Черное зеркало
Затем началась эпопея с парикмахерской.
Они ехали вдоль питерских улиц, и Лариса придирчиво отсеивала один за другим салоны, попадавшиеся им по пути.
— Чем они тебе не нравятся? — обернулся взбешенный и доведенный до белого каления Васька, сидевший за рулем.
Лариса смерила его пренебрежительным взглядом и ничего не ответила.
В конце концов ей самой надоело бессмысленно мотаться по улицам, и она показала пальцем на первую попавшуюся парикмахерскую:
— Хочу здесь.
Парни плюнули и повели свою подопечную в какой-то невзрачного вида салон. А затем около трех часов поочередно толкались в дверях, пока Ларисе подкрашивали волосы в цвет красного дерева, сушили под феном, укладывали прическу каким-то замысловатым образом, делали маникюр…
Наконец все было готово.
Все трое сели в машину и покатили к дому.
— Ты, сука, специально время тянула? — прошипел Васька. — Думала, что слинять получится?.. Хрен тебе! Никуда не денешься!..
Сравнительно деликатный Арвид тоже сидел темнее тучи. И одну за другой высасывал сигареты.
А у Ларисы от предстоящего вечера сердце то замирало, то начинало биться так, что было удивительно, как еще эти удары выдерживает грудная клетка. Она просто-напросто безумно боялась… Словно предчувствуя свои последние минуты…
Было непонятно, почему и Арвид, и Васька беспрекословно выполняли любые ее прихоти и не жалели денег на все эти отнюдь не дешевые наряды. Что-то тут было не так.
Но что именно, Лариса не могла понять.
И что, в конце концов, ей предстоит делать в театре? И почему Арвид вдруг непременно захотел изменить свое имя? Тем более стать именно Игорем?..
То, что ей грозила очередная неприятность, было однозначно. И скорее всего, слово «неприятность» лишь мягкое название неведомого нечто. И вероятно, ее ждала гибель…
И специально ради этого страшного «нечто» она тщательно готовилась, стараясь как можно более роскошно украсить себя. Чтобы если ей и суждено было умереть сегодня, то перед уходом быть неотразимой.
И поэтому, когда она уединилась в комнате, чтобы совершить последний свой туалет, — настолько усердно занялась своим макияжем, тщательно подбирая тончайшие цветовые оттенки помады, косметических карандашей и легкого грима, стараясь всем своим обликом создать целостную изящную цветовую гармонию, что вошедшие через некоторое время парни остановились как вкопанные, пораженные представшим их взору великолепием…
— Потрясающе! — с восторженно сияющими глазами только и смог воскликнуть Арвид. Затем обошел Ларису вокруг, почему-то погрустнел. Сел на диван. Закурил. — Ну и дурак же твой муженек, — глядя перед собой, проговорил он. — Такую девку прошляпил!..
Даже Васька, почему-то всегда открыто выражавший свою неприязнь к ней, скривился в некотором подобии восхищенной улыбки.
И тем не менее пора было ехать.
До начала спектакля оставалось чуть менее часа. Все трое вышли из квартиры и расположились в уже знакомом Ларисе черном «катафалке». Промчавшись по городу, оказались на Театральной площади и остановились возле громадного старинного здания. Васька остался в машине, Арвид и Лариса вошли в фойе.
Внутри было многолюдно, многолико и многоцветно. Каждый из присутствующих был личностью, и притом солидной и незаурядной, о чем свидетельствовало самодовольное выражение физиономии. Высокомерно держась, критически, а часто и пренебрежительно разглядывая остальных, личности группками прохаживались по зеркальному паркету, громко переговариваясь между собой или о чем-то доверительно беседуя со своими неразлучными телефончиками.
Лариса с удивлением спрашивала себя, куда исчезла та прежняя итээровская и эмэнэсовская восторженная театральная публика, гордая, за неимением прочего, своею собственной советской гордостью, а не туго набитым кошельком.
С одной стороны, было нечто романтически необычное в этом великолепии интерьеров, в нарочито вызывающем богатстве нарядов и украшений, кое в чем даже напоминающее благородные собрания былых времен (если верить историческим фильмам и старинным полотнам). Но с другой стороны — во всем этом блеске невольно выпячивалось что-то чуждое, напускное, дутое и откровенно карикатурное, гоголевское…
Начали, как и принято, с вешалки. Арвид помог Ларисе снять плащ, разделся сам и оказался в элегантном черном костюме и при галстуке-бабочке. Лариса с интересом замечала очевидное изменение к лучшему в облике своего спутника. Оставшись в черном платье и шляпке, она сразу ощутила на себе несколько впившихся в нее оценивающих и раздевающих догола взглядов.
— А бинокль? — вдруг вспомнила она.
— У меня свой, — ответил Арвид. — Не задерживайся. Пойдем сразу на места, чтобы не светиться.
Они поднялись к первому ярусу и, миновав коридор, вошли в совершенно пустую ложу.
— Лучше бы пониже, — разочарованно произнесла Лариса. — Или в партере…
— Нет, дорогая, именно здесь. Так надо, — резко оборвал ее Арвид. Чувствовалось, что он нервничал. Все его слова и движения напоминали о совершенно другой миссии этого вечера. И словно приказывали не отвлекаться по пустякам.
— Эта ложа полностью наша, — продолжал он. — Билеты на все эти места у меня. Никого здесь пока не будет, кроме нас с тобой. В антракте один человек подойдет и останется до конца. Вот и все… А ты сиди и смотри спектакль. Больше от тебя пока ничего не требуется…
— Дай бинокль, пожалуйста, — попросила Лариса.
— Возьми. Но особенно на публику не пялься. На сцену смотри.
— Но ведь все обычно публику разглядывают. Кто в чем одет, кто с какой дамой… Во все времена так было… Ты, Ар…
— Игорь! — напомнил он злым шепотом. — Заруби на носу. Или лучше вообще молчи.
Лариса обиженно надула губы.
Затем прижала бинокль к глазам, прошлась взглядом по сцене и занавесу. Потом все-таки не удержалась и заскользила по рядам партера.
— Что это они в театре по телефонам разговаривают? — удивленно спросила она, заметив в руках кое-кого из публики черные брикеты со штырьками антенн. — Дома, что ли, времени не нашлось?..
— Это твои русские, — усмехнулся Арвид. — Новые, так сказать… Деловые все до охренения. Жлобье…
— Ну, ваши, положим, не лучше… — пробормотала Лариса, не отрываясь от бинокля. — Какой кошмар… — Затем повернулась к Арвиду. — А знаешь… Игорь… — она с трудом выдавила его новое имя, — я интересную вещь вспомнила.
— Ну…
— Здесь, в Кировском… То есть в Мариинском… Стажировалась некоторое время внучка самого Муна…
— Какого еще Муна? — рассеянно спросил Арвид.
— Ну как какого!.. — удивилась Лариса. — Того самого, главы известной американской секты. А ты разве не знал?
— Нет… Извини, нам сейчас не до этого… — И вдруг крепко схватил ее за руку. — Тихо! Вот они!..
Лариса невольно повернула бинокль в ту сторону, куда скосил глаза Арвид.
До сих пор пустовавшая ложа напротив, расположенная в бенуаре, вдруг заполнилась черными пиджаками и бритыми затылками. Когда они расселись по местам, Лариса заметила в первом ряду ложи невысокого сморщенного старичка с крашеными реденькими волосенками, тщательно уложенными на прямой пробор.
— Кто это? — прошептала она.
— Сволочь одна, — так же тихо прошептал Арвид. — Мы его убрать должны. Он в своей берлоге окопался и никуда, кроме как в театр, не вылезает… Балет, видишь ли, обожает… Гнида…
Лариса, словно загипнотизированная, не могла отвести глаз от этого старика. И вдруг вздрогнула.
— Ой! — испуганно прошептала она. — Он на меня смотрит!..
— Быстро отведи бинокль! — зашипел Арвид. — Да не убирай от глаз! Как будто просто так по рядам зыришь!.. А то поймет…
Лариса, еле удерживая бинокль трясущимися пальцами, с трудом направила его на другой ярус и, стараясь как можно более плавно и непринужденно поворачивать голову, перевела взгляд на партер. Затем опустила бинокль на колени. Она была бледна.
— На кой хрен ты на него уставилась?!. — глядя перед собой ничего не видящими глазами, процедил Арвид. — Говорил же тебе — на сцену смотри!..