Тринадцать жертв (СИ)

Пальцы, тепло которых ощущались даже сквозь перчатку, осторожно коснулись подбородка, заставляя поднять голову. Мейнир ведь привыкла, что обычно не имеет права смотреть хозяину в лицо. Это слишком дерзко для вещи. От чужой руки по телу распространялось приятное живое тепло. Не похожее на то, что получала Мейнир, забирая жизни. То тепло, та жизнь, которой ей действительно не хватало. И тогда, впервые за много лет, Мейнир почувствовала, как потеплели глаза от подступивших к ним слёз, потому что волосы Мейлира напомнили ей и о девочке, и о цыплёнке.
— Боже, да что с тобой? — тихо, даже без раздражения вздохнул Мейлир и обнял её, пытаясь успокоить.
Мейнир долго плакала, не понимая, почему слёзы всё никак не останавливаются, почему вдруг её отпустило привычное безучастие. И почему этот человек так странно себя вёл. Мейнир не знала, что хватать могут совсем не грубо, касаться — очень осторожно, не стремясь причинить боль. И от этого ещё сильнее хотелось плакать.
— И всё же, каково твоё имя? — снова спросил Мейлир, когда она успокоилась.
— Мейнир, — ответила, вспомнив то обращение, которое не было ругательством.
Кажется, Мейлиру что-то не понравилось в ответе, но он только кивнул с улыбкой. И попросил следовать за ним. Именно попросил. Тем тоном, на который Мейнир могла среагировать и послушаться, но вежливо. Как человека. Мейлир познакомил её с другими хранителями, научил их понимать. Рассказал, что было известно, о сложившейся ситуации. Уже тогда Мейнир подумала, что всё безнадёжно, но ничего не сказала. Её ведь не спрашивали.
Зато Мейлир очень часто интересовался самочувствием. Настойчиво интересовался, поэтому приходилось отвечать. А для этого пришлось начать прислушиваться к собственным чувствам. С удивлением обнаружить, что они всё же есть. Или появились под влиянием чужой силы? Мейнир казалось, что она очнулась от долгого-долгого сна.
— Мейнир, не бойся быть со всеми, не надо прятаться, — то и дело напоминал Мейлир, чуть крепче сжимая руку. — Ты никому не навредишь, а даже если что-то пойдёт не так, просто позови меня, я это исправлю. Однако если тебе всё равно неспокойно, просто будь рядом со мной, мне ты не сделаешь хуже.
Мейнир не была в этом уверена, но знала, что нужно соглашаться, ведь у неё не может быть своего мнения. Правда, то и дело Мейлир пытался объяснить, что это тоже не так. Что её мысли, чувства, желания не только должны быть, но и имеют значение. Такое же, как и у других хранителей. Мейнир оказалось очень трудно это понять. Скорее всего, будь она обычным человеком, с детства прожившим в рабстве, она бы и не поняла. Но прошлая жизнь вместе с тем казалась будто чужой, поэтому мешала меньше, чем могла бы.
Однако хотя влияние Мейлира было значительным, но всё же недостаточным. Потому что очень сильно продолжал влиять осколок, особенно ночью. Успокоить его помогало сначала пение Сюзанны, а потом — появление Гленды и Эрланна. Первая познакомила с доселе невиданным, лёгким и светлым чувством — надеждой, а второй в целом сделал состояние хранителей стабильнее.
Мейнир никогда не была такой живой, как в замке, даже если казалась остальным слишком вялой, тихой и апатичной. И если бы могла радоваться, то в конце призналась бы, что была рада оказаться здесь. Даже если обречена умереть.
  
Глава 52: Священная птица
 
Гленде было очень страшно. Она ничего не видела, не могла пошевелиться, а все звуки казались очень далёкими. Словно сознание держалось в уже мёртвом теле. Гленда не могла уследить за течением времени, не отличала сон от бодрствования.
Иногда она ощущала рядом присутствие Мастера. Он что-то говорил, но не получалось разобрать слов, а интонация усиливала страх. Иногда Гленде казалось, что где-то рядом находится и тяжко вздыхает Ингрид. А может, звуки и присутствие ей только снились? Может, она и вовсе умерла и именно так выглядит существование до перерождения?
Вместе с тем у Гленды было много времени, чтобы обдумать последний разговор. Возвращаясь к нему, хранительница понимала, что не может ненавидеть Мастера, хотя его стараниями была прикована к кровати, уподобившись одной из кукол, которых он делал. Всё же она была в своём теле, но ощущала это так, словно в нём не осталось ничего человеческого. Это ужасное состояние, и если кто-то считает, что доводить до него нормально, это нельзя понять и простить. Забрать не только свободу, но можно сказать, жизнь, при этом оставив висеть во мраке сознание, ничуть не лучше убийства.
 
За это нужно если не ненавидеть, то хотя бы испытывать отрицательные эмоции. На крайний случай — не испытывать положительных, ибо это уже повод усомниться в собственном здравомыслии. Гленда чувствовала, что ей жалко Мастера, и что, будь у неё возможность, она бы всё равно пожелала сделать его счастливым. Вернуть ему не только надежду, но и способность быть живым. Как глупо. Она думала о чужом счастье, когда ничего не могла сделать для себя.
На этот раз Гленда почувствовала, как погружается в сон. Поняла это в тот момент, когда начала видеть мир, который точно не относился к замку, когда почувствовала, что может не только двигаться, но и летать. О, Небо, как же давно она летала!
***
Над цветущим зелёным лугом пролетала белая-белая птица. Непохожая на других, единственная в своём роде. Почувствовав чьё-то присутствие, птица начала спускаться, а близ земли превратилась в такую же белую волшебницу, только золотые глаза, словно солнышки, выделялись средь этой белизны. Оперение стало белым платьем, а сопровождавшие превращение магические искры обратились мерцающими золотыми бабочками. Часть бабочек тут же улетела, другая села на протянутую руку.
Гленда осмотрелась. Она никак не могла понять, кого же почувствовала. Луг был пуст, но совсем рядом с волшебницей точно находился сгусток магии. Слабый, чужеродный для этого мира, готовый вот-вот исчезнуть, если ему не помочь.
Бабочки на руке засветились ярче, и Гленда отпустила их, доверив поиск. Тихо шурша платьем, она шла следом, пока не наткнулась на… Тень? Ничего удивительного, что Гленда никого не заметила, ведь источник магии был бледной, объёмной, но бесформенной тенью, очертания которой удалось выловить только благодаря свету бабочек. Тень слегка подрагивала, подобно водной ряби, но не убегала, не источала опасность. Только в сердце этого создания тускло поблёскивало что-то жёлто-голубое.
Гленда протянула объятые мерцанием руки и коснулась тени, наполняя ту своей магией. Постепенно тень начала приобретать очертания человека, становилась плотнее, всё ещё оставаясь серой. Поцеловав её в лоб, Гленда убрала руки, взмахнула ими, и тень полностью облепили бабочки, а стоило ей хлопнуть в ладоши, как исчезли, оставив на лугу ошарашенного человека. Вернее, мага.
Похоже, магия Гленды наложила отпечаток на его внешность, но смешалась с изначальной серостью, поэтому волосы незнакомца стали серыми, а глаза хотя и золотистыми, но не настолько яркими. Только голубой рог выделялся из общей картины. Одежду бабочки тоже создали. Гленда не очень хорошо разбиралась в том, что носят люди, но хорошо помнила, как выглядела одежда путешественников. Она должна быть удобной, так что это, наверное, самый удачный вариант?
— Здравствуйте, — с дружелюбной улыбкой поздоровалась Гленда и протянула руку.
Незнакомец ответил неуверенным рукопожатием, он всё ещё казался растерянным и потерянным.
— Меня зовут Гленда, а вас как?
— Я… — он замялся, поджал в неуверенности губы, нахмурился, качнул головой. — Я на знаю. Не помню.
— С-совсем ничего? — с тревогой спросила Гленда.
Оказаться в другом мире и не иметь воспоминаний должно быть особенно досадно. Гленда понимала, что незнакомец выглядит как обычный маг этого мира именно из-за вмешательства её магии, но он точно являлся кем-то другим. Потому что маги не могут растаять до состояния живой — живой ли? — тени.
— Ничего о себе, — уточнил он. — Я знаю только общую информацию, что являюсь духом. И что родом из серого мира. Но это применимо ко всем духам, подобным мне. И это всё, что от меня осталось, — вздохнул он и прижал к груди правую руку. Когда он отнял ладонь от места, где у людей располагается сердце, на той лежала сфера, сделанная будто бы из лунного камня. — Это мой предмет памяти. Что-то вроде души. В нём хранится память, но, кажется, свою я потерял. Я чувствую, что предмет пуст, но я бы знал, будь это из-за того, что я только недавно покинул родной мир.