Тринадцать жертв (СИ)

Вскоре после начала тайного обучения Мейлир понял, как жалок по сравнению с настоящими магами, что никогда с ними не сравнится. Он с большой охотой впитывал магическую теорию, а когда дошёл до практики, оказалось, что не владеет ничем, кроме поисков следов жизни, лечения и слабого управления светом. Это много относительно возможностей простого человека, но ничтожно мало в сравнении со способностями магов.
— Но почему так? — почти в отчаянии спросил Мейлир своего учителя.
— Значит, по своей природе вы самый настоящий человек, — пожал плечами тот. — Полагаю, то, что внутри вас, сравнимо с артефактом. Вы можете делать только то, что входит в его функции.
— Как же такое возможно? Разве же рождаются люди с артефактами внутри себя, разве могут внутри них сами собой вырасти магические камни?
Мейлиру стало неуютно и страшно. Он знал, что отличается от людей, причислял себя к магам. Да, быть магом среди Шефре, как показал опыт Хальдис, неоправданно рискованно, но когда ты можешь причислить себя к какой-то группе, когда знаешь, что не один такой, становится немного спокойнее. И вдруг оказалось, что он чужак для всех. Слишком особенный, только ни в какой мере это не было комплиментом.
— Раньше ни я, ни мои коллеги с таким не встречались, — признался учитель. — Я не знаю, как такое возможно, но есть ощущение, что некоторое заклятье привязано непосредственно к вашей душе. Возможно, оно и вырастило камень.
— И его совсем никак нельзя снять? Избавиться от камня и от магии? — со слабой надеждой спросил Мейлир.
— О такой возможности я не знаю, особенно не представляю, как провернуть подобное, сохранив вам жить. Даже магическая хирургия не сможет извлечь этот камень, он слишком слился с вашим сердцем. Но зачем вам избавляться от сил, которые помогают вам выживать?
Вместо ответа Мейлир просто молча повёл плечами. Объективно у него действительно не было причин. Если бы не способности, он бы не сидел сейчас здесь, а сгнил бы в земле. Но он был неправильным, неуместным.
На публике Мейлир с лёгкостью был ярким, самоуверенным и немного нахальным. Он задорно стучал и поигрывал тростью, как бы доказывая, что та лишь украшение. Словно заряжал окружающих жизнью и своей лучезарностью. С возрастом даже в его андрогинности начинали видеть не причину для насмешек, а красоту. Ведь для аристократа такие тонкие и изящные черты — близость к картинному идеалу.
Только вот светлые волосы на концах начинали голубеть, даже если срезать часть, цвет волос всё равно вскоре менялся. Пришлось делать вид, что и это часть образа, причуда красить волосы. Также с возрастом становилось больше балов и приёмов, после которых Мейлиру стоило большого труда встать с кровати. Он не имел права выдавать свою уязвимость, просить о помощи, давать понять, что долго и упорно учился ходить не хромая. Вокруг всегда было много слуг, но даже перед ними Мейлир должен был сохранять идеальность. Ведь кого же ещё будут расспрашивать о слабостях наследника?
Когда ему было шестнадцать, родители стали внимательнее изучать девушек на предмет того, с кем брак будет политически выгоднее. Мнение Мейлира тут учитывалось, только если он тоже рассматривал вопрос с позиции выгоды. А он и не знал, как смотреть иначе. Мейлир не любил, не мечтал о любви и не верил, что когда-нибудь полюбит. Ему требовалось рядом полезное и верное плечо, которое впоследствии родит нового наследника змеиного гнезда. Мейлир даже не помнил, чтобы среди аристократов видел то, что называют любовью. Может, это просто ему так не повезло с примерами? Даже если и так, в своей семье он исключением не станет.
По крайней мере, Мейлир был в этом уверен, пока не почувствовал зов. Тогда ему уже было семнадцать. Почти задушенное желание сбежать из дому встрепенулось в душе с новой силой. Мейлир не находил себе места, но всё же ему не хватало решительности рвануть неизвестно куда. Он опять потерял сон, мысли становились более навязчивыми. С каждым днём Мейлир всё острее ощущал свою неуместность. И то, как не хочет ничего общего иметь с семьёй, жить, постоянно ожидая ножа в спину. Его уже не раз предали те, с кем он был будто бы близок. Тётя, незаметно подсунувшая бокал с ядом, кузина, попытавшаяся уколоть отравленным лезвием во время танца. Кузен, приложивший немало коварности, чтобы подстроить несчастный случай и скинуть с лошади. Дядя, подославший убийц. Мейлир по жизни родителей знал, что дальше жизнь лучше не станет, просто в руках окажется больше власти и рычагов давления, а вокруг — ещё больше подхалимов.
 
Мейлир сбежал вскоре после совершеннолетия. Если бы он не взял тогда лошадь, то не устоял бы на ногах даже после короткого пути до замка. Лошадь он потом пристроил на одной конюшне, когда понял, что замок так просто не покинет.
В этом проклятом месте Мейлир встретил Мейнир. На первый взгляд она вызывала в нём только жалость: безвольная кукла, от которой словно исходила какая-то рабская аура. Она точно всю жизни провела в услужении, но делала это совсем не по своему желанию. Она ведь даже не умела ничего желать! Молчаливость Мейнир объяснялась очень просто: она не знала местного языка. Зато Мейлир знал тот, на котором она говорила. То ли от скуки, то ли ведомый благородным порывом, он решил обучить Мейнир языку. Она довольно быстро научилась понимать других, а вот говорить получалось гораздо хуже. Да и, кажется, Мейнир было привычнее молчать.
Мейлиру казалось, что хранительница тянулась к нему просто потому, что привыкла иметь хозяина, а он привык командовать слугами. Первое время их отношения так и выглядели со стороны. Хотя на самом деле Мейлир никогда не приказывал, только просил, иногда чуть более настойчиво, когда видел, что Мейнир нужен чуть более сильный толчок, чтобы очнуться. Да и в замке удивительно просто уходили старые привычки. Потому ли, что все здесь были изгоями из-за способностей, но вместе с тем простыми людьми? Равными и свободными в общении. Или потому, что их связала общая беда? Никто не строил козней, не вынашивал коварных планов, не плёл интриг.
В итоге Мейлир позволил себе расслабиться. Ему хотелось стать частью этой «семьи», а для этого требовалось вновь научиться доверять, меньше притворяться, показывать, что можешь был слаб и не идеален, принимать помощь. Сам Мейлир очень хотел помочь Мейнир, потому и держал подле себя. Ей тоже многому нужно было научиться. Не только языку, но и тому, что она тоже имеет право чувствовать, говорить, иметь своё мнение, имеет право на хорошее к себе отношение, на защиту. Что она человек, а не чья-то собственность.
Так тепло становилось на сердце, когда Мейлир замечал, что Мейнир понемножку оживала. Конечно, иногда приходилось применять способности, чтобы вывести её из апатии. То, что Мейлир был именно хранителем жизни, тоже помогло им сблизиться. Потому что он мог исправить ситуацию, когда Мейнир теряла контроль и губила растения. Потому что ему было безопаснее, чем другим, находиться рядом с ней, ведь он мог подпитывать Мейнир магией, а не собственной жизнью.
Мейлир и сам очень удивился, когда понял, что полюбил. Ладно там доверять научиться и не бояться с кем-то в одной комнате спать. Это он когда-то умел, так что тут скорее надо было вспомнить, как оно делается. Подозрительность унять. Но любовь? Мейлир даже не мог сказать, что любил родителей, у него не было отношений более близких, чем дружба с Хальдис. А тут он полюбил девушку, к которой изначально испытывал только жалость.
Однако отрицать чувство не имело смысла, поэтому Мейлир просто стал относиться с ещё большим вниманием и заботой. А Мейнир, пусть даже плохо разбиралась в любых чувствах, очень старалась отвечать взаимностью. Поддерживала, когда замечала, что ему тяжело из-за разболевшегося колена. Помогала уснуть, если видела, что Мейлира мучила обострившаяся подозрительность или кошмары. Участие Мейнир всегда было очень тихим, но очень ценным.
И не было ничего удивительного в том, что в конце Мейлир готов был не жалеть своей жизни ради её. Ведь несмотря на все ценности, что принесла ему богатая жизнь, главной ценностью стала Мейнир.