Операция «Шейлок». Признание (СИ)

— Прежде всего, — говорил Таль, — нам хотелось бы узнать, как вы сами живете в Америке, будучи евреем, и как вы урегулировали конфликты, которые описаны в ваших рассказах. Что сейчас с «американской мечтой»? По рассказу «Эли-изувер» кажется, будто единственный способ быть евреем в Америке — это быть фанатиком. Согласитесь ли вы, что это действительно единственный способ? А если совершить алию? В Израиле, в нашем обществе, негативно относятся к религиозным фанатикам. Вы пишете о страданиях…
Девора подметила, что я нетерпеливо жду, пока Таль закончит допрашивать меня посреди холла, и прервала его — тихим, прелестнейшим голоском проговорила на своем английском, несколько далеком от совершенства:
— У нас красивая школа, около озера Киннерет, много деревьев, трав и цветов. Очень красивое место под Голанскими высотами. Такое красивое, что оно считается Раем. Мне кажется, вам там понравится.
— Нас поразил, — продолжал Таль, — красивый литературный стиль, которым вы пишете, и, однако, не все проблемы нашли свое решение в наших умах. Конфликт между еврейской идентичностью и принадлежностью к гражданам другого государства, ситуация на Западном берегу и в секторе Газа, проблема двойной лояльности, как в деле Полларда, и ее влияние на американскую еврейскую общину…
Я вскинул руку, чтобы остановить поток его слов:
— Я польщен, что вам это интересно. Сейчас мне нужно попасть в другое место. Я напишу вашей учительнице.
Но мальчик приехал в Иерусалим из долины Иордана первым автобусом, он нервно дожидался в холле, пока я проснусь и начну свой день, и набрался такой решимости, что пока не был готов отступиться.
— Что стоит на первом месте, — спросил он, — гражданство или еврейская идентичность? Расскажите нам о своем кризисе идентичности.
— Только не сейчас.
— В Израиле, — сказал он, — многие молодые люди испытывают кризис идентичности и становятся хозер би-тшува[59], не зная, во что ввязываются…
Пока я пытался вырваться и уйти, за всем этим, сидя на диване в десятке метров от меня, наблюдал довольно суровый на вид неулыбчивый мужчина, одетый весьма элегантно — и нетипично для этой страны (в темный двубортный костюм с галстуком). На коленях он держал портфель. Мужчина встал, подошел, сказал несколько слов Деворе и Талю. Меня удивило, что заговорил он на иврите. По внешности, как и по одежде я принял бы его за уроженца Северной Европы: немца, голландца или датчанина. С подростками он заговорил тихо, но очень властно, а когда Таль резко ответил на иврите, он, не дрогнув, выслушал речь мальчика до конца и только после этого повернул ко мне свое чеканное, стальное лицо, чтобы сказать по-английски с британским выговором:
— Пожалуйста, простите их за дерзость, воспринимайте их самих и их вопросы как знак огромного уважения, которым вы окружены здесь. Я Давид Суппосник°, антиквар. Моя фирма находится в Тель-Авиве. Я тоже пришел вас побеспокоить. — И вручил мне визитную карточку, на которой значилось, что он торгует старинными и редкими книгами на немецком, английском, иврите и идише.
— Ежегодное изучение вашего рассказа «Фанатик Эли-изувер» всегда производит глубокое впечатление на старшеклассников, — сказал он. — Наших школьников завораживают мытарства Эли, они полностью вживаются в его дилемму, хотя им свойственно врожденное презрение ко всему, что попахивает религиозным фанатизмом.
— Да, — согласилась Девора, а Таль обиженно промолчал.
— Ваш визит доставил бы школьникам несказанное удовольствие. Но они знают, что шансы невелики, и потому этот юноша ухватился за случай допросить вас здесь и сейчас.
— Это был не худший допрос в моей жизни, — ответил я, — но сегодня утром я тороплюсь.
— Я уверен: если вы, откликнувшись на его вопросы, найдете возможным направить коллективный ответ всему классу, этого окажется достаточно, школьники будут очень польщены и признательны.
Вмешалась Девора, которая, безусловно, не меньше Таля тяготилась непрошеным вмешательством постороннего.
— Но, — умоляюще сказала она мне, — они все равно бы предпочли, чтобы вы приехали лично.
 
— Он вам объяснил, — сказал Суппосник, обращаясь с девочкой так же бесцеремонно, как с мальчиком, — что в Иерусалиме у него дела. Этого достаточно. Человек не может находиться в двух местах одновременно.
— Всего хорошего, — сказал я, протягивая руку. Девора пожала ее первой, затем ее неохотно пожал Таль, после чего, наконец-то, оба ушли.
Кто не может находиться в двух местах одновременно? Это я-то не могу? И кто такой Суппосник, и зачем он вытолкал из моей жизни этих юнцов, если не для того, чтобы протиснуться в нее самому?
Я видел перед собой мужчину с продолговатой головой, с глубоко посаженными, довольно маленькими глазами какого-то светлого цвета, с мощным выпуклым лбом, со светло-русыми волосами, зачесанными назад и как бы прилипшими к черепу: тип офицера, офицера из колоний, который, допустим, окончил Сандхерст и служил здесь в британских войсках во времена мандата. Никогда не догадался бы, что он торгует редкими книгами на идише.
Решительным тоном, словно прочтя мои мысли, Суппосник сказал:
— Кто я такой и что мне от вас нужно.
— Да, и поскорее, если вы не против.
— Могу все разъяснить за каких-то пятнадцать минут.
— Пятнадцати минут у меня нет.
— Мистер Рот, мне хотелось бы привлечь ваш талант для борьбы с антисемитизмом — к делу, которое, как мне известно, вам небезразлично. Процесс Демьянюка тоже важен для моего дела. Не туда ли вы сейчас торопитесь?
— Действительно, не туда ли?
— Сэр, весь Израиль знает, что вы тут делаете.
И в эту самую минуту я увидел, как в отель вошел Джордж Зиад и направился к стойке портье.
— Прошу вас, — сказал я Суппоснику, — одну минутку.
У стойки, когда Джордж меня обнял, я понял, что его эмоции бьют через край, совсем как вчера вечером, когда мы расстались.
— У тебя все нормально, — прошептал он. — Я страшился худшего.
— Самочувствие прекрасное.
Он не выпускал меня из объятий:
— Они тебя задержали? Допрашивали? Били?
— Они меня вовсе не задерживали. Били? Да нет, конечно. Просто случилось грандиозное недоразумение. Расслабься, Джордж, — сказал я ему, но мне удалось освободиться, только вдавив кулаки в его плечи и отодвинув его, наконец-то, на расстояние вытянутой руки.
Портье, молодой человек, чья смена началась уже после того, как я заселился в номер, сказал мне:
— Доброе утро, мистер Рот. Как обстоят дела сегодня утром? — И с беспечной веселостью сообщил Джорджу: — Это больше не холл отеля «Царь Давид», а раввинский суд рабби Рота. Многочисленные фанаты не дают ему покоя. Каждое утро выстраиваются в очередь: школьники, журналисты, политики. Ничего подобного мы не видали, — сказал он со смехом, — с тех пор, как Сэмми Дэвис-младший приезжал молиться у Стены Плача.
— Сравнение чересчур лестное, — сказал я. — Вы переоцениваете мое значение.
— Весь Израиль хочет познакомиться с мистером Ротом, — сказал портье.
Взяв Джорджа под руку, я увел его подальше от стойки и портье:
— Тебе, наверно, не стоит заходить в этот отель — неужели нет более подходящего места?
— Я должен был приехать лично. Телефон тут ни к чему. Все подслушивают, все записывают, а потом оно всплывет либо на моем судебном процессе, либо на твоем.
— Джордж, уймись. Никто не отдает меня под суд. Никто меня не бил. Все это чушь.
— Это милитаристское государство, учрежденное насильно, сохраняемое насильно, без колебаний применяющее силу и репрессии.
— Пожалуйста, Джордж, я смотрю на это по-другому. Перестань. Не надо сейчас об этом. Не надо лозунгов. Я твой друг.
 
— Лозунги? Разве они тебе вчера не продемонстрировали, что это полицейское государство? Филип, в тот момент они могли бы пристрелить тебя на месте и свалить вину на араба-таксиста. По политическим убийствам они мастаки. Это не лозунг, а чистая правда. Они обучают киллеров для фашистских режимов по всему миру. Они не терзаются муками совести — им все равно, кого убивать. Они не могут терпеть, когда еврей оказывает им сопротивление. Еврея, который им не понравился, они могут убить так же легко, как убивают наших. Могут и убивают.