Все против попаданки (СИ)

— Кто из вас знает грамоту? — спросила я и отыскала где-то позади остальных растрепанную Консуэло. Вот кто не унывал и не отлынивал от работы. — Поднимите руку, кто может хотя бы написать свое имя или прочитать его? О Милосердная, достаточно одной руки! Поднимите правую руку!..
Кто-то дернулся, но и только, стоял, опустив голову, чтобы я не заметила. Но я заметила — и размышляла: эти десять-двенадцать женщин, скрывшие от меня свое знание грамоты, решили, что не смогут ничего написать или прочитать, или подумали, что в моем вопросе подвох, что уборка столовой была лишь началом и дальше я придумаю каверзу поподлее?
Шесть женщин признались, хотя, может быть, пожалели об этом.
— Опустите руки. Назначаю вам послушание, — объявила я. — После обеда и до ужина каждая из вас по очереди будет заниматься с детьми и обучать их грамоте. 
— А стирка как же, святая сестра?
Женщина, спросившая это, была старше прочих. Нос свернут, лицо пересекал заметный шрам и волосы с правой стороны выдраны клоком давным-давно — лысина так и осталась белым безобразным пятном. Взгляд у женщины был тяжелый, даже мне стало не по себе.
— Как тебя зовут?
— Жюстина, святая сестра.
— Леон твой сын?
Выходит, ей около сорока. Я вспомнила фотографии, которыми изобиловал интернет: как выглядели женщины в сорок лет в разные десятилетия двадцатого века. Как жили, так и выглядели, стоило сравнить обычных людей с первыми леди или голливудскими звездами. В этом веке никто не изобрел фотоаппарат, а писать портреты нищенок любителей всегда было мало. Но откровенно — художники всех времен перещеголяли инстаграмные фильтры и мастеров ретуши вместе взятых.
Жюстина неприятно обнажила ряд желтых кривых верхних зубов, будто оскалилась.
— А то не знаете, сестра. 
Я, медитируя на спокойствие — нельзя было терять самообладание — неторопливо пошла к ней. Женщины расступались, пропуская меня как прокаженную или королеву, стояла тишина, нарушал ее лишь плеск воды, которую щедро налили на пол во время уборки. Я ступала в лужи, и мюли мои промокли.
Матерям бывают не нужны дети. Как бы жестоко ни прозвучало, но признание в этом Жюстины, невысказанное, но не скрытое, было честнее, чем истерический ор на трехлетних малышей и угрозы сдать их в детдом или отдать «вон тому дяде». Матерей, родивших под давлением общества и не смирившихся с этим, я всю жизнь осуждала. Жюстину я осуждать не имела права — как минимум у нее могло в самом деле не быть никакого выбора. Медицина здесь такова, что вариантов не оставляет.
— Расскажешь, как ты попала сюда?
Я сомневалась, что в приюте живут какие-то тайны. В таких местах нельзя ничего утаить, но — и я остановила себя, чтобы еще раз не взглянуть на Консуэло. Иногда встречаются исключения, подтверждающие общее правило. Иногда.
— А куда мне было идти, сестра? — пожала Жюстина плечами. — Милосердная ни одного ребенка мне не оставила, а как муж мой спьяну свалился в канаву, я и пошла по домам. Там мыла, тут стряпала. Доля наша бабская, — вздохнула она, не вдаваясь в подробности. — А когда уже была вон совсем на сносях, хозяин меня и выгнал. Работать уже не могла, только лежать. А здесь что, одного младенца забрала Милосердная в Пристанище, а второй выжил. 
— И ты осталась?
— А зачем уходить? Работать-то везде надо, а здесь хотя бы не… — Жюстина смутилась. Разумеется, стоя перед монахиней, следует выбирать слова. — Ну, святая сестра, здесь мне опять в тяжести быть не грозит.
И это верно, мне нечего возразить и бросить в нее камень у меня не поднимется рука. Пережила она и без того немало, и кто знает, сам ли суженый ее отправился на тот свет? Забить жену до смерти в ином законодательстве не считалось за преступление, чего нельзя было сказать об убийстве мужей, но я стояла за равенство полов в уголовной ответственности, а здесь — так и вовсе кто оказался более везучим.
Женщина тут не больше, чем бесправное забитое существо, а дети — побочный эффект власти над женщинами.
Я повернулась к остальным насельницам.
 
— Те шестеро, кто грамотен. Вы можете взять себе послушание — работу в чадолюбивом крове. Детей много, им нужен уход. Сестра Анна одна не справляется.
— Там девки есть, — недовольно крикнул кто-то. — Не было нам печали ходить за чужими детьми.
Я не рассмотрела, кто крикнул — хриплый, будто прокуренный голос. По лицам было понятно, что это общая мысль, и если бы насельницы осмелились, они бы кивнули согласно. Но, возможно, озвучена была очень крамольная мысль.
— Это послушание! — мой тон не обещал ничего хорошего. — И я единственный раз даю вам право выбрать: гнить в прачечной или ухаживать за детьми! И старшие девочки — такие же дети! 
Не то я говорила, конечно, поэтому прикусила язык. Нельзя лишать старших девочек остатков детства — полно, у кого из этих женщин детство было, кто поймет, о чем я твержу? 
— Кто согласен на послушание в чадолюбивом крове? 
Я могла легко принудить их, но не хотела. Вымещать зло на чьем-то грязном белье они могут сколько угодно, но под горячую руку им не должны подвернуться дети. 
— Я хотела бы, сестра. Но я не обучена грамоте.
Худенькая светловолосая девушка выступила вперед, и я сразу обратила внимание, какие у нее обезображенные руки. Обожженные кипятком и щелоком, в шрамах, и суставы распухли.
— Это не страшно, — улыбнулась я. — Хорошо. Кто еще? Подойдите ко мне, кто хочет изменить послушание.
Странные, очень странные люди. Или они считали, что уход за детьми потребует больше сил, или тому были иные причины, но ко мне вышло всего четверо — Консуэло, блондиночка с искалеченными руками и еще две женщины, как мне показалось, уже за тридцать, но я запросто могла обмануться. Роза осталась стоять, и это меня не особенно удивило — сестра Анна не обмолвилась, что та навещала дочь хоть раз. Так же и Жюстина была только рада, что я изменила свое первоначальное намерение и отстала от нее. Дернулась и Лоринетта, но осталась на месте.
— Кто из вас умеет шить?
— Я умею, — сразу ответила блондиночка и вскинула голову. Жест у нее вышел изысканный, как у светской дамы. Она тоже из тех, кого продали в это рабство? В моих бумагах был и второй договор. Уильям С. Блок, жена и две дочери. — Моя мать была белошвейка. — Нет, не она. Кто? — И Айрин умеет, — она указала на одну из старших товарок. Только мы чиним порванное белье, кто будет этим заниматься?
— Отправляйтесь к сестре Анне, — махнула я рукой, — все четверо. Она скажет вам, что делать. Консуэло, — вот кто был наиболее лоялен, — будешь за старшую, и следи, чтобы детям готовили еду не из объедков.
— Так я приказала все в погребе разобрать, — подала голос сестра Аннунциата. — Уж не знаю, сестра, зачем вам такое, но у меня не забалуешь. Увижу, кто ленивится, тот будет сам гнилье грызть.
Тон у нее был добрый-добрый. Доза алкоголя на нее действовала как успокоительное, но в чем я не сомневалась, так это в том, что это не пустая угроза. 
— Закончите здесь все, сестра, после явитесь ко мне, — приказала я, и сестра Аннунциата величаво склонилась. — Я буду у себя в кабинете. А вы, — кивнула я женщинам, согласившимся на работу с детьми, — идите сейчас же к сестре Анне. Я приду вечером.
То, что все это время у меня не было маковой росинки во рту, я поняла, только когда в своем кабинете увидела на столе прикрытые чистой льняной салфеткой кувшин и резной деревянный поднос. Я подошла, сдернула салфетку. Кормили монахинь намного лучше, хотя по виду и жирное мясо, и крупа были точно такими же. Я понюхала содержимое кувшина — молоко, потом поискала, куда поставили стакан с водой. Не совсем это было стаканом в привычном понимании, скорее глиняная крохотная крынка, но вода слабо светилась. Я тут же вспомнила про камни — да, вон они, несколько штук в стене, но сейчас не дают явного света, что будет вечером, когда начнет смеркаться? Я посмотрела в окно: охотник бродил по святому саду, периодически наклонялся и что-то делал. Наверное, приводил в порядок загадочные глифы.