Право на эшафот (СИ)

— Селия, ты всё хорошеешь, — галантно сказал он тёте, едва её заметил. — Двуединый, вот уж над кем годы не властны: ты становишься только лучше, как выдержанный херес.
— Ах, Альберто, — томно проворковала тётя на манер девицы на выданье, — твоя сладкая лесть противоречит тому, что я вижу в зеркале.
— Не выдумывай, Селия. Что ты там можешь увидеть, кроме молодой и очень красивой доньи?
— Будет тебе, Альберто. Ты меня смущаешь перед лицом племянницы.
Только тут он заметил меня, повернулся, осмотрел, еле заметно двигая пальцами, словно выплетал сетку втайне от строгого учителя, а потом спросил:
— Итак, Селия, ты опять влезла во что-то нехорошее? Что с твоей племянницей?
— Бласкес уверяет, что она сама наложила на себя блок. Но Эстефания ничего подобного не помнит.
Тётя улыбнулась неожиданно заискивающе. Наверное, навестил нас не просто друг её юности, но весьма важная персона.
— Бласкес всегда был слишком самонадеян. Разумеется, это работа не твоей племянницы. Хотя при беглом осмотре кажется именно так. Я бы поставил на близкую родственницу, потому что аура хоть и похожа, но и не идентична.
Тётя нахмурилась, я тоже, потому что мы наверняка подумали об одном и том же: аура изменилась, потому что в теле теперь другая душа. Если только…
— Увы, Альберто, единственная близкая родственница Эстефании — это я, а у меня не было возможности у неё побывать, если ты помнишь.
Она выразительно улыбнулась, намекая на своё заточение в монастыре. Но я на месте уважаемого сеньора к её словам отнеслась бы с изрядным скепсисом, поскольку заключённой тётя не была, а порталы, как я успела заметить, тут в ходу.
— Но, в сущности, это неважно, — продолжила тётя, отвлекая кавалера улыбкой от могущих возникнуть подозрений. — Важно, сможешь ли ты снять этот блок, потому что у Фани нынче из-за него большие проблемы.
Он засопел и уставился на меня, потирая тщательно выбритый подбородок. Пожалуй, впервые в этом мире мужчина смотрел на меня не как женщину, даже не как на человека, а как на некую задачу, ключ к решению которой надо подобрать.
— Блок точно родовой, — наконец ответил он. — Подобраться к нему сложно, но можно, особенно если ты, Селия, дашь мне возможность покопаться в ваших архивных записях.
— Это исключено, — резко бросила тётя и тут же смягчила резкость улыбкой. — Альберто, фамильные секреты не могут быть доверены постороннему лицу, кроме как для предотвращения опасности для жизни кого-то из семьи. Речь об этом пока не идёт.
— Тогда буду думать, — ответил Альберто. — С ходу такой блок не снять, только предположить варианты. Я подумаю, какой оптимальней использовать.
— Фани, дорогая, ты, наверное, устала за сегодня? — проворковала тётя. — У тебя выдался такой тяжёлый день. Можешь пойти и наконец отдохнуть.
В отличие от Нагейта, намёк я поняла сразу и, вежливо попрощавшись, выскочила за дверь. Только уходить не торопилась, решив узнать, о чём будут секретничать без меня. Даже щёлочку оставила, чтобы было удобнее подслушивать. Но дверь захлопнулась, в замке провернулся ключ, а потом словно между мной и кабинетом опустилась плотная завеса, отсекающая любые шумы. О чём бы тётя ни говорила с давним поклонником, она не хотела, чтобы это услышал кто-то, кроме него.
  
Глава 12
 
Постояв у кабинета в надежде, что что-то поможет мне оказаться в курсе разговора, вскоре я вынужденно пришла к выводу: высшие силы мною особенно не интересовались и помогать просто так не собирались. Оставили в живых — уже хорошо. В остальном мне следует полагаться исключительно на себя.
Пришлось уйти в свою комнату, где дожидалась Эсперанса.
— Ваша Светлость, что же теперь будет? — спросила она.
— С чем?
— С кем, — спросила она. — С бароном де Монтейо.
— Думаю, он примется меня шантажировать.
— Что вы, Ваша Светлость, он так вас любит, — мечтательно вздохнула Эсперанса.
Иногда мужские глаза творят чудеса. Вот, к примеру, голубые глаза Эмилио напрочь вытеснили из памяти моей горничной, как барон при ней обошёлся с возлюбленной. Но противоречить не хотелось, хотелось, остаться в одиночестве.
 
— Эсперанса, на сегодня можешь быть свободна.
— На как же, Ваша Светлость, — растерялась она, — вам нужно будет помочь перед сном. Вы сами не сможете распустить корсет.
— Распускай сейчас, — решила я. — Всё равно я сегодня никуда больше не пойду. Поваляюсь в чём-нибудь свободном, почитаю.
— Ваша Светлость, — неодобрительно протянула Эсперанса. — А если вы понадобитесь графине Хаго?
— Тётушка может прийти ко мне сама. — Я улыбнулась. — Ну же, Эсперанса, неужели тебе не нужен свободный вечер?
— Да разве это вечер, — вздохнула она и переместилась мне за спину. — Ночь уже почти.
Вскоре пыточное приспособление, по недоразумению считающееся частью дамского гардероба, было с меня снято, и горничная, попрощавшись, удалилась. И только после её ухода я сообразила, что сначала стоило бы зайти в библиотеку за книгой. Теперь же в полупрозрачном не то пеньюаре, не то распашном халатике, это делать было ни в коем случае нельзя. Неприлично герцогине в таком перемещаться за пределами своей комнаты. Так что дверь я закрыла, провернув ключ в замке, чтобы никто не мешал, и задумалась, чем заняться.
От прежней Эстефании остался недочитанный слащавый любовный романчик, узнавать окончание которого не было ни малейшего желания. Взгляд сам собой переместился на письма. Если блок на воспоминаниях может сниматься кодовым словом, то и на защитном коконе может стоять что-то подобное. В голове вертелись какие-то обрывки воспоминаний, подтверждающие это предположение, но не складывались в единую картину: видимо, не хватало связующих деталей. Но попробовать стоило. Что могла использовать романтичная девушка в качестве кодового слова для своей защиты? Имя любимого?
Я взяла укутанный заклинаниями пакет и с придыханием, подражая прежней Эстефании, выговорила: «Эмилио». Но увы, защита оказалась глуха к моему предположению. Возможно, даже своего возлюбленного герцогиня именовала полным титулом даже наедине с собой? Ни на что не надеясь, я использовала варианты: «Эмилио де Монтейо» и «Эмилио, барон де Монтейо». И о чудо — на последнем защита мигнула и отключилась. Дневник и письма так и остались в коконе, но теперь он был проницаемым, в чём я убедилась, с осторожностью коснувшись пальцем, который погрузился, не заметив препятствия. По остаточному мерцанию стало понятно, что можно будет опять включить защиту. Наверное. Я проверять не стала: а то вдруг включится и больше не выключится? На месте Эстефании я бы поставила несколько чередующихся кодовых слов. Жаль, но то, что я сейчас на её месте, не делает меня сведущей в её тайнах.
Признаться, руку я засовывала с осторожностью, но хранилище признало меня хозяйкой и позволило без повреждений вытянуть тоненькую книжку-дневник. На него я возлагала больше надежды, чем на письма, потому что письма были только одной стороны, по ним полной картины не выстроишь.
Но дневник оказался совсем неинформативным, я даже заподозрила, что там непременно должен быть скрытый текст, потому что личных записей не было, было лишь сухое перечисление происходившего, и то не ежедневное. Но сколько я не тыкала пальцами, произнося заветное имя на разный лад, с дневником никаких изменений не случилось.
Я отправила его назад и потянула первую связку писем. Всего пачек было три, перевязанных ленточками разных цветов: розовой, жёлтой и зелёной. Сначала я извлекла розовую. Как я и думала, в этих письмах содержалась сплошная любовная чепуха, причём лежали они не в том порядке, в котором приходили к Эстефании. Я предположила, что он не случаен и менять не стала. Ради интереса выписала первые слова из каждого письма, но получилась форменная ерунда, порядок задумывался явно не для этого. Я нутром чувствовала, что мне чего-то не хватает. Но нутро — вещь такая, которая даже в суде за доказательство не сойдёт, а уж в деле выявления секреток оно вообще оказалось бесполезным.