Книжный на левом берегу Сены
Часть своих тревог Сильвия озвучила Киприан, на что та ответила:
— Господи, Сильвия, ты и так с утра до ночи трудишься в своей лавке, вон даже ни разу никуда со мной не сходила, и еще спрашиваешь? Разве возможно делать больше?
Теперь ей со всей Европы стали поступать запросы на перевод и публикацию «Улисса», и сейчас они вместе с Гарриет Уивер готовили издание для Англии, которое планировалось напечатать в том же Дижоне и сделать вторым официальным — потому что типографии «на этом крошечном провинциальном островке», как выразилась Гарриет, все как одна отказались от «величайшего романа нашего времени». К концу марта все семьсот пятьдесят экземпляров, напечатанных на обычной бумаге, были уже распроданы.
Стали появляться и рецензии. Самую первую опубликовали в лондонской «Обсервер» через месяц после выхода книги в свет, и Сислей Хаддлстон провозгласил, что «сама ее непристойность по-своему прекрасна и взывает душу к состраданию». Сначала Сильвия тревожилась по поводу реакции Джойса на обзоры, но выяснилось, что напрасно, — он воспринимал их все с одинаковым спокойствием. На самом деле у них с Сильвией завязалась игра, особенно после того, как роман резко раскритиковали в лондонской — кто бы мог подумать! — «Спортинг таймс», а самого Джойса обозвали «чокнутым извращенцем», хотя и признали, что «как писатель он не лишен таланта». Далее под набранным огромными буквами заголовком «СКАНДАЛ С УЛИССОМ ДЖЕЙМСА ДЖОЙСА» газета поместила список всех скаковых лошадей текущего сезона.
— Ну что ж, — сказал Джойс, — приятно узнать, что в представлении англичан моя книга стоит в одном ряду с дерби.
С тех пор у них с Сильвией так и пошло:
— Ну-с, мисс Бич, в какую колонку нас включили сегодня? Жокеев или Творцов?
Они вели счет Жокеям (неблагожелательным рецензиям) и Творцам (рецензиям более благосклонным), и очень часто отзыв, задумывавшийся как критика, воспринимали как похвалу.
— Эта рецензия объявляет «Улисса» «настольной книгой изгнанников и изгоев», — говорила Сильвия.
— Точно, точно! — восклицал Джойс, салютуя своей ясеневой тростью.
— Аминь, — соглашалась Адриенна.
— В точку, — добавлял Ларбо.
Впрочем, не реже в рецензиях присутствовали одновременно и хвала, и осуждение.
— Эдмунд Уилсон[111] в «Нью рипаблик» сначала пространно сравнивает вас с Флобером и приходит к выводу, что чего-то вам недостает, а потом заключает, что «“Улисс” при всей его ужасающей затянутости написан рукой большого гения». И что «эффект его в том, что все остальное он единым махом выставляет вульгарным. С тех пор как я прочитал его, ткань повествования всех прочих романистов кажется мне невыносимо рыхлой и неряшливой».
— Выставляет остальное вульгарным, значит? Пожалуй, этот аргумент перевешивает, — сказал Боб, заглянувший посоветоваться по поводу своего «Контакт эдишнс».
— Хорошо, тогда в целом, думаю, Уилсону место в колонке Творцов, — заключила Сильвия, добавляя мелом крестик на грифельную доску, которую она для подсчета рецензий повесила сбоку над столом. — Кто у нас там следующий?
Однажды в апреле, когда Сильвия пришла открывать «Шекспира и компанию» в мягком свете утреннего солнца, то обнаружила на ступеньках Джойса — всклокоченный и печальный, он сидел, держась руками за голову и уперев локти в колени; ясеневая тросточка небрежно валялась сбоку.
— Господи, и давно вы тут дожидаетесь? Утро-то какое холодное, — обратилась к нему Сильвия, помогая встать и отпирая дверь. Как только они зашли в лавку, Джойс опустился в свое любимое зеленое кресло и залился слезами.
Не желая, чтобы в такой момент в лавку зашел кто-то из посетителей, Сильвия снова заперла дверь и, убедившись, что ставни плотно закрывают окна, опустилась на колени перед своим другом.
— Что бы ни стряслось, уверена, мы найдем, как помочь вашей беде, — заговорила она.
Джойс вытер лицо влажным скомканным носовым платком и выдавил:
— Нора ушла.
— Что?!
— Вчера уехала в Ирландию. И детей забрала.
Господи боже. Сильвия знала, что жена давно грозилась его бросить, но всегда считала это всего лишь словами. Словами, которыми миссис Джойс нередко удавалось напомнить мужу, что по-настоящему важно в его жизни, и он на время кое-как обуздывал свои пьяные выходки. Казалось как-то несуразно, что именно сейчас — когда публика так хорошо принимает «Улисса» и карьера Джойса в кои-то веки пошла вверх — Нора привела свою угрозу в действие.
— Не передать, как мне жаль, — сказала Сильвия, не найдя, что еще сказать. — Но она обязательно вернется, ведь правда?
— Сказала, что нет. А я просто не могу снова жить там. И она это знает.
— Дайте ей немного времени, — предложила Сильвия, чей жизненный опыт соприкосновения с переменчивыми настроениями Киприан и скорбью Адриенны по умершей возлюбленной научил ее, что время — лучший исцелитель. Правда, горестям Мишеля и Жюли оно не помогло, с тревогой возразила сама себе Сильвия. Прошедшие с войны годы, казалось, истощили Мишеля, и появление малышки почему-то вынесло на поверхность все худшее, что в нем таилось. Жюли по-прежнему не желала делиться с ней подробностями, так что Сильвия не могла представить себе, что у них происходит; она знала только, что прошлый Мишель — улыбчивый ненасытный читатель, усердно боровшийся со своими демонами в компании Сассуна, Гомера и Уитмена, — бесследно исчез.
Однако, успокоила себя Сильвия, Нора все же не получала контузий, как Мишель, и, скорее всего, у Джойсов разыгралась одна из семейных драм, которые поддаются лечению временем и даже расстоянием.
— Она скоро соскучится по вам, — добавила Сильвия со всем сочувствием, на какое была способна.
— А тут еще доктор Борш считает, что мне все же может понадобиться операция, — простонал Джойс. — Оказывается, мои больные зубы скверно влияют на проблему с глазами.
— Господи, помилуй, — вздохнула Сильвия, чувствуя, как ее собственным рукам-ногам передается дрожь переполняющего писателя великого смятения.
Зубы? Какие еще больные зубы? Не в том ли причина, почему он все время заказывает на обед супы?
— Позвольте-ка я приготовлю нам чаю, — сказала Сильвия как из соображений, что горячий чай пойдет ему на пользу, так и чтобы дать себе время собраться с мыслями и придумать, чем помочь ее бедному дорогому Джойсу, чья жизнь, похоже, полетела кувырком.
Но когда она вернулась с подносом, уставленным чашками с крепким чаем, сахарницей, молочником и пачкой имбирного печенья, которое, как она знала, особенно любил Джойс и которое она специально для него припасла в буфете, единственным утешением, какое ей пришло на ум, было:
— Давайте подождем месяц, и если она к тому времени не вернется в Париж, то мы сядем и обсудим, как ее к этому побудить. А пока давайте вместе заботиться о том, чтобы к ее приезду насколько возможно улучшить состояние вашего здоровья.
Он продолжал горестно вздыхать, пока сдабривал чай сахаром и молоком, делал глоток и размачивал имбирное печенье, спровоцировав Сильвию уточнить:
— Так что у вас не так с зубами?
— Абсцессы. Обычное дело при том плачевном положении, в каком находится стоматология в Ирландии. — Название родной страны он произнес резко.
Сильвия покивала, наблюдая, с каким трудом он ест размоченное имбирное печенье, сначала долго перекатывая во рту кусочек, даже не пытаясь жевать его, а потом медленно проглатывая. Он съел так еще пару штучек и выпил три чашки чаю, а Сильвия тем временем чувствовала, как ее собственное сердце бьется все быстрее, плечи каменеют, а пальцы и ладони делаются липкими не только от сладкого, но и от пота. Она не понимала, почему ее должна заставлять страдать его трагедия, но она заставляла.
Зная, что разговоры имеют свойство умерять тревогу, по крайней мере ее собственную, Сильвия принялась рассказывать о своих планах на следующее издание «Улисса», правда разговор выходил односторонний: она что-то лепетала, а он только кивал и время от времени благодарил ее. Поняв, что его не разговорить, Сильвия открыла ставни и переключила внимание на первых посетителей. Работа тоже успокаивала ее, заставляя сосредоточиваться на книгах, цифрах и других осязаемых предметах. Джойс ушел перед самым обедом вместе с Джорджем Антейлом, который рассказал ему, что в Люксембургском саду будет играть квартет.
