Узники Кунгельва (СИ)

Если говорить откровенно, Алёна тоже так подумала. Попугай сидел совершенно неподвижно, глядя на них глазом-бусиной. Красный хвост походил на огонёк спички. Дверца была закрыта, на дне клетки валялся всякий мелкий мусор вроде бычков, скрепок, каких-то колпачков (непонятно, как он туда попал). В большом количестве кожура от семечек (свежие старуха насыпала в кормушку, а в поилку налила воды; похоже, к еде попугай не притронулся), ещё несколько зелёных и коричневых перьев, а также одно красное, похожее на каплю крови. Они поселили в сердце Алёны тревогу.
— Чипса, это правда ты?
Старуха ждала. Попугай тоже. Алёна опустилась на корточки. Сложно сказать, насколько это животное вписывалось в картину мира, которую нарисовала для себя девушка. Валентин писал, что похоронил её в картонной коробке из-под консервированных томатов… Оглядевшись, девушка нашла её в числе нескольких других коробок, задвинутых за шкаф.
— Мы не знакомы, — сказала она птице. — Но я знала твоего хозяина.
Попугай повернул голову. Выглядел он неважно.
— В городе есть ветеринары?
— Да кто ж их знает? — подала голос старуха. — Даже если есть, разве видали они подобное чучело? Скажут: «Это не птица, а демон», и будут правы. Иногда он болтает что-то таким бесовским голосом, и тогда я бегу со всех своих костлявых ног отсюда подальше.
— Можно, я заберу её с собой?
Алёна думала, что старуха сразу согласится, но она задумалась:
— А вдруг вернётся этот мальчик? Вдруг он постучится ко мне и спросит: «Ты кормила моего попугая, как я просил?», и что я на это скажу? Что отдала назойливой девке, которая сегодня есть, а завтра — исчезла без следа?
— Я не исчезну. Я живу здесь, в гостинице. Оставлю вам телефон. Позвоните и спросите Алёну Хорь. Поверьте, если Валентин появится, я примчусь сюда сразу же, не успеете опомниться.
— Милая моя. Я прекрасно знаю, как ненадёжны человеческие судьбы. Они как цветы в хрупких вазах — чуть подует ветер, и вот лежит уже груда осколков. А цветок улетел и не сказал куда, и вернётся ли когда-нибудь, — старуха смотрела снизу вверх в глаза женщине, облизывая белесым языком уголок рта. — Твои планы остаться или уйти — не более чем эта ваза.
Алёна не на шутку разозлилась:
— В таком случае вам можно не опасаться, что мой друг внезапно объявится. Он ведь тоже был приезжим. Может, его уже нет в живых?
Старуха молчала так долго, что солнце успело закрыть облако.
— Забирай, — сказала она наконец. — Забирай и уходи. Моя вахта закончилась.
Она пошла по коридору к выходу, и Алёна поспешила следом, неся клетку за приделанное сверху кольцо. Попугай расправил крылья, пытаясь удержаться на жёрдочке, мусор посыпался на пол, отмечая их путь, как цепочка следов отмечает путь пилигрима в пустыне. Лампочка моргнула над головами. Перед тем как покинуть квартиру, Алёна заглянула в ванную, увидела белеющую в полутьме раковину, трубы, все в ржавых подтёках, и, ощутив приступ тошноты, бежала оттуда, словно побросавшие вилы восставшие крестьяне перед многочисленной армией.
Сын старухи выглядывал наружу через приоткрытую дверь своей квартиры. Он увидел бабку, медленно запирающую дверь квартиры напротив, увидел Алёну, держащую перед собой клетку с попугаем, и плотнее укутался в покрывало теней.
— Птичка ушла, — пробормотал он. — Птичка ушла… но она вернётся. Мы будем ждать, и она прилетит домой.
 3 
 
Где-то ругались. Сначала это был просто разговор на повышенных тонах, мужской голос звучал увещевающе, женский — словно рёв воды в трубах. «Вот теперь здесь всё как в обычных гостиницах», — хотел сказать Юрий. Когда-то в юности, ещё до того как он занял спокойное, тёплое, несмотря на довольно низкие зарплаты, местечко преподавателя, он основательно поколесил по стране, работая страховым специалистом. Компания снимала ему комнаты в самых дешёвых отелях, в старых советских зданиях, нередко переоборудованных из общежитий. Продавленные кресла в фойе, через дорогу столовка, на углу — рюмочная, под окнами по ночам поют песни пьяные подростки. Он засыпал под шарканье по коридору, под чей-то плачь и неверный топот по лестнице, будто там поднималось странное трёхногое существо. Эта ругань, звучащая до ужаса обыденно, всколыхнула в нём воспоминания, заставила неприятно заёрзать в кресле. Учитель стал думать об их с Алёной отношениях, похожих на яхту, дрейфующую жарким полднем в ожидании бриза. И всё бы ничего, но только минувшей ночью налетел шторм, который оставил от парусов одни лохмотья.
 
Нужно было бы извиниться…
Да нихрена! Она сбежала, пока я спал. Куда? Куда — ясно. Только тот факт, что голова ещё порядочно кружилась, пригвоздил задницу к обивке дивана, вынудив бросить ключи от машины обратно на стол возле двери.
Юра злился, так, как не злился ещё никогда. Разорвал на клочки пачку вишнёвых «Кисс» с оставшимися сигаретами и разбросал по дивану. Достал их холодильника бутылку пива и пил прямо из горла, поглядывая на дверь — пусть первое, что она увидит, когда войдёт, будет то, как двигается его кадык. Но первую бутылку он допил прежде, чем она пришла. И вторую тоже. Повторить, против обыкновения, не хотелось. Он сидел с пустотой внутри и распухшим животом, положив очки на колени и потирая глаза. Алёна зашла, тихо разувшись, сняв и перебросив через руку пальто, поставила на стол клетку с птицей, дорогой трофей, который непутёвый отец семейства привёз в подарок своим дочерям. Упала в кресло. Повисла гнетущая тишина. Многое нужно было сказать, но никто не торопился быть первым.
Потом возник этот шум. Точнее, возник-то он давно, но по-настоящему действовать на нервы начал только сейчас.
— Это Марина, — сказала Алёна. — Марина и Слава. Они…
Ого, у наших голубков тоже есть проблемы, — подумал Юра, вдруг успокоившись. Одна из бутылок, стоящих возле его ног, упала, и он принялся катать её по полу босой ступнёй. — Что ж, нужно привыкнуть. Возможно, это покажется сухой, высокопарной истиной, озвученной уже тысячи раз, но семейная жизнь без драм невозможна. Чувство, когда партнёра хочется задушить на месте, в сотни раз сильнее любви, это как вспышка фотокамеры рядом с ровным, мягким сиянием звёзд. Благодаря этой вспышке, этому прыжку в бездну, чувствуешь себя человеком, а не просто персонажем старой, забытой всеми поэмы.
Юрий не планировал весь день сидеть как истукан, он намеривался что-то делать. Раздуть огонь, как спели бы в старой песне. Сказать что-то резкое. У неё, конечно, уже готов цементный раствор и рыжие кирпичи, Алёна примется за работу по возведению стены сразу, как он откроет рот, но Хорь пообещал себе: он будет быстрее, напористее, он превратит свой язык в таран, который не оставит от её баррикад камня на камне.
Крики вдруг усилились, переместившись в коридор. Хлопнула дверь, да так, что со стола с мягким стуком свалился рулон салфеток. Женский голос дребезжал как старая пила. «Я никогда не просила тебя…», — вот что расслышал Юра. Потом всё слилось в неразборчивый шум; раздался такой грохот, что они подпрыгнули на месте. Молодой учитель почувствовал, что внутри него что-то разбилось. Склянка с водой, да. Она затушила огонь — до поры до времени.
Хватаясь друг за друга, они выскочили в коридор, пропустив нескольких человек из фойе, также спешащих на звук. Среди них была Саша. В правой её руке дымился утюг, провод которого был переброшен через шею. Обернувшись, в конце коридора Юра увидел стоящие в ряд кружки с кофе, разложенную на гладильной доске одежду, а ещё — тазик воды и электробритву. Всё вместе это напоминало страшилку, в которой обитатели небольшого городка внезапно исчезают, оставляя после себя недоеденный обед и включенные бытовые приборы. Как по хлопку в ладоши.
Возле лестницы собралась толпа. Все были необычно тихими. Супруги тянули шеи.
— Пропустите-ка.
Грузный мужчина лет пятидесяти раздвинул перед собой онемевших постояльцев. Юрий несколько раз видел его в коридоре, и один раз — курящим возле входа в отель. «Не найдётся ли у вас тридцати рублей?» — спросил он тогда, оценивающе взглянув на Хоря, и тот, подивившись несоответствию импозантности лица мужчины и вопроса, отдал ему целых пятьдесят.