Узники Кунгельва (СИ)

— И что, ему никто не помог?
Саша пожала плечами.
— Волков перестреляли. Зверюги были такими тощими, что рёбра торчали, но огромными, как лошади. Они протащили тело мальчишки полкилометра, прежде чем их догнали. Жуткое зрелище. Я видела фотографии в газете. Ну, ладно. Вам, наверное, не терпится заглянуть домой? — она подмигнула и царственной походкой проплыла между ними вниз по лестнице. — Жду вас внизу.
Юрий многое бы сейчас отдал, чтобы действительно оказаться дома. Чтобы два последних дня стали тревожным сном, а электронная страничка человека, который не мог выбраться из собственной квартиры, начиналась бы со строки: «404. Сервер не найден».
На какой-то миг у Юры перехватило дыхание. Что бы с нами здесь не случилось, мне, возможно, придётся хранить это в себе до конца жизни, — эта яркая мысль вспыхнула в его голове как залетевший в костёр мотылёк и моментально погасла, оставив после себя горькое послевкусие и вопрос: выдержит ли Алёна?
Не знаю, но я постараюсь сделать всё, чтобы выдержала.
Это утверждение не вызвало у Юры ни малейшего сопротивления. Он на самом деле так думал, даже зная, что обещания, которым не суждено быть выполненными, дают куда чаще, чем те, что выполняют. И каждый, давая обещание, уж точно скажет себе: «Я — сделаю. Расшибусь в лепёшку, но сделаю».
Блог на livejournal.com. 19 апреля, 06:45. Без названия.
…Не знаю, когда это случилось. Не могу припомнить, была ли она в клетке, когда рассвело. Наверное, я просто не заметил. Посмотрел снизу вверх (я всегда, когда просыпаюсь, ищу глазами Чипсу) и подумал что клетка пустая, хотя она не пустая! Чипса лежит на дне, лапами кверху, и нет никакой возможности её оживить. Последние дни она была такой тихой!
Я, наверное, тоже убью себя.
Пытаюсь найти хоть какое-то подтверждение мысли, что как искра проскочила у меня между извилинами, — Чипсу убили. Перьев на дне клетки вроде прибавилось. Я мог собрать её обратно, как мозаику… если бы это помогло вернуть её к жизни, так бы и сделал. Я видел место для каждого пера, которое валялось на дне клетки или застряло между прутьями. Под левым крылом — сейчас оно чуть раскрыто — запеклась кровь, но её слишком мало, чтобы вынести громкое и окончательное суждение об убийстве.
Прощай, Чипса. Ты была хорошим другом.
Значит ли это, что жизнь по капле выходит и из меня? Что я умираю? Так же как и насекомые в вытяжке, как растения, как Чипса? Я — последняя живая душа в этой квартире… значит ли это, что кто-то приготовил меня на ужин, закусив перед этим другими оказавшимися взаперти живыми существами?
Я не мог найти в себе никаких признаков приближающейся смерти. Возможно, всё случится внезапно? Может, я ничего не почувствую?
Нет! НЕТ! НЕТ!
Прямо сейчас я чувствую злость. Меня, конечно, никто не собирается лишать жизни. Я должен ещё пожить… мне разрешили ещё пожить — хотя бы для того, чтобы во всём разобрался. Но я собираюсь взять в руки что-нибудь потяжелее и отстаивать право на свою спокойную жизнь сколько смогу. Как древний человек. Или, если угодно, как взбунтовавшаяся лабораторная мышь, которая решила попробовать на зуб палец лаборанта. С самого раннего своего сознательного возраста я был КАРЛИКОМ В БУТЫЛКЕ. Искусственным уродцем, которого долгое время держали в тесной ёмкости, заставляя кости искривляться, кожу желтеть, а нос с едва заметной горбинкой превращая в свёрнутый на бок клюв. Только на меня воздействовали не физически. Но разве душевное уродство — не уродство? Что я мог поделать, зажатый между двумя бетонными стенами? Тянуться вверх. Все годы детства учили меня одному — меняться под давлением обстоятельств. Я был хорошим ребёнком и никогда не спорил с родителями. Возможно, другой бы на моём месте сбежал из дома, но я практически с первого по-настоящему сознательного возраста, с двенадцати лет, уверял себя, что я терпеливый. Я буду ждать, сколько потребуется, пока стены не рассыплются, пока не настанет УДОБНЫЙ момент, чтобы вылупиться из яйца… И когда стены наконец исчезли и передо мной открылся мир, я, сам того не осознавая, продолжал ждать. Я ждал непонятно чего рядом с постелью матери, которая меня уже не узнавала, ждал непонятно чего в пустой родительской квартире, каждый день со страхом косясь на дверь отцовского кабинета, а если и решался заглянуть туда за какой-нибудь надобностью, боже упаси прикоснуться к чему-нибудь на его столе.
 
Я переехал в другой город только для того, чтобы жить среди чужих вещей, врастать в них, как ветка сливы, привитая к другому дереву, врастает в ствол мачехи.
Но сейчас, осознав это и приняв для себя, я говорю: «Я не собираюсь больше быть карликом, не собираюсь быть веткой. Что бы здесь не происходило, я докопаюсь до правды. Ради Чипсы. Ради себя самого»…
 4 
 
Они спустились в кафе через двадцать пять минут. Алёна не хотела есть, а Юра нашёл в номере остатки дорожных запасов — орехи и «сникерс» — и без удовольствия сжевал, поэтому от ужина они отказались.
— Сегодня в меню очень хороший грибной суп, — сказала Саша, но супруги одинаковым движением покачали головами.
Дом и в самом деле казался огромным. Саша провела их по всем закоулкам первого этажа, не забыв заглянуть даже на кухню, где Пётр Петрович собственной ястребиной персоной нависал с ножом над огромным кремовым тортом.
— Ох, это вы, — сказал он, осторожно вложив нож в деревянную подставку с доброй дюжиной хитрых приборов для резки и шинковки. На нём был белый передник, заляпанный кремом, и поварская шапочка.
— Просто знакомлю ребят с обстановкой, — сказала Александра, хихикая в пухлый кулачок. Рядом с правой рукой метрдотеля лежали кондитерские шприцы, а на поверхности торта были горы из безе, в которых затерялись мастичные домики — целые селения, со скотным двором и карликовыми деревьями. Над всем этим склонялось солнце настольной лампы, бросая на пейзаж затейливые тени.
Алёна была под впечатлением.
— Вы сделали это своими руками? — спросила она.
Старый портье показал руки, испачканные в сахарной пудре.
— Иногда они у меня опускаются от бумажной работы. Я, конечно, могу выводить имя каждого гостя каллиграфическим почерком, но иногда хочется, чтобы результат твоих усилий приносил кому-то немного больше радости, верно? Вы двое — вы ведь переживёте, что ваши имена записаны абы как, без претензии на высокохудожественность?
— Конечно, мы вас простим, — сказала Алёна, не отрывая глаз от торта. Она разве что не хлопала в ладоши, и Юра готов был пожать старому портье руку — за то, что тот сумел хоть невольно, но отвлечь её от мрачных дум. Ничего так не поднимает настроение, как рукотворные чудеса, что тебе посчастливилось увидеть ещё незавершёнными.
Пётр раздвинул пальцы, чтобы сдуть застрявшие между ними семена мака. Дёрнул бровью — тут же появился поварёнок, который, не уделяя и толики внимания раскинувшемуся перед ним пейзажу, принялся вытирать стол. На лице мэтра было заметно плохо скрываемое нетерпение, и Саша заторопилась, дёргая за одежду своих подопечных:
— Ну, мы пойдём. Не будем мешать.
Когда они достаточно удалились от кухни и вышли в фойе, она облокотилась на декоративную колонну, на которой стояли в вазе искусственные бегонии (в бутонах Алёна увидела десятикопеечные монетки — их кто-то спрятал между лепестками) и, обмахивая себя обеими ладонями, сказала:
— Хозяин снова взялся за старое! Страх и ужас, гром и молнии! Вы обязаны сегодня вечером заказать по кусочку этого торта.
— Так он не просто прислуга? — спросила Алёна.
— Конечно, никакая он не прислуга, — возмутилась их провожатая. — Вы видели этот царственный профиль? Он владелец этого отеля. Когда-то он был просто поваром-кондитером, но времена меняются, а обычные люди, на большое будущее которых ты не поставил бы, даже если бы тебе сказала так сделать сама королева Британская, вдруг изобретают ракету и летят на ней на Луну. По Петру Петровичу не скажешь, что он принадлежит к этому племени. Он скромник, каких поискать.