Клёст - птица горная (СИ)
Мы, потрясённые, выкрикивая разные нецензурные слова, провожали взглядами подбитую птицу, утратившую былое величие и выглядевшую довольно жалко: её трясло, она почти непрерывно покачивала крыльями, то задирая нос, то, наоборот, «клевала» им. Подбитый «дракон» начал шуметь неровно, рывками, словно захлёбываясь, неумолимо теряя высоту. Он не рисковал упасть на вражеской территории, но это всё, что имелось хорошего в его положении.
Летун вывел «повозку» на дорогу и попытался приземлиться на колёса. Она подпрыгнула, завалилась, зацепилась левыми крыльями за землю — они мгновенно превратились в обломки, разлетевшиеся в разные стороны. «Дракона» начало разворачивать влево, он ткнулся в дорогу носом, и на такой скорости его сразу же разломало на части.
Грохнул взрыв, взметнувший вверх языки огня, обвитые чёрным дымом, и почти сразу жегрянуло ещё…
Я опять увидел тот самый огненный гриб, взметнувшийся высоко в небеса, что однажды сотворил своими руками в Междуречье, — у которого бешено и злобно завихрялись края «шляпки». Расстояние погасило звуки, сделав их невнятными, похожими на отдалённый гром, но картина багрово-адского пламени заставила всех нас испуганно задержать дыхание. Ну, блин, если не тогда, то сейчас уж точно пробьёт дыру в другой мир, который видят те же химики под шмалью, и откуда хлынет нечистая сила! Вот точно доигрались мы!
Я невольно поёжился и осенил себя знаком Пресветлого. И не я один, кстати.
Второй «дракон», уходя в тыл, всё-таки сбросил несколько «колбасок» на позиции обороняющихся, но каждая такая не могласоздатьфантастического эффекта, сравнимого с общим взрывом, порождённого упавшим «драконом». К тому же, палисады неплохо защитили обороняющихся: чтобы нанести ледогорцам серьёзный урон, потребовалась бы гораздо более плотная бомбёжка…
Огненный столб от сбитого «дракона» растерял свою остервенелость и начал ослабевать. Проскочившей нечистой силы не наблюдалось, — уже и то хорошо. Мы стояли растерянные и раздосадованные; смолкал гул второго «небесного фургона», улетавшего несолоно хлебавши.
Взвилась красная шутиха, зазвучала труба, дублирующая приказ. Наступление?! Они там что, совсем ополоумели?! Войска стоят, подавленные случившимся, а им приказывают кидаться в атаку!!! Грудью на неразрушенные палисады! Под ракетный огонь с несожжённых станков! Под подарки от требушетов и баллист…
И почему первым должен атаковать врага именно наш славный 5-й легион? А, ну, да: первый ход делает пешка, а там видно будет… стратеги, блин! Правда, на нашем фланге уцелевший «дракон» сбросил несколько «колбасок», но они сделали в системе палисадов лишь несколько проплешин, — хоть и больших, но всё равно не сплошную полосу.
Стронулись вперёд наши первые три тысячи. Их командиры прекрасно понимали, чем их могут угостить ледогорцы, и поэтому легионеры побежали нестройной толпой, стараясь держаться подальше друг от друга, а каждая новая сотня срывалась в бой с некоторой задержкой. Ну, понеслась!..
Вслед поспешили все пять наших баллист, каждую их которых тянули четыре лошади, покрытые кожаными попонами с нашитыми защитными пластинами, понукаемые баллистариями, ошалевшими от выпавшей им чести. Это уже напоминало копирование действия ледогорской армии на границе; правда, противник тогда выдвинул вперёд только три. За ними поехали несколько фургонов с боеприпасами и группой химиков, прикрываемые половиной всех наёмников 5-го легиона. Наш Философ остался, а с ним и наш десяток. А на прикрытие этого, с позволения сказать, наступления, с правого фланга сорвался остаток нашей конницы, не вызывавший у меня никаких иллюзий по поводу своей боеспособности.
Читателю нетрудно догадаться, что после такого начала я ощутил себя словно тот аристократ с голой задницей в чистом поле. Впереди нас никакого прикрытия не осталось, и, если враг прорвётся, то его встретят в первую очередь остатки наёмников, в т. ч. и мы. Тыловая четвёртая тысяча, как подсказывала мне та же моя мудрая задница, вступит в бой лишь тогда, когда нас порубят в капусту и доберутся до неё.
Я оставил Шмеля за главного и подбежал к Философу:
— Здравия желаю, господин лейтенант!
Проклятый химик уже успел что-то закурить и молча стоял, провожая затуманенным взглядом ушедших в бой товарищей. Со стороны противника полетели первые ракеты и горшки от требушетов. Впервые в жизни я наблюдал атаку под шрапнельным огнём…
Противнику повезло: один из горшков, выпущенный из требушета, врезался прямо в станок баллисты. Баллистарии-возницы взлетели вверх и в разные стороны, словно соломенные куклы, а вся конструкция сразу превратилась в кучу брёвен. На станке ехали ещё двое — их сбросило назад. Тяжесть для лошадей резко уменьшилась, и они сначала рванули вперёд быстрее обычного, но тут же запнулись, поскольку их ранило и оглушило, и начали падать, кувыркаясь через голову и ломая упряжь, — одна за другой. Когда уже всё было повержено и разбросано, то одно из колёс, подпрыгивая, ещё продолжало катиться, — одинокое и никому не нужное.
Интересно, что видел Философ, глядя на него?
— Господин лейтенант! У нас есть чем защититься от кавалерии? — я дёрнул его за рукав.
— Шрапнель…
— Да хрен ли с неё толку?! Она даже наших убогих остановить не может! Нужно что-то эдакое… ну, такое! Чтобы полный тарарам!
— Тарарам? — переспросил этот укурок. — А это можно! Сегодня самый подходящий день, чтобы умереть красиво! Чтобы вся Вселенная восхитилась, принимая наши души в свои чертоги, а всем чертям стало тошно!
Лично я совершенно не был готов к тому, чтобы красиво умирать. Ни сегодня, ни завтра. Я попытался встряхнуть Философа, достучаться до его разума, но куда там… его понесло! Он забегал так, как будто ему вставили фитиль в его тощую задницу, и поднял на уши остатки своей отмороженной команды:
— Друзья, друзья, давайте сделаем праздник! Чтобы оба Бога сдохли от зависти! Смесь номер три! — сорок горшков!
«Друзья» отреагировали по разному. Те, кто успел накуриться, сразу же загорелись энтузиазмом, а остальные, сохранившие остатки разума, откровенно обалдели, но перечить командиру не посмели. Закипела работа — химики начали срочно наполнять горшки какой-то дрянью.
Бой между тем разгорелся не на шутку. Наши легионеры, то и дело падая при виде летящих в них ракет и горшков, и снова вскакивая, подбодряемые криками командиров, кое-как добрались до передовых укреплений противника. Баллистарии, остановившиеся на расстоянии, принялись швыряться горшками, но с малой эффективностью. Палисады представляют из себя стены высотой по грудь человеку, построенные из кольев, скреплённых досками, и ряды этих стен ледогорцы сделали не прямыми, а волнистыми. «Подарок», попадая между двумя рядами таких укреплений, мог убить или ранить только тех, кто стоял от поворота и до поворота, а для обрушения палисада требовался заряд с силой, пожалуй, не менее четверти от силы «стенолома» или камень порядочного веса.
Сражение в палисаде очень похоже на кашу, в которой сварится любой, в неё попавший. Волна наступающих неумолимо накатывается; наконец, первый ряд упирается щитами в наклоненные навстречу ему колья, получая вдобавок удары копьями от обороняющихся, а то и стрелы в упор. Наступающие яростно тычут копьями в ответ, одновременно стараясь расшатать колья щитами, ногами, руками, застревая между ними.
А сзади мерно подпирает вторая, третья волна. Люди в многотысячной толпе не могут остановиться, пойти против неё: они вынуждены идти только по её течению. Не сумели проломить палисад? — да и чёрт с вами: идущие сзади ничего не видят, и только неудержимо идут, идут, толкая вас в спину, торопясь поскорее выйти из зоны поражения онагров. Напирающая толпа прижимает первый, второй, а то и третий ряд к кольям; некоторые тела насаживаются на их острия, другие, получившие раны от врагов, застревают окровавленными трупами в самом палисаде. Ряд кольев не в силах противостоять натиску людского моря, и вот уже он начинает валиться, выворачивая комья земли, подминая убитых. В некоторых местах ожесточённым бойцам удаётся-таки проломить палисад, не пав на него телами.