Узники Кунгельва (СИ)
Юрий раздумывал всего несколько секунд. В детстве он всегда мечтал стать детективом, что раскрывает убийства с той же лёгкостью, как лузгает семечки. В юном возрасте он зачитывался книгами Джеймса Хедли Чейза, представляя себя юным помощником одного из его многочисленных героев, всегда потных и пахнущих табаком. Что ж, мечты сбываются, пусть и с некоторым запозданием. Юнец, которым он был, живо сопереживал бы Вилю Сергеевичу в его злоключениях. Ты сильно вымахал с тех пор, а мозгов, похоже, не прибавилось, — напомнил себе Юрий, — но к чёрту здравый смысл. Здравый смысл остался лежать на подоконнике в их квартире, возле фиолетовой косметички, в которой Алёна хранила свои многочисленные зеркальца и катушки с нитками.
— Сделаю всё, что в моих силах, — сказал он.
— Правда? — Виль Сергеевич будто не ожидал такой реакции.
Юре вдруг пришла в голову мысль: наверное, если бы он рассказал их с Алёной историю, она не была бы отброшена как нечто невероятное в своей глупости и нелогичности. Но всему своё время.
Он пожал плечами.
— Конечно. Почему нет? И моя жена с радостью вам поможет.
— Отрадно это слышать, — мистер Бабочка прокашлялся. — Пойдём-ка, покурим. Есть сигаретка?
Юра вспомнил, что видел в продаже у портье какие-то папиросы.
— Я вас угощу.
— Конечно угостишь. Иначе я тебя уволю.
Блог на livejournal.com. 28 апреля, 05:01. Кажется, что-то сдвинулось с места.
…Мой редут больше небезопасен. Зайдя туда сегодня с блюдом, полным варёной картошки, я увидел мёртвого человека. Это мужчина довольно крупного телосложения, одет в рубашку и коричневые брюки, выглядящие совершенно старомодно. Галстука не было, рубашка застёгнута небрежно, так, что я мог видеть зеленовато-серую плоть его живота. Он был мёртв, это так же точно как то, что снаружи сегодня продолжается вереница пасмурных дней и вся квартира погрузилась в сумрак — даже с включенным светом.
Когда я вошёл, мужчина сидел в кресле. На какой-то миг время словно обернуло вокруг меня свой хвост, отправив на десятки тысяч лет в прошлое. Я увидел тронный зал египетского тирана, прошитый, как нитками, вкрадчивыми тенями, и спины склонившихся в глубоких поклонах подданных. Кресло снова на возвышении, все книги, которые я вытащил из-под его ножек и вынес в своё время на помойку — вид этого импровизированного трона навевал смутные неприятные ассоциации — вернулись на место. Мои пальцы ослабли и тарелка разлетелась на осколки. Голова незнакомца свёрнута набок, будто ему очень хотелось заглянуть за угол. Руки свободно лежали на подлокотниках. Торчащие из манжет рубашки пальцы напоминали основательно пожёванные собаками куски мяса.
Но самым ужасным было его лицо и язык, свисающий на плечо. По белой рубахе и серым щекам мельтешили тени, будто кто-то (я сразу подумал о девочках и их тайном увлечении рисованием) брызгал в него чёрной краской. Глаза заменили белыми нафталиновыми шариками, а зубы измазали чем-то влажным и блестящим.
Он был мёртв, но… в то же время парадоксальным образом жив. Его тело вздрагивало, как под ударами электрического тока. Обуви не было, но были чёрные носки, сползшие до лодыжек, они болтались, словно щупальца выброшенного на берег и протухшего кальмара. Голые ноги между резинкой носков и краем брюк выглядели крайне жалко; они могли принадлежать старику или женщине, но никак не мужчине такой комплекции. Волосы в белой пыли — это могла быть как седина, так и извёстка или перхоть. Мне показалось, что он потянулся ко мне через комнату. Начитавшись готических историй, я было подумал, что он хочет что-то сказать, сообщить СТРАШНУЮ ТАЙНУ СВОЕЙ СМЕРТИ, и даже подался навстречу, но вдруг почувствовал, что не могу дышать. Воздух отныне требовалось грызть зубами. Стискивая руками, скребя горло, я с каким-то отстранённым вниманием отметил, что тени, что беспрестанно скользили по лицу и одежде мужчины, принадлежали невидимым мухам. Когда какая-то из них садилась на фарфоровую, почти прозрачную щёку, можно было различить крылышки и лапки. Они залетали в его рот, выползали из носа, бесшумно, как облака.
У меня начало темнеть в глазах. Я никогда не ходил в бассейн, не любил плавать и нырять. Как может воздух меня сторониться? Я ведь так его люблю, пусть и не подозревал об этом… до этого часа…
Я шарахнулся назад, запнувшись о ножку стула, упал. Огромным неуклюжим крабом попытался уползти в коридор, но не сумел преодолеть порог, который возвышался надо мной, как великая китайская стена. Закричал. Звук собственного голоса испугал меня до полусмерти. Волны его раскатывались по квартире, не встречая сопротивления. За закрытой дверью ванной комнаты тихо охнула раковина. Покосившиеся картинки в комнате девочек покосились ещё больше. Западающая клавиша «Р» в клавиатуре моего компьютера с щелчком встала на место. Я поднял глаза. Квартира вновь превратилась в покрытый мхом холм, молчаливый и мёртвый от высосавших все соки зарослей крапивы на макушке.
Призрак исчез. Всё как раньше. Только кресло по-прежнему было троном; тень от его спинки, неожиданно чёткая, несмотря на рассеянный свет, похожа на лезвие гильотины, приближающейся к моей шее.
Я узнал! Ни одной фотографии с его участием не обходилось без тёплой улыбки, проблёскивающей сквозь щетину. Это он в шляпе, пальто и с портфелем спешил на поезд. Он позировал с двумя своими детьми (третья малышка, должно быть, была на подходе): старшую он непринуждённо держал одной рукой, похожей на ковш экскаватора (никаких синюшных вен, только прозрачно-голубые, словно полноводные реки), а ту, что помладше, усадил себе на шею. Это он был той крышей, что опекала и поддерживала здесь жизнь, и с его исчезновением одного дождика было достаточно, чтобы превратить всё семейство в сообщество мокрых кошек, а в дальнейшем — кошек-призраков…
4
На улице, словно большая гусеница, ползущая по проезжей части и пригибающая своим волосяным покровом к земле кусты и деревья, свирепствовал ветер. Мистер Бабочка удостоил озабоченным взглядом флигель на крыше противоположного дома, который вращался из стороны в сторону. При каждом порыве голуби срывались с крыш и, описав круг, садились обратно. Прохожие спешили по своим делам, уставив глаза в землю, к обуви их прилипла ржавая листва, будто каждый успел с утра отслужить положенный ему час на городском кладбище.
Прикурив, Виль Сергеевич сказал:
— Единственная на весь город лужа, которую я нашёл, находится между Воробьиной и улицей Королей, во дворе дома номер шестнадцать — по Воробьиной. Говорят, даже в самое жаркое лето она не пересыхает полностью. Это и правда очень… впечатляющая лужа. Когда-то там провалился асфальт, и с тех пор, как часто бывает, её скорее перестали замечать, чем добились от городских властей какой бы то ни было реакции. Приблизительно два метра в диаметре, а насколько глубиной, этого сам чёрт не ведает, — мужчина зажал сигарету в зубах и растопырил руки. — Кто-то, похоже, утопил там не одно ведро щебёнки. Вижу по глазам: хочешь спросить, действительно ли я верю, что между этой шикарной женщиной и грязным рассадником комаров есть связь? Да, верю. Это ключ, что она сама дала нам в руки. Нужно только знать, куда его вставить и в какую сторону повернуть. Слушай, я не одержимый, ничего такого, я просто верю, что если бы люди уделяли чуточку больше внимания мелочам и версиям, которые зачастую сходу отметают, у нас было бы куда больше ответов на вечные вопросы. Глянь сюда.
Из внутреннего кармана, оттуда же, откуда он доставал фотокарточку женщины, на этот раз появилась стопка фотографий, сделанных на старый цветной «Полароид», одну из тех моделей, которая сама печатает снимки. На них действительно была лужа — ровно такая, какой её описывал старый детектив. В разных ракурсах. Особое внимание уделено отражению пасмурного неба, которое походило на масляное пятно на старых брюках; а также парящей высоко вверху кроне тонконогой сосны — она была похожа на аиста. Запечатлены даже робкие граффити, исполненные местными подростками на стенах окрестных домов.