Хождение по трупам
Я слушаю его тупо, не сомневаясь, что он говорит правду, и чувствуя вдруг, что эмоции возвращаются — в виде мощной яркой вспышки — и сами открывают рот, разжимая предусмотрительно сжатые губы.
— Смелый ты пацан, — произношу тихо в ответ. — Только я тебе не коммерсантка, у меня муж был в авторитете и таких, как твой Ленчик в шестерки брал, чтобы было кому на шухере постоять. И за братву я тебе могу порассказать побольше, чем ты мне. И никаких лавэшэк вы не получите — да и не уедете отсюда, вас тут и закопают!
Снова удар в живот, снова падаю, еще удары ногами, в бок, в спину, чувствительные, но не смертельные — и один по голове, в то же самое место, после которого опять темнота. А с возвращением света обнаруживаю, что сижу голая на стуле, широко расставив ноги, охватывая ими спинку, и руки по-прежнему за спиной.
— Любит пое…ться телка, даже без трусов, — слышу голос жирного. — А ничего, да — только вот рожа побитая. Может, давай ее на троих?
— Да лучше ей башку отрезать за пацанов и за сегодняшнее тоже. Сашок между мной и Леней стоял, — встревает тот, чьего лица я не видела пока. — Прикиньте, братва, — Леня ей кричит, чтобы кидала волыну, и тут она в Сашка садит, всю обойму. Его на джип кинуло, будто ломом долбанули. Сука е…ная!
— Обос…лся? — интересуется голос длиннолицего, мне уже знакомый. — Я те говорил, это не жидков трясти. Теперь знаешь, каково под стволом стоять. Я бы эту суку сам кровью умыл — за пацанов за всех, и за Серого. Мы с ним такие дела делали, такой волчина был, и из-за этой…
— Ты волков не видел, — подаю голос, понимая, что все закончится очередным ударом, но и удержаться не могу. — А те, кто на мне — это не волки, а быки. Вас бы в Москве всех завалили в шесть секунд — на первой же стрелке. С такими, как вы, не говорят, таких валят…
Он молчит, сверлит меня глазами, идет к холодильнику, копается там, стукая друг об друга жестью банок, и наконец находит то, что искал, гордо демонстрируя всем пивную бутылку с узким горлышком.
— Так ты думаешь, Толстый, она пое…ться любит? Заклей ей рот — сейчас посмотрим, как она это делает!
— Если ты мне сделаешь хоть что-нибудь, тебе Ленчик в зад десяток бутылок вставит, понял?!
Больше я ничего не говорила — толсторожий меня сзади больно ударил, по почкам наверное, а потом залепил рот, а потом они меня приволоки в душевую кабинку и привязали так, что голова вздернулась вверх, и когда открыли кран на полную, вода мне врезалась в лицо, забивая нос, не давая дышать, замораживая, а я даже отвернуться не могла, только жмурилась. И поначалу было ничего, но потом лицо закаменело, и грудь, и плечи, и руки, и я втягивала носом воду вместо воздуха. Не знаю, сколько это длилось, при этом я не теряла сознания, я просто перестала ощущать — и вернулась на какое-то время в чувство, тупо перенося обрушивавшиеся сзади удары. Я не сразу поняла, что это ремни и полотенца мокрые, завязанные в узел, — потому что одни удары обжигали, а другие тупо били.
Потом шум, голос Ленчика, отчитывающий свои подчиненных за самоуправство, ругань, мат и угрозы. И взрослый, но тем не менее жалкий лепет и ропот со стороны длиннолицего, видно не последнего человека в Ленчиковой бригаде.
— Из-за нее пацаны погибли, старшой, а ты мне пихаешь!
— Да я вам толковал уже, в натуре, — лавэ с нее получим, и делай с ней что хочешь! Или че, пацаны зря погибли, мы зря под пули подставлялись? Бабки надо получить — и валить отсюда!
— А че валить-то?
— Да пробить могут, с кем пацаны работали, — могут нас начать искать. Мы ж с тобой вдвоем с мусорами местными базарили, когда пацанов завалили в январе у мотеля, забыл, что ль? Лысый тогда в больнице лежал, они же его тоже точно срисовали — и тут опять его находят, только с пробитой башкой. Могут не вспомнить, а могут и вспомнить. Хорошо хоть все без документов, хер установишь, кто есть кто, но это ж мусора, они копать умеют.
— И че делать будем, старшой?
— Да все решено! Пока вы тут херней занимались, я с Жидом общался, он тут вопросы решает. Короче — получаем с нее и валим в Сан-Франциско, там у него люди есть, отсидимся пару недель. И ее пока с собой возьмем, может понадобиться, я же не очень секу в бабках, как там что делается, а Витюху она грохнула. А из дома нам позвонят если что — чтоб в курсах быть. А вы тут творите беспредел! Без вас одни проблемы — Жид злится, что такую бучу устроили, столько трупов осталось. Он же боится, что начнут всех русских прессовать — как у нас после того, как Японца приняли, — а ему это надо? У него ж тут бизнес, он такие бабки делает! Но и мы сделали…
— А че Жид, в доле?
— Да хер там в доле! Отдадим ему блядский дом этот стриптизный — а бабок ноль, и так получится до хера, он же на лимон тянет!
— Не треснет у Жида-то? — спрашивает все тот же настойчивый. — Людей не дал, когда ты просил, — куда ему лимон-то?
— Ты не забывай, в чьем городе мы! — возмущенно отрезает Ленчик. — И так наделали тут всякого, мусора еще год будут при слове “русский” за стволы хвататься. А то, что Жид людей не дал, это хорошо — еще узнали бы, сколько мы с нее получим! Зато тачки кто покупал, когда нам надо было? Его люди! Нас бы давно уже вычислили — “Форд” Серого бросили, “японку” эту, которую она помяла, тоже бросили — а так люди Жида покупали, если и запомнили кого, так их, мы в стороне! А стволы откуда? Тоже Жид. А хата в Сан-Франциско? Он нам помог, мы ему стриптиз отдаем — нам с ним один хер делать нечего!
— А че теперь?
— Ее не трогать больше — ты и так ей по роже засадил, теперь неделю потеряем, пока она сможет в банке объявиться. Еб…те сколько хотите, хоть в рот, хоть в жопу — но не бить, это потом! Усекли все?
Больше меня не трогали в тот день, оставили лежать. И я даже умудрилась заснуть и спала очень долго, потому что когда проснулась, светло было. В комнате тишина стояла и я лежала лицом вниз, все вспоминая. Грустно думая о том, что Ленчик в итоге нас перехитрил — вызвал еще пятерых, последних, видимо, из оставшихся у него в Нью-Йорке, причем вызвал в последний момент, после того как Рэй убил Вагина и того, кто был с ним. И они поехали в Санта-Монику — и смотрели издалека на меня, зная, что рядом со мной обязательно кто-то есть, и организовали достаточно грамотную ловушку, в которую мы попали в тот момент, когда оба были сонные и уставшие и убежденные в том, что Ленчик просто не поехал сюда.
И Рэй вспомнился — такой уверенный, такой сильный, успевший среагировать в опасной ситуации и убивший-таки одного, и за одну секунду превратившийся в нечто бесформенное и безлицое. И я еще подумала, что как хорошо, что тебя не обезобразили тогда пули — потому что ужасно осознавать, что мгновение назад живой человек превратился в ничто. Неважно даже, что он был мне очень близок, что он спас меня в трудную минуту, вытащил меня из виски и кокаина, проливал кровь — неважно, что он был в меня влюблен и хотел на мне жениться. Или именно это, только это и важно, потому что, будь на его месте кто-то чужой, меня бы это не тронуло? Наверное, так.
Я медленно думала, все еще не в силах отойти от случившегося, вцепившегося мне в память, заслонявшего тем комком без лица все остальное — не в силах осознать до конца, что все кардинально изменилось, что из победителя я стала проигравшей, из охотника превратилась в пленную жертву. Даже не вспоминала в тот момент о том, что вела я себя так, как надо, пристрелив Виктора и убив еще одного, выдержав вчерашнее испытание. Просто думала медленно и тупо, не очень хорошо соображая, чувствуя сильную головную боль, испытывая жажду, ощущая желание пойти в туалет, но не имея для этого сил. Будущее меня не пугало, видеть его мешало прошлое — и, наверное, я должна быть им благодарна за тот удар по голове, потому что, соображай я нормально, я бы испытывала больший дискомфорт при мысли о том, что мне предстоит вынести.
Тут голоса пришли, и меня перевернули, и Ленчик, поглядев на меня торжествующе — мне показалось, что было чуть-чуть тревоги в его взгляде, он все же боялся, наверное, не умерла ли я, не повредили ли мне чего его идиоты, когда били, но торжество было главным — поинтересовался, не буду ли я орать, если он освободит мне рот. И когда я кивнула, приказал тому, что зашел с ним, сорвать полоску широкого скотча с моего рта.