Мой истинный враг (СИ)

Мэтт целует ее шею, осыпает мелкими прикосновениями губ. Ребекка закрывает глаза.
Что она делает? Почему спит ее совесть? Почему кроме этого желания – острого, как лезвие ножа, ничего больше  осталось?
Она цепляет пальцами резинку его трусов и стягивает их вниз, пока его член не оказывается на свободе.
Ребекка оглаживает его пальцами.
Мэтт делает паузу в поцелуях, наблюдая за ее движениями, как завороженный.
У него большой член. Большой и прямо сейчас очень крепкий, он хочет ее до безумия.
Ребекка сглатывает слюну.
Осознание, что она хочет его в себя, делает ей практически больно, но она не может остановиться. Ей это нужно, как воздух.
Мэтт даже мечтать не мог, что когда-нибудь это произойдет.
Что они с Ребеккой, связанные душами, но такие далекие друг от друга, будут лежать в одной постели и любить друг друга.
Именно любить, иначе Мэтт и не смог бы это назвать.
Только любовью – хищной, сверхъестественной любовью.
Он входит в нее, и мир разваливается на куски. От него остается только пыль, и они с Ребеккой в кучке этой пыли. Они отдаются друг другу, и не остается ничего больше. Плевать на все.
Она тугая и девственная. Когда Мэтт преодолевает эту преграду, собирая капельки слез с глаз Ребекки, его волк сливается с ним воедино. Это даже не секс, это танец душ, это вой сирены в голове, это соединение с природой, с воздухом, со своим собственным «я».
Ребекка распахивает глаза, ноги ее дрожат. Возможно, она бы плакала навзрыд от боли, но Мэтт вытягивает из нее ту боль, оставляя только наслаждение.
Он чувствует капли ее крови на простынях и члене, и это лучшее, что она может дать ему.
Он целует ее и благодарит.
Он целует ее и едва не плачет от переизбытка чувств.
Никогда еще он не чувствовал себя так гармонично. Как будто вся его жизнь – с самого рождения и год за годом – вела к этому моменту.
Он двигается внутри нее медленно, сладко. Хочет продлить их общее удовольствие. Ребекка задыхается и тянется к его губам, чтобы он поделился с ней воздухом, чтобы помог остаться в сознании.
Это так сложно – ходить по краю и оттягивать оргазм. Каждый раз всего на секунду, а потом снова к краю, и так, пока терпение не иссякнет совсем.
Это словно не оргазм, а взрыв небес над головой. Ребекка вскрикивает, прижимается к нему всем телом. Мэтт подхватывает ее бедра, входит рывком еще один раз и…
Они кончают в одну секунду, соединяясь в одно существо в этот момент, больше нет ни Мэтта, ни Ребекки, только их чувства, их нервные окончания, их облегчение после того, что произошло.
Плохая была идея – пойти на пробежку вместе.
Совсем недавно они не могли поделить тропу, по которой оба привыкли бегать, а вот теперь Ребекка бежала с Мэттом плечо к плечу и чувствовала себя просто потрясающе.
Они не спали.
Совсем.
Всю ночь напролет занимались сексом, и ей удивительно, как у нее нашлись силы на спорт после такого.
Но секс с Мэттом не выматывал. Наоборот, он был как пластырь на содранной коленке. Или как заживляющая мазь.
Они молча бегут, Ребекка слышит его дыхание и чувствует приятную ноющую боль внизу живота. Это хорошая боль, ради такой боли хочется вставать по утрам.
Ребекка была уверена, что ей понадобится время наедине с собой, но оказалось, что нет.
Вовсе нет.
Она чувствует тело Мэтта рядом, ощущает его запах и шорох его кроссовок по земле, и ей настолько уютно, что она готова бежать годами. Лишь бы он бежал рядом с ней.
Родители отчаянно делают вид, что не понимают, что происходит, когда они возвращаются с пробежки.
Ребекка исчезает в своей спальне, красная, как помидор, а Мэтт идет к холодильнику и достает газировку.
Ему не стыдно за звуки, которые они издавали ночью.
Ему не стыдно за запах, которым наполнился дом.
Не стыдно за свое довольное лицо сейчас, за засосы на шее, на которые он так и не запустил регенерацию, за то, что глаза у него пьяные и счастливые.
 
– Что? – спрашивает Мэтт, понимая, что мама смотрит на него слишком долго.
Он не понимает, что означает ее взгляд. Она как будто рада и озадачена одновременно.
– Вы не слишком торопитесь?
– Мам.
– Я просто спросила… Еще вчера Ребекка знать тебя не желала, а теперь вы ведете себя, как пара, и это… Странно.
– Ничего странного нет, – отвечает он спокойно. – Ничего странного.
Они не успевают больше ничего сказать, потому что на кухню входит Эстер, и она не собирается деликатничать, как родители, а сходу начинает язвить. Но Мэтт все равно ей рад, ведь лучше подростковый сарказм Эстер, чем мамины нотации, к которым прямо сейчас он совсем не готов.
  
Глава 29
 
– Итак, что ты здесь забыла? – спрашивает Нолан, предлагая Ребекке печенье в стеклянном блюдце.
Она поднимает брови, переводит взгляд на Филиппа, который выглядит очень уставшим. Видимо, только что вернулся со смены.
– А твой парень жуть какой гостеприимный, – беззлобно отвечает она.
– Сам удивляюсь.
– Ты не подумай, я рад познакомиться с той из сестер Филиппа, которая не будет язвить в ответ на каждое мое слово, но все-таки… Мы даже подумать не могли, что ты однажды зайдешь в гости.
Ребекка не успевает подумать о том, что Нолан назвал ее сестрой Филиппа, и это не вызвало внутри нее бунт. Она размышляет о других его словах.
И правда. С каких это пор она стала ходить по гостям? И не просто к кому-то там, а к одному из Сэлмонов. В последнее время все менялось с такой невероятной скоростью, что она не успевала моргать.
Ненависть.
Непринятие.
Любопытство.
Горе.
Любопытство вдвойне.
И вот теперь она ловит себя на мысли, что хочет чаще и чаще видеться с кем-то из Сэлмонов. Находиться рядом не только с Мэттом (хотя от него у нее кружится голова), но и с другими. Прошлым вечером она следила за Эстер из окна. Та расхаживала по саду, болтая с подругой по телефону, и заразительно смеялась. А Ребекка наблюдала за ней из-за полуприкрытой шторки и улыбалась, как дура.
И вот теперь Филипп.
– Оставь ее в покое, – говорит он Нолану, вырывая ее из мыслей. – Она прячется от всего семейства, потому что новость о том, что они с Мэттом переспали, больше не новость, теперь это достояние общественности.
– Вы переспали?! – радостно вскрикивает Нолан и идет к холодильнику. – Я должен сделать в честь этого самые бомбические коктейли на свете!
Ребекка закрывает лицо руками.
– Филипп, ну зачем?
– Уж лучше я, чем Эстер.
Нолан обнаруживает, что в холодильнике нет льда, и уходит в подвал – принести пакет из морозильной камеры.
Ребекка с Филиппом сталкиваются взглядами.
– Мэтт звонил тебе? – спрашивает она.
– Нет. Мама. Она беспокоится.
– Для этого есть повод?
– Не знаю. Ты мне скажи.
Ребекка вздыхает, берет печенье из блюдца, крутит его в руке.
– Мне неловко. А еще страшно.
Филипп садится напротив, складывает руки перед собой. Ребекка вдруг вспоминает каждый жестокий момент, когда она поступала с ним просто ужасно. Когда делала вид, что они семья, а потом отталкивала. Когда то и дело напоминала, что он – не ее старший братец, и она не будет слушать его. Когда огрызалась, язвила, сбегала.
А он ей все прощал.
Всегда заботился о ней.
– Если ты хочешь, то мы поговорим об этом. Но давить на тебя я не буду.
Она кивает.
За это она и благодарна ему.
Филипп улыбается уголком губ, и ей хочется броситься к нему и обнять. Наверное, эта ночь, проведенная с Мэттом, дает о себе знать. Ребекка вдруг становится такой чувствительной, а еще – у нее возникает какая-то нерушимая связь со всеми Сэлмонами, и это настоящий ураган в душе, от которого не укрыться.
Нолан возвращается и заполняет собой все пространство. Ребекка благодарна ему, и даже помогает нарезать лайм для коктейлей.