра и огромную кровопотерю, — вздохнула кошка и искоса взглянула на часы Алисы.
У твоего генерала от ужаса разорвалось сердце… Это ведь ты кричала на нее, чтобы она атаковала всерьез. Глупая послушная ящерица… Она и атаковала, сильно ранив тебя, а с уступа ты рухнула на камни уже сама.
Ты — выжила. А она даже не узнала об этом, умерев на месте.
— Не первые мои раны, — Люцифера поморщилась, стоило кошке холодными руками снять бинты окончательно и начать пальпировать одеревеневшие мышцы.
— Но первая кома, — хмыкнула Химари. Уже из трех.
На второй коме умер твой император. От горя и собственного уничтожающего бессилия.
Милая госпожа, ты пережила их обоих. Твоя смерть убила их, ты разбила им сердца, не желая того. Ты снова слишком увлеклась.
Императрица молчала, закусив бледные губы.
— Ты идешь на поправку, — вздохнула Химари, моя кожу вокруг раны. — Твоя воля к жизни меня поражает. Я думала еще после твоего падения, что ты не выживешь. А ты еще даже не так плоха… Сколько уже прошло?
 
— Полтора года, — тихо отозвался за нее Раун.
— Какая ты молодец… — улыбнулась кошка.
— Госпожа Химари, — сдавленно пробормотала Люция, — можно я сдамся?
Руки Химари замерли с бинтами в миске.
Ты боролась всю свою жизнь. Со стихией, терапией Имагинэм Деи, мучителями, врагами, предателями. Ты всего лишь не чувствовала боль, но разве это делало твою жизнь легче? Ничуть. Имагинэм Деи, война, снова Имагинэм Деи. Каждый новый день — бой, на который ты шла с высоко поднятой головой и улыбкой на губах. Меч — наголо… Душу — наголо… Не боясь никого и ничего.
— У меня уже при жизни есть могильный камень, — прошептала Люцифера. — Может пора с ним смириться?
В каждом городе — кладбище с твоей статуей. У твоего трона — часы с сердцем твоего родного тела. Ты будто мертва уже дважды. И все равно живешь.
— Хочешь плащ Евы? — Химари опустила бинты и, вытерев руки о кимоно, коснулась лица Люции, убирая мокрые от пота волосы.
— Зачем? — одними губами спросила Люция.
— Изменить хотя бы это. Не драться тогда с Алисой, например.
Люцифера хмыкнула:
— Не становиться императрицей. Не воспитывать Ноя. Не растить херувимов Евы. Саму Еву не спасать. Не приходить за тобой в тюрьму. Не сбегать из Имагинэм Дэи. Не воевать с тобой. Не… что угодно не, — прошептала она и криво улыбнулась.
— Что угодно «не», — повторила за ней Химари и погладила по холодному плечу.
— Ты как будто меня не знаешь.
Химари кивнула:
— Я не могла не спросить.
— Сохрани плащ у себя или детям своим отдай. А я не хочу ничего менять — я ни о чем не жалею. Даже сейчас.
Химари обняла ее, прижав головой к груди, и поцеловала в жидкие седые волосы.
— Как скажешь, моя императрица, — и, помолчав, добавила. — Убить тебя?
Люция качнула головой:
— Я сдаюсь. Пусть этот бой будет мною проигран. Но я проиграю его сама.
— Как скажешь, моя императрица, — Химари крепко обняла ее, больше не боясь потревожить раны. — Я буду помнить тебя всю оставшуюся жизнь.
— А я — вас с Хайме, — императрица пошарила рукой по одеялу, и Верховный шисаи положил свою ладонь поверх нее.
***
Кошки ушли, и Раун остался со своей императрицей один. Она лежала в крыльях и смотрела на синее небо в распахнутом окне. Ей больше никогда не удастся полетать.
На табуретке возле кровати стояла оставленная Химари миска — с лекарствами и бинтами. На тумбочке — двое часов с сердцами самых близких ей людей. У стены — меч и арбалет, которые она никогда больше не возьмет в руки. На манекенах — императорское платье и тренировочная форма, которые она никогда больше не наденет. Не хватало только императорской диадемы, но с тех пор, как Люцифера отказалась от трона в пользу следующих херувимов, а Раун стал регентом Каина, диадема покоилась на троне.
— Ты жалеешь меня, Раун? — спросила Люцифера.
— Что вы, нет! — встрепенулся ворон.
Она криво улыбнулась, будто не поверила:
— Запомни, мой дорогой фактотум, жалеем мы лишь тех, кого считаем слабее себя.
— Я не считаю вас слабее, моя госпожа!
Он и правда не считал. И, пожалуй, не думал ее жалеть. Он даже не мог поверить словам Хайме, что тот останется на пару дней в императорском городе, чтобы похоронить императрицу как Верховный шисаи. Это невозможно. Люцифере такая ерунда просто нипочем. Она снова встанет на ноги, возьмет меч и побежит к своим Охотницам и Ангелам на тренировку, а потом будет улюлюкать с херувимами, обучая их чем-то важному, а потом выслушает своих вассалов, а потом…
 
В глубине души он знал, что этого не случится, но не верил. Она даже не выглядела умирающей. Да, седая и немного бледная. Да, ее кожа стала тоньше и сильнее испещрена морщинами. Но и он постарел. Он был даже немного старше нее, и, разменяв шестой десяток, чувствовал себя еще способным прожить как минимум лет пять. Должно быть, она — тоже.