Хождение по трупам
— Только наличные!
— Это же “золотой” “Мастеркард”! Знаешь, что это такое? Проедем мимо банкомата — я сниму!
— Пока, подруга! Карточками и телом не беру!
Я не могла его винить — видок у меня был дай бог. Синяк под глазом, никакой косметики, короткие волосенки, рваная куртка и сломанная молния на брюках — хотя молнию этого он мог и не заметить, равно как и того, что одевалась я в кустах, уже отбежав от мотеля метров двести. Но дырки на колене — я упала здорово потом, проехавшись по асфальту и окончательно погубив чудесные брюки за две тысячи долларов — не заметить он не мог. К тому же явно глаза у меня были шальные, и сама вся нездоровая, и возбужденная, и мокрая от долгого бега и напряженного ожидания, и прихрамывающая вдобавок, и прячущаяся за будкой. Так что решить, что я наркоманка, способная убить его за двадцать баксов, или прячущаяся от полиции преступница, можно было запросто.
— Пятьсот долларов!
Крикнула это, уже когда он тронулся с места — и отвернулась, понимая что этому хоть миллион пообещай, он меня не посадит, и чем больше обещать, тем неправдоподобней это будет выглядеть. И что надо куда-то деваться, где-то переждать ночь — потому что я максимум в километре от мотеля, ну, может, в двух, и эти хватились меня давным-давно и колесят повсюду. И что шататься по улицам мне более не стоит — легко нарваться на полицейскую машину. Но если тем я могу объяснить, кто я, что на меня напали, избили и все такое, — то Ленчику и его людям я уже ничего не объясню.
— Сколько ты сказала?
— Тысячу! — произнесла отчетливо, но тихо, достаточно того, что этот орет чуть ли не на всю улочку, — на которую я набрела бог знает как — просто увидела ничего не говорящее название и освещенную будку и “Желтые страницы” в ней, и сил у меня уже не было, потому и заскочила в будку и села на пол, не думая о том, что это глупо, что кому надо — увидит. Отыскала вызов такси и произнесла название улицы — даже выскочить пришлось чтобы уточнить, и я его тут же забыла опять. И черт знает сколько стояла за будкой, прислушиваясь к тишине, ожидая услышать приближающиеся со всех сторон машины, почему-то представляя, что Ленчик и его люди гоняют по округе на полной скорости, ревом двигателей и скрипом тормозов и визгом покрышек поднимая всех на ноги.
— Тысячу?
Недоверие было в его голосе, глухой бы услышал, но он-таки сдал назад. Хотя услышав, что мне надо в Беверли-Хиллз, переспросил с таким видом, словно я попросила отвезти меня в Москву.
— Ты уверена?
— Беверли-Хиллз, тысяча долларов. С остановкой у банкомата. Все.
И тут он рванул. И разумеется, косился на меня все время в зеркало заднего вида, пытаясь понять, кто я, спрашивая, где нашла кредитку и не подскажу ли ему столь чудесное место, и периодически с угрозой в голосе намекая на то, что без денег меня не отпустит. И я, не очень разбиравшаяся в уличных банкоматах и в том, как с них снимают деньги — слышала, но никогда не пользовалась, не было нужды, — сказала себе, что если для того, чтобы добраться туда, куда мне нужно, потребуется ему отдаться, я это сделаю, потому что у меня нет другого выхода. И потому я сделаю — если он возьмет столь стремное и, возможно, опасное создание.
Твари, вытянули деньги из кармана — точно помнила, что перед отъездом положила долларов семьсот наличными просто на всякий случай. Ключи оставили, сигары в футляре оставили, помаду тоже, а вот деньги сперли, как обычные кусочники, доказывая мне и себе, что миллионы им ни к чему, хотя я и не собиралась их отдавать.
Сначала я только озиралась по сторонам, боясь увидеть огни сзади или спереди, не понимая, где мы и не желая его спрашивать, потому что ответ мне бы не дал ничего. А потом пришло в голову спички у него попросить в обмен на сигару, сказав, что это настоящая, кубинская, — и он поколебался и дал мне прикурить, хотя сам был некурящим, а сигару убрал в бардачок, предназначив ее для кого-то, и стоически переносил дым, неполностью выдуваемый в открытое окно, и платил удушьем за собственную жадность.
Во время поездки я точно ни о чем не думала — не до мыслей, я вся еще была в побеге. Все еще открывалось с поразительной легкостью окно, и я выскакивала голая с вещами под мышкой и зажатой в ладони шариковой ручкой, в которую вцепилась как в самое смертоносное в мире оружие или палочку-выручалочку. И неслась, и поспешно одевалась, когда кончились деревья и кусты, умудрившись в спешке сломать на брюках молнию, а потом и добить их окончательно навернувшись на ровном месте, на гладком асфальте.
Я даже не думала, что вдруг не выйдет получить деньги по кредитке. Единственная мысль связана была с тем, правильно ли я поступаю, что еду не домой, а к Корейцу. Но это решение возникло так спонтанно и так странно — я его приняла, достав из кармана ключи и увидев на них заодно ключи от Корейцевой студии, которую он снимал в Беверли-Хиллз, а потом купил, которую мы потом сдавали в аренду и из которой, как уведомили меня месяц назад, арендаторы выехали, которая теперь пустует временно. И я это решение не оспаривала — да и та единственная мысль о его правильности навестила меня за время дороги дважды. Один раз до и один раз после того, как, к моему великому изумлению, — и при непосредственной помощи черного таксиста, у которого, кажется, кредиток-то и быть никогда не могло — выбранный им банкомат после некоторого раздумья выдал мне две тысячи долларов, одна из которых перешла из равнодушных белых рук в черные, стиснувшие их любовно и страстно.
— Подождать?
Именно после этого вопроса, заданного тоном, в котором слышалась готовность служить мне верой и правдой, я и задумалась в последний раз, при этом отрицательно мотнув головой. Распахнув дверь, я, посредине раздумий, оказалась вне машины.
Он что-то бросил мне напоследок, но я не услышала, я уже смотрела на дом, в котором располагалась студия и до которого не доехала специально метров триста. Я ж даже адрес забыла, и потому мы покрутились какое-то время, и черный все не мог понять, то ли я безумная миллионерша, обожающая ночные рискованные похождения и возвращающаяся домой, то ли удачливая воровка, решившая до утра сделать еще одно дело.
Я постояла и покосилась на дом, на отдельный вход, который вел в студию, и ничего такого не увидела — ведь он отсюда в июле прошлого года съехал, и кому в голову придет, что я могу быть здесь, и кто может знать адрес, кроме покойного Виктора, который опять же знал, что Кореец давно переехал ко мне. И я перешла наконец через улочку — такую же тихую, как та, на которой я ждала такси, потому что все же ночь еще была, в три пятнадцать я из такси вылезла. И двинулась ко входу, потому что стоять было глупо: чего внимание к себе привлекать?
Я подошла к двери, не замедляя и так медленного шага, прислушалась, естественно, ничего не услышав, открыла ее и шагнула в лифт. Немного напрягшись, когда он захлопнулся за мной, как ловушка, — видно, после четырехдневного сидения в закрытой комнатке, лишенной естественного света, некоторая клаустрофобия во мне поселилась — но он открылся буквально тут же, второй этаж все же, — и тихо вокруг, тихо. И я вставила в замок второй ключ, вошла внутрь, в черное гигантское пространство, в котором лишь угадывались стены. Постояла, вспоминая, где выключатель. И сделала пару шагов вперед, полагая, что свет включать ни к чему, лишнее. И замерла на полушаге, услышав тихо произнесенные, но громовыми показавшиеся английские слова:
— Рад видеть вас, Олли!..
…И зажигалка щелкнула, рождая огонек пламени, высвечивая очертания прикуривающего человека, сидящего в нескольких метрах от меня. И опять по-английски:
— А вы — не рады?
Я так и стояла, чуть подавшись вперед, не стараясь узнать голос, слишком сильно бьющий по перепонкам, эхом разносящийся по опустевшей вмиг голове — словно он кричал из мегафона мне в ухо, а не говорил негромко, — но стараясь бесшумно залезть в нагрудный карман, куда сунула страшное свое оружие, ручку из мотеля. И залезла и рука разжалась, когда услышала третий вопрос: