Тринадцать жертв (СИ)

Если не считать косых взглядов и усиления влияния осколков, жизнь складывалась совсем неплохо. Эгиль надёжно прятал страх всего и вся за насмешкой, надменностью и холодностью. Лауге научился умалчивать то, что не стоило говорить, зато умело вытягивал правду из других. Исаак стал ещё искуснее во лжи и находил забавным то, как легко одурачить других людей. Хорошая стабильность, если не считать одного: изменений во внешности, которые нельзя было скрыть одеждой. И которые всё сильнее отличали их от родственников.
Когда близнецам исполнилось тринадцать, а Эгилю — двадцать два, они услышали зов. В тот момент Эгилю пришло понимание того, что такое случалось уже не раз и что зов не пройдёт, он станет только настойчивее, пока не начнёт приносить ощутимый дискомфорт, пока не захватит волю и разум, лишь бы отвести туда, где должны собраться хранители. Это было первой причиной, почему он решил, что нужно уходить. Вторая заключалась в том, что окружающие в любой момент могли от перешёптываний о причастности троицы к магии перейти к активным действиям. Тем самым, когда магов в лучшем случае изгоняют, а в худшем — передают в церковь, перед этим обвинив во всех несчастьях за последние годы. Не стоило дожидаться такого развития событий, не стоило подвергать опасности семьи.
Память родственников была искажена при помощи сил Исаака, чтобы они легче восприняли пропажу. Особенно сильно это могло ударить по родителям близнецов, ведь других детей у них не было. Эгиль больше беспокоился о том, как без него будут справляться с тройняшками, но он верил в и брата, и в двойняшек. Он считал, что со своей стороны воспитал их достаточно хорошо, чтобы они могли помочь родителям и справиться с возможными трудностями.
Тихо простившись со старой жизнью, троица ушла. Им было достаточно достичь леса, а там уже чары зова, созданного ведьмой, почти переместили хранителей до самого замка. Пока ещё пустого. Так они думали, столкнувшись с атмосферой безжизненности, запустения. Слишком много вещей указывало на то, что они добрались сюда первые, однако в первый же день пришлось осознать свою ошибку.
К ним явилась та часть души ведьмы, которая была привязана к замку. Блеклое, полупрозрачное воплощение Ингрид, возникшее явно не только для того, чтобы поприветствовать. При виде этой женщины хранителей охватил страх, а больше всего — Эгиля, который вспомнил давний сон и ведьму из него, но даже в таком состоянии он закрыл близнецов собой и попытался твёрдо и спокойно встретить её взгляд.
— Я не причиню вам вреда. Не сейчас, — вздохнула ведьма. — Я ещё не вернула сюда вторую часть своей души и могу только играть в призрака.
— Тогда что тебе нужно? — спросил с подозрением Эгиль, и голос прозвучал на удивление ровно.
— Поговорить, — она пожала плечами. — Помочь. И помешать. Мне повезло, что первыми сюда пришли именно вы.
Ингрид предупредила об опасностях замка и невозможности его покинуть, рассказала о хранителях, осколках и силах, о безопасной и быстрой дороге до города. О том, что детская сказка — не вымысел, кроме одного момента: жертву сюда приведёт та, у кого будет вторая половина души. Что нет и не было второй жертвы, это просто необходимое заблуждение.
Но почему Ингрид решила всё рассказать? Она знала, что Эгиль мог догадаться о многом из-за некоторых своих особенностей, а Лауге, как хранитель правды, при должном старании однажды докопался бы до истины. Так уже когда-то случилось. Раскрывать себя раньше времени в планы Ингрид не входило, поэтому она связала хранителей клятвой молчания. Даже Исаака, который не способен выдать столь важную правду. Нарушение клятвы убивало всех связанных, так что у Эгиля и Лауге было больше поводов молчать. Можно быть готовым пожертвовать собой ради всех, но решиться унести с собой жизни ещё двоих близких — тяжёлое решение.
Это что касалось второй жертвы и ведьмы. Ингрид не сказала, как зовут её новое тело, об этом будет несложно догадаться. Всё остальное она объяснила только для того, чтобы немного облегчить им жизнь, помочь понять, почему и что с ними было не так, и как обустроиться на новом месте. И чтобы потом троица смогла ввести в курс дела остальных хранителей, ибо Ингрид не собиралась устраивать им приветственную встречу.
 
— Теперь у вас одна судьба на троих, — сказала ведьма, прежде чем исчезнуть.
Хранители действительно больше не встречались с Ингрид. По правде говоря, им и не хотелось, потому что даже в присутствии половины души, лишённой тела и почти без сил, становилось крайне неуютно. И только появление Камиллы и Ирмелин заставило отчётливо вспомнить ту встречу. Ни у кого из троицы не возникло сомнений, кто фальшивая жертва. Особенно у Эгиля, что не помешало из любопытства проверить, была ли у Ирмы слева слепая зона. Была. Она не видела тем же глазом, что и ведьма, хотя со стороны казалась нормальной.
Близнецы были бы рады избегать Ирмелин, зная, кто она такая, но это вызывало бы вопросы, ответ на который они не могли дать. Поэтому пришлось поначалу изображать неведение и дружелюбный настрой, а потом… Потом мысли о ведьме отошли на второй план, потому что личность Ирмелин не только не пугала, но и была приятна. Поначалу близнецы между собой выражали недовольство тем, что Эгиль слишком сближался с ведьмой. Потом приняли и это.
Эгиль и сам не понимал, откуда возникло желание сблизиться с Ирмой. С Ингрид. Его тянуло к ней той силой, которая не была связана с сущностью хранителя и даже шла с ней вразрез. Он хотел понять, с чем это связано, хотел понять значение давнего сна, новых снов, то и дело возникавших после прибытия в замок. Это желание смогло даже пересилить страх.
Лауге было тяжело держать клятву. Тяжело молчать, слушая чужие надежды на лучшее. Он бы точно всё рассказал, если бы от этого зависела только его жизнь, однако приходилось хранить молчание. Исаак всё глубже увязал во лжи, поэтому знал, что не сможет пересилить свою сущность, чтобы сказать такую правду. Эгиль… Даже понимая всю неизбежность смертельного исхода, он с несвойственной для старшего наивностью верил, что это можно отсрочить. Верил, что если хранители не будут часто использовать способности, то можно будет дольше обойтись без пробуждения Мастера. Верил, что если огородить жертву от событий и поступков, которые сокращали её жизнь, то можно отсрочить возвращение кольца ведьме.
Но ни веры, ни приложенных усилий не хватило. Всё повторилось опять.
  
Глава 42: Справедливость — это то, что придумали счастливые
 
Растерянно и раздражённо Фрейя смотрела на пустоту, что осталась на месте ведьмы. Если бы Ингрид просто спряталась, хранители всё равно ощущали бы её присутствие, но ничего подобного не чувствовалось, поэтому Фрейя нехотя убрала меч. Её трясло от негодования и очень хотелось выместить на чём-то свою злость.
Произошедшее не укладывалось в голове ни у кого из присутствующих. Со смерти Камиллы прошло больше двух недель. Слишком спокойных недель, из-за чего, признаться честно, все немного расслабились. Ведьма словно пропала, её до этого дня никто не встречал, а осколки больше не беспокоили по ночам, из-за чего не было причин покидать комнаты. Когда ничего не можешь поделать и просто живёшь со всеми навалившимися обстоятельствами, которые вроде всё ещё есть, но пока что не касаются тебя напрямую, привыкаешь, теряешь бдительность и не чувствуешь опасность. Иногда такой подход себя оправдывает, позволяет сохранить нервы, но иногда одним резким, жестоким ударом возвращает к действительности.
Так произошло и сейчас. Расплата за покой — пять смертей и одно предательство. Слишком резкий переход. Слишком тяжёлый удар, чтобы сразу его полностью осознать. С одной стороны — горечь утраты, опустошение и осознание, что собственная смерть тоже где-то рядом, поджидает подходящего момента; возможно даже, что смерть оставшихся пятерых тоже станет делом одного дня. С другой стороны — недоумение, негодование и ужас понимания, что долгое время жил рядом с врагом, посвящал во все дела, доверял и дорожил, а ведь были те, кто всё знал.