Право на эшафот (СИ)

Я подняла голову к королевской ложе и встретилась взглядом с королём. Боже, почему в памяти Эстефании не сохранилось, что он такой?.. Такой… В голове закрутились подходящие строчки из песни, с поправкой на пол, разумеется:
Потому что нельзяПотому что нельзяПотому что нельзяБыть на свете красивым таким. 
Возможно, для семнадцатилетней Эстефании тридцатилетний король казался дряхлым старцем, но для меня он был мужчиной в полном расцвете сил, практически воплощением идеала: высокий, прекрасно сложенный, с лицом, словно вылепленным талантливым скульптором после многочисленных проб и ошибок в достижении совершенства, а потом раскрашенным не менее талантливым живописцем, правда, со склонностью к мрачным тонам. Чёрные глаза, чуть вьющиеся тёмные волосы и приятная смуглость, которая бывает только у тех, у кого с солнцем взаимная любовь.
Собственно, при первом же взгляде на него стало понятно желание любой особы женского пола напоить этого индивида приворотным зельем, а ещё стало понятно, что это действие заведомо обречено на провал, потому что его уже столько раз поили, что там несомненно выработался полнейший иммунитет.
Как жаль, что в комплекте с такой внешностью мозги обычно не идут — природа любит равновесие.
* Эсперанса — исп. Esperanza — «Надежда»)
  
Глава 3
 
Не знаю, остался ли народ доволен изменённым сценарием представления, я так очень даже, чего нельзя было сказать о моих противниках. Именно так, во множественном числе, потому что разозлился не только Бласкес, который едва ли не дымился от ярости, но и Его Величество явственно был недоволен. Быть может, он коллекционирует прекрасные женские головы в заспиртованном виде, и я лишила его жемчужины коллекции? Но мне всегда казалось, что живым всё выглядит куда привлекательней, и я в том числе.
Тем временем артефакт сиял, а я стояла на эшафоте, потому что воплей: «Невиновна» оказалось недостаточно, чтобы меня оттуда убрали. Я продолжала смотреть на короля, а он — на меня, и радости в наших взглядах не прибавлялось ни на гран. Наконец Его Величество гадко скривил губы и что-то коротко сказал, после чего стоявший рядом с ним придворный бегом ринулся выполнять поручение. Как оказалось, касалось оно меня.
С помоста меня наконец спустили и препроводили в ближайшую гостиницу. Это было уже хорошим признаком, хотя я бы предпочла, чтобы меня отпустили насовсем, не пытаясь навязать опеку. Думаю, герцогское достоинство не сильно бы пострадало, если бы я пешком дошла до герцогского особняка, находившегося совсем недалеко. Но вот то, что меня туда не отвезли, было уже признаком плохим. Либо король ещё не решил, что со мной делать, либо… мой особняк уже не мой. Мало ли — король подписал указ с передачей почти бесхозного имущества, а к нему — раз — хозяйка вернулась. То-то он был так недоволен: теперь придётся переподписывать, отдавая пострадавшей стороне что-то другое, возможно, не такое бесхозное, а принадлежащее уже лично королю. 
Из-за чужих воспоминаний, слившихся с моими, я ощущала собственность Эрилейских своей, да она и была таковой по сути. По всем законам герцогиня Эрилейская нынче я. И я хотела очутиться в своей комнате и лично полежать на удобном матрасе, потому что чужие воспоминания — это совсем не то. А матрас в гостиничном номере был совсем неудобный, как выяснилось, когда я на нём полежала. А что мне ещё было делать в ожидании непонятно кого? Появившуюся мысль удрать через окно, благо оно выходило на задний двор, а не на площадь, я пресекла в зародыше — неудобно получится, если Блистательный Теодоро решит ко мне заглянуть и никого не найдёт. Признаться, хотелось посмотреть на него вблизи и понять, так ли он хорош, как мне показалось издалека. Или там чисто королевская магия, которая прибавляет плюс сто к харизме любому монарху. К сожалению, сам король вряд ли лично заглянет. Скорее, пришлёт кого-нибудь из свиты с сообщением, что решил по моему будущему. Возможные варианты не радовали — в монастырь к тёте не хотелось.
 
Вместо короля ко мне заглянула горничная и спросила, не нужно ли мне чего. Мне нужно было много. В частности, снять пыточное приспособление, именуемое корсетом, и принять ванну. Но я ограничилась тем, что попросила принести завтрак. Есть хотелось невыносимо, а принять ванну я смогу и дома, если меня туда доставят.
— Что вам принести, Ваша Светлость?
Она открыла рот, явно собираясь вывалить на меня всё меню, поэтому я торопливо сказала:
— Что-нибудь побыстрее. Омлет, булочки и чашку кофе. Я умираю с голоду.
И жалобно улыбнулась. Улыбка подействовала: горничная посмотрела с сочувствием и почти убежала. Надеюсь, на кухню, а не докладывать кому не нужно, что у меня вместо чувства вины прорезался аппетит.
Я воспользовалась тем, что никого не было, и подошла к зеркалу. Лицо было знакомым и незнакомым одновременно. Знакомым по воспоминаниям Эстефании и незнакомым для меня. Девушка, смотревшая из зеркала, была молоденькой до изумления, на восемь лет младше меня прежней. И хорошенькой, как кукла. Огромные голубые глаза, обрамленные длиннющими, неожиданно для блондинки чёрными ресницами, смотрели на мир с детским удивлением. Моим удивлением. А как не удивляться? Столько изменений за какие-то сутки. Чувствовать себя другим человеком было странно. Такая особа могла походя вскружить голову мужчине, не прилагая к этому никаких усилий. У мужчин от таких девушек головы кружились сами. Особи противоположного пола, можно сказать, падали, сражённые неземной красотой и укладывались сами собой в штабеля, чтобы не мешать идти кумиру. И вот на это сокровище нации покусился король? Возможно, у него не совсем традиционная ориентация и он посчитал Эстефанию соперником? В памяти никаких компрометирующих сведений не нашлось, но это ни о чём не говорило: Эстефания с тётей жили уединённо, сплетни до них почти не доходили, а если и доходили, то в присутствии столь юной особы не всякую сплетню расскажешь. А если ещё учесть, что король в его тридцать с хвостиком не женат, хотя мог бы уже подумать о том, что стране нужна королева… Я представила на голове корону и пришла к выводу, что она мне, несомненно, пошла бы.
Налюбоваться новой собой я не успела. Горничная вернулась быстро с подносом, уставленным всякой всячиной. Но омлет там тоже был. И булочки к кофе. Я её могла только поблагодарить от всего сердца, потому что денег на чаевые не было. И хотя я готова была расстаться с любой из жемчужин на платье, которое у меня вызывало исключительно отрицательные эмоции, вряд ли девушка бы её приняла, наверняка у них запрещается принимать чаевые вещами или предметами: не дай бог, обвинят в воровстве, доказывай потом, что это был подарок. Конечно, здесь есть магические артефакты, но на такую ерунду их использовать не будут.
Пышный омлет таял на языке, даруя невыразимое блаженство. Это тело кормили всякой дрянью после ареста, а тому, которое я отдала по обмену, приходилось ещё хуже. Чем его кормили, я могла только догадываться, потому что еда поступала через зонд прямо в желудок. Надеюсь, Эстефании удастся его поднять. Будет обидно если окажется, что от обмена выиграла только я. Конечно, я об этом никогда не узнаю.
Нежная, пропитанная маслом и посыпанная сахаром и корицей булочка была так вкусна, что я зажмурилась от удовольствия. Увы, удовольствие было недолгим.
— Что за представление вы устроили, Эстефания?
Голос был красивый, но настолько полон ярости, что я чуть не подавилась кусочком булочки, который от неожиданности проглотила, не дожевав, и который встал колом в горле.
Я откашлялась и присела в реверансе. Вблизи Его Величество выглядел не столь величественно, как издалека, возможно, потому что был в бешенстве. Но красоту его это не умаляло. Красота оставалась при нём, вне зависимости от того, с какого расстояния на него смотреть. И яркие чувства ему скорее шли, превращая из бездушной статуи в живого человека.