Соблазнить верную (СИ)

– Греховность – болезнь души.
– Ох, слышать подобные глупости от умной женщины… меня это приводит в бешенство… – выпалил гневно Вадим.
– Вы приходите в бешенство от негодования, что в последнее время все происходит не по-вашему… – олимпийское спокойствие Анны еще больше выводило его из себя. – И я посоветовала бы вам справиться со своим гневом, иначе он может стать причиной плачевных последствий.
– Источник моего гнева – это твое бездушие.
– Вадим Яковлевич…
– Перестань называть меня по имени-отчеству! Между нами уже давно была пересечена невидимая граница… Думаешь, я не знаю, что ты меня хочешь?
– Господин режиссер, – вдруг надменно осекла его Анна, устремившись в глаза собеседнику взглядом, полным категоричной строгости. – Угомоните в себе эмоции! Я – замужем, позвольте напомнить. Вы – женатый мужчина! Есть такое дело? Так о каком хотении идет речь?
– О каком? – он зашелся наигранным смехом. – Я достаточно опытен в общении с женщинами и желания оных умею читать по глазам, а чаще ощущать по ауре вокруг тела… у вас она дребезжит в последнее время, позвольте состервозничать. Интересно, от чего же?
– К вашему сведению, меня, действительно, иногда трясет… и, не буду скрывать, что не только от некоего необъяснимого страха, но и от желания… Но в последнем факте присутствует плач тела по мужу, но никак не по вашим похотливым планам. Умерьте пыл! И избавьте меня от своего присутствия!
От ее командного голоса он просто «завис». Неловкое молчание прервал мелькнувший перед глазами силуэт, и Аня увидела приближающегося к ее машине батюшку. Она поспешила выйти, о чем-то перебросилась словами, затем села обратно.
– Вас зовет отец Симеон, – вдруг сказала она.
– Кто? – скривился в недоумении Вадим.
– Мой батюшка. Зовет вас на беседу.
– С чего это?
– С того, что он уже ознакомлен с вашей краткой биографией и хочет о чем-то поговорить.
– Ты ему обо мне рассказала?
– Нет, я говорила ему о своих грехах. Но они в последнее время были тесно связаны с вами. Он задавал вопросы, я отвечала.
– Надеюсь, журналисты не узнают?
Тихо расхохотавшись, она склонила голову над сценарием, давая понять, что разговаривать далее не намерена. Журналисты не узнают? Ох, глупый человек, исповедь – это ведь Таинство, и священник несет обет молчания о чужих грехах.
Аня наблюдала за боссом, торопливо, с виновато опущенной головой, следующим за священником. Издали Вадим сейчас напоминал провинившегося щенка и поджавшего хвост от страха наказания за свой проступок. Но это была его очередная роль, и Аня это знала.
Тяжело ли ей было? По-прежнему немыслимо! Но именно здесь, в храме, она чувствовала себя защищенной. Потому что устала от сновидений, от нападающего желания, от тоски по мужу, от неосведомленности, от душевных терзаний, от неприятных ощущений в теле.
В последнее время общение с Вадимом казалось пыткой. Аня все чаще стала задумываться о том, чтобы оставить сцену. Но ее связывал контракт с театром… с ним… и еще она очень хотела победить это вожделение, эту войну и более к ней не возвращаться. Или хотя бы показать противнику, что свою душу она никогда более не предаст. И чем воинственнее был ее настрой, тем сильнее удары, тем тяжелее ночи до самого рассвета, тем сложнее давалась работа. И тяжко оказалось общаться с Вадимом, ничего к нему не испытывая.
– Мне так стыдно, что я не в силах руководить собственными мыслями и чувствами, – рыдала она на исповеди. – Все выходит изпод контроля… И мне страшно с этим не справиться! Ведь сколько раз я нарушала обещания исправить себя…
– Укрепляйтесь молитвой, постом, Причастием, – отвечал батюшка. – Не падайте духом. Если вы отдадите себя во власть греха, могут быть страшные последствия. Бог вознаградит за старания, если увидит ваше искреннее покаяние.
Но разве легко каяться, когда от грехов получаешь наслаждение? Да, ты в силах себя остановить только тем, что хорошо знаешь о каре Господней! Хотя карает ли нас Бог за грехи? Кажется, мы сами себя наказываем, отходя от Него и предаваясь во власть своему врагу, а именно своей темной сущности. Да, и светом, и тьмой кто-то непременно руководит. Но человек сам делает выбор одной либо другой стороны. А потому и сам себя наказывает…
 
Поэтому Аня просто работала над душой, собрав в себе все силы и поставив перед собой цель: семья, дочь, душа. Только так удавалось справиться с наваждениями.
Что-то в последнее время слишком много в его жизни потустороннего – и церковь, и магия, одно с другим чередуется и наоборот. Такое ощущение, что он на каждой из этих сцен ощущает свою разность – такие вот противоположные грани души. Но прочувствовать их толком не удается – Вадим постоянно ощущал внутри себя борьбу, выталкивающую из его сознания то свет, то тьму.
Об этом Вадим думал, когда поспешно шагал к фотостудии Петра. Да, после общения с этим священником и Анечкой у Ковалева начался полный алес: ночи в паническом страхе, обострились заболевания, какие только были с самого детства, на работе всё шло прахом – в коллективе возникли разборки между актерами, проигрыш судебного дела, управляющий театром даже поставил вопрос об увольнении режиссера. И все это – за две-три недели! Это был край, заставивший Вадима прийти в чувство и напомнить себе обо всем, что стоит поменять в своей жизни или… довести до конца.
Да что за странный тип? Как Вадим ни придет, тот в разных костюмах. В этот раз он облачился в наряд эпохи Позднего Возрождения: смокинг и рубашку с широкими манжетами, "волнистым" воротом и парик. рубаха со свисающими рукавами и расшитая жилетка – вид театрального актера раннего средневековья… "Что за театральная магия?" – с сарказмом думал драматург.
– Петр, при каждой нашей встрече вы появляетесь в разных образах, – с удивлением прокомментировал Вадим.
– Есть такое дело, – ухмыльнулся тот, втягивая в себя дым из толстой сигары.
– Это что значит? Демонстрируете моду от сегодняшнего дня до древности? В следующий раз меня встретите в тунике и мокасинах?
– Римских, что ль? – рассмеялся тот.
– Ну да.
– Нет. Я ведь тоже работник театра. Люблю смену декораций. Часто создаю себе некий антураж для вдохновения. Ты вернулся?
В глазах Меликова светилось надменное ликование, но Вадим это проигнорировал.
– Да. Ощутил на деле, что значит эффект «бумеранга», о котором ты говорил, – вздохнул Ковалев.
– Ну и как?
– Хреново. Лучше… если можно… дойти до триумфа… И дело с концом.
– Вадим Яковлевич, – издевательский тон собеседника заставил режиссера поднять виноватый взгляд, – куда пропал энтузиазм, уверенность в победе, желание, в конце концов?!
– Да устал я как-то, – сдавленно ответил тот. – Жутко устал! Ничего не хочется, кроме как выспаться…
– На том свете выспишься… – какое-то зловещее пророчество прозвучало в голосе мага. – А сейчас давай по делу. Она окрепла, как понимаю?
– Да… Я умираю, а она порхает. Да и вообще, я теперь будто безразличен Анне – она стала абсолютно холодной.
– Не переживай, гений, – коварно улыбнулся тот. – Любую защиту можно сломать. Её холодность – временное явление.
– Да что у нее может быть? Какая защита? Ходит, дура, в церковь, поклоны бьет, – из Вадима вырвался сдавленный крик.
– Так, угомонись! – монотонно скомандовал Петр.
Ковалев и сам чувствовал, что гнев стал для него привычным состоянием. Сплошная злоба, агрессия, порой даже ненависть. Но ему это нравилось: взлёты и падения позволяли ощущать жизнь всем нутром. Такое состояние помогает в рвении к цели, и Вадим знал, что вот-вот она будет у его ног. Стоп. Это, кажется, дежавю… Мысли о скорой победе все время вертелись у него в голове. Они казались одержимостью. Он стал замечать, насколько часто тряслись его руки, стиравшие пот со лба, выступающий от отчаяния, которое заставляло его нервничать до дрожи.