Тринадцать жертв (СИ)

С такими задатками Фрейя смогла бы приемлемо, даже неплохо жить среди людей. Среди тех людей, которые очень косо смотрели на магов, но боялись не настолько сильно, чтобы не трогать. Жить с внешностью, которая свидетельствовала о связи с магией.
Отнюдь не так хорошо началась жизнь Элеоноры. Отец о ней даже не знал. Он был в той деревне проездом и силой взял женщину, что была слишком добра, разрешив остаться у себя на ночь. Мать сильно заболела на последнем месяце, и хотя смогла родить здорового ребёнка, умерла в первый месяц. С тех пор Элеонору мотало от одних родственников к другим. С первыми она пробыла дольше всего — чуть больше года. За это время у неё на голове появились те самые фиолетовые отростки, что напоминали бабочек.
Родственники логично предположили, что отцом Элеоноры был маг. Они не хотели растить у себя магическое отродье, но избавиться от ребёнка не позволила совесть, поэтому его скинули на другую родню. Новая семья оказалась менее суеверной, однако когда по деревне поползли слухи о ребёнке-маге, поспешили передать Элеонору дальше. Просто слишком беспокоились о своей репутации, ведь дурная слава могла доставить проблем и собственным детям. В этом доме просто не хотели обременять себя лишним ртом, согласились только потому, что за это пообещали простить долг. Так что здесь сразу начали раздумывать о том, на кого скинуть ребёнка.
Четвёртая семья приняла Элеонору почти охотно, готовы были даже потерпеть слухи и необычную внешность. Вот только через три месяца у них серьёзно заболел маленький сын. Тянуть ещё одного ребёнка не было ни сил, ни денег, поэтому трёхлетняя Нора снова сменила дом. Пятая семья стала последней остановкой. Там и вовсе не были уверены, можно ли считать Элеонору родственницей, конечно, ей давали кров и воспитательный минимум, но из-за эмпатии девочка особенно хорошо чувствовала, насколько лишней была в этом доме.
Элеонора старалась как можно меньше нервировать семью своим присутствием. Часто слонялась по улице, словно беспризорница, могла даже несколько дней не возвращаться, а «родителям» до этого совершенно не было дела. Их больше свои дети волновали, а те, в свою очередь, издевались над Элеонорой, когда взрослые не видели. Это была ещё одна причина, почему Нора не хотела находиться дома. Она даже пожаловаться не могла. Во-первых, чувствовала, что издевались, потому что боялись кого-то столь непохожего. И… Сочувствовала? Ей бы тоже было сложно находиться рядом с тем, кто пугает. Нельзя осуждать за страх. Впрочем, будучи ребёнком Элеонора ещё не могла так рассуждать, просто знала такие вещи на подсознательном уровне и смирялась с любым отношением к себе. Во-вторых, она не хотела снова быть переброшенной к другим людям, а самый простой способ избавиться от конфликтов — выкинуть их причину.
Вне дома тоже было не так спокойно, как хотелось бы. Среди других детей у Элеоноры тоже нашлось множество недоброжелателей, которым она не могла ответить. К тому же, она была уверена, что заслужила такое отношение, что в чём-то провинилась. Ведь не может столько людей гневаться на неё несправедливо? Им же тоже плохо! И если они чувствуют себя лучше, срываясь на ней… Значит, так надо. Так правильно. Просто нужно стараться избегать любых встреч, а если попалась — молча терпеть.
От непоправимых последствий обычно спасало то, что в самый отчаянный момент Элеонора могла использовать силу осколка пробудив в обидчиках немного смятения и сочувствия. Этого хватало, чтобы они решили: на сегодня с девчонки хватит. Наступил день, когда способность не сработала, и всё могло бы закончиться смертью Элеоноры, если бы не крайне удачное стечение обстоятельств.
Тогда Элеоноре было уже четыре, а Фрейе — семь. Тарбен приехал в соседнюю деревню отдать заказ, взяв дочь с собой. Потому что она сама хотела. И чтобы не нагружать бабушку. Пока отец разговаривал, Фрейя отпросилась погулять. Услышав крики, улюлюканье, переходящий в скулёж плачь и удары, она поспешила узнать, что произошло. Стайка детей избивала девочку с розовыми волосами, которая даже с земли подняться не могла.
 
— Живо разбежались! — тут же крикнула Фрейя. — Но если кто-то бессмертный или зубов не жалко, может остаться, — добавила с насмешкой, но дети поспешили подчиниться приказу и скрыться из виду.
Фрейя тут же бросилась к девочке. Она была в грязной и рваной одежде, явно плохо питалась. Вся в гематомах — свежих и уже пожелтевших. Волосы слиплись от крови, рядом валялись вырванные клоки, из сломанного носа и разбитой губы тоже текла кровь, а левый глаз не открывался из-за фингала. Фрейя готова была догнать каждого причастного и на пальцах объяснить, почему так поступать нельзя. На кулаках. А ещё она почувствовала, что похожа с этой девочкой. И что не может её оставить.
Элеонора потеряла сознание почти сразу, как оказалась в руках Фрейи. Фрейя нашла отца и очень убедительно сказала, что теперь у него две дочери. Бабушка сначала пыталась быть против, но тоже вскоре согласилась принять второго магического ребёнка, рассудив, что хоть теперь получится вырастить помощницу и хозяюшку. Так у Элеоноры появилось место, где она почувствовала себя уместной. Дома.
От того, какой зашуганный была Элеонора, жутко становилось даже Фрейе. Это дитя дрожало от любого неожиданного звука или из-за появления рядом человека, заикалось, боялось съесть куском больше или лишний раз подать голос. Даже о том, что в родном селе нашлись дети, начавшие задирать Элеонору, Фрейя узнала только по плохо скрытому синяку. А ведь в этом доме все относились к Норе с любовью, но она терялась, не зная, как на это реагировать. Потому что она впервые столкнулась с тем, что её не просто не боялись, не презирали и не били, но даже заботились. И так страшно было всё испортить, разочаровать недопустимо наглым поведением.
Вместе с этим Элеонора восхищалась Фрейей. Видела, что над той тоже пытались издеваться, но Фрейю это совершенно не задевало. Даже эмпатия подтверждала — колкие слова не могли оставить и ментальной царапины, что уж говорить про какую-либо тщательно спрятанную боль. Рядом с Фрейей становилось спокойнее, даже вера в себя начала потихоньку зарождаться. Появилось бы ещё умение давать отпор…
— Нора, чо случилось на этот раз? — со вздохом спросила Фрейя, обрабатывая рассечённый лоб.
Элеонора смущённо отводила взгляд и кусала губы. Чувствовала, что Фрейя зла, но не на неё, а потому что она снова позволила над собой издеваться.
— Горм к-кинул в мен-ня кам-мнем… — тихо призналась она.
— И ты это просто так оставила? И даже мне не собиралась ничего говорить, да? — Когда Элеонора робко кивнула в ответ, Фрейя только закатила глаза. — И почему? Одним придурком больше вырастет, оставляй такое безнаказанным.
— Н-но ведь… Он… У него… Отец ег-го б-буйствует. В-вот он и х-ходил р-раздраж-жённый, об-биженный, что ег-го ни за что уд-дарили… А я р-рядом оказалась. О-он и в-выместил н-на мне. Он в-ведь сам н-не плох-хой. Просто дома т-трудная с-ситуация…
Фрейя снова вздохнула и тихо, едва слышно выругалась, а Элеонора сжалась, боясь оторвать от пола взгляд. Она правда не могла держать зла на Горма, у него же просто на душе тяжело было. И было бы плохо, реши он выместить злобу на ком-то другом. Ей-то не привыкать.
— Нора, какого… — Грязное слово почти сорвалось с губ, но Фрейя с переменным успехом себя сдерживала. Нора и бабушка очень не любили, когда она ругалась. — С хрена ли ты должна терпеть, что у кого-то там дома буйный мудак? Он не имеет права на тебя срываться. И если так продолжит, вырастет таким же утырком, как его отец.
И так всегда. Всем обидчикам Элеонора сама находила оправдание. Находила причину, почему несчастные тут они, а не она, у которой новые синяки расцветали, когда ещё не успевали пройти старые. Почему их нужно понять и простить, даже если вывернут или сломают руку, оставят на шее следы от неудачной попытки удушить, отломят бабочку, которая всё равно снова отрастёт. Невозможно злиться на несчастных людей. Страшно ранить даже словами. Элеонора слишком хорошо знала, как уязвимы и хрупки человеческие души.