Клёст - птица горная (СИ)

Между тем враги столкнулись с нашим легионом. При этом ледогорская конница, кое-как преодолев реку и растеряв людей и пыл, не решилась броситься даже на ослабленные тысячи, а тоже разошлась в стороны, — по примеру разгромленной божегорской, предоставив свой расстроенной пехоте ломать строй не менее потрёпанных наших тысяч, к тому же сильно деморализованных ракетным ударом.
Вам приходилось когда-либо видеть, как сталкивается пехотный строй, ощетинившийся копьями, с толпой пехотинцев, бегущих, выпучив от крика глаза, с такими же копьями и щитами? Когда щиты бьются о щиты, копья пронзают тела насквозь или просто ломаются с бесполезным треском? Когда волна криков разбивается о встречные крики, когда мечи ломаются о мечи? Когда озлобленные мужики в тесноте и давке начинают бить друг друга мечами, ножами, кулаками, ногами, щитами в морду, или просто пытаются выдавить пальцами глаза друг другу? Нет? — ну, тогда вы не представляете, что такое настоящее война.
В такой свалке побеждает тот, кто более озлоблен и жаждет победы. Хотя картечь проредила ряды и у той, и у другой стороны, но наши бойцы оказались вообще не готовы к тому, что подобное оружие — существует, и что оно может свалиться тебе на голову, когда ты кушаешь кашку. Конечно, и с нашей стороны нашлись обозлённые вояки, жаждавшие отомстить за подлый обстрел, а иначе мы бы вообще никакого сопротивления не оказали.
Однако, рассуждать можно сколь угодно долго, но факт был таков, что ледогорская пехота пробила нашу оборону, — или то, что наш 5-й легион попытался изобразить как оборону. Правый фланг оказался смят из-за бегства прикрывавшей его тысячи. Я, имея возможность наблюдать только спины, видел, что наши люди постепенно пятятся назад, и появилась угроза прорыва противника на территорию лагеря.
Как вы помните, уважаемый читатель, позади первых трёх тысяч стояла тысяча наёмников, прикрывавших механизмы и химиков. Увы, в её составе было слишком много бойцов уровня Кашевара и даже хуже, к настоящей войне вообще не пригодных. Если я своих недоделков успел хотя бы немножко натаскать, то в других десятках зачастую просто били балду, пользуясь тем, что учебную тренировку спустили на усмотрение десятников, ненавидевших воинскую дисциплину, — результат оказался предсказуем: от этой тысячи мало что осталось, а десятки бедолаг, не сумевшие сбежать, заполнили своими телами фланговые рвы, раздавленные при бегстве. То, что осталось, спасти ситуацию могло едва ли…
Я увидел впереди стреломёт, стоявший на телеге с прочным дощатым дном. И боеприпасы лежали рядом. Вот только заняться этим было некому…
— Эй, ты, быстро со мной! — я ухватил за плечо одного из пойманных беглецов и рывком потащил вперёд, пока отступающая толпа не отрезала от нас эту чудо-машину. — Давай, вставляй пилумы в отверстия, — и быстро, быстро!!!
Дубовая рама шириной в 4 локтя, по ней два горизонтальных ряда гнёзд, расположенных в шахматном порядке — всего 24. Я, отложив щит, ухватил рычаг торсиона и принялся торопливо натягивать метательный канат из воловьих жил. Мой новый напарник лихорадочно хватал пилумы и засовывал в гнёзда — по закону подлости, любая поспешность приводит к тому, что быстро делать никак не получается. Я успел взвести торсион, а потом ещё помогал вставлять последние «стрелы».
Так, что мы имеем? Неплохо: с высоты телеги я увидел, что наших легионеров оттеснили достаточно, чтобы мы никого не задели из своих. Я слегка поправил прицел, осенил себя знаком Пресветлого и ногой ударил по рычагу спускового механизма…
— Х-х-х-х-х-лоп!!!
Оттянутая доска ударила по тупым концам пилумов так, что закреплённый стреломёт качнулся вместе с телегой, и взметнулось жидкое облачко пыли.
Страшное это оружие — стреломёт. Укороченные пилумы, оснащённые тяжёлыми наконечниками, пробивают воина вместе со щитом насквозь, что для той же картечи непосильно, т. к. она гораздо легче. Нет от него спасения, а в плотной массе тел все «стрелы» найдут себе обречённую жертву.
С криком повалилась шеренга противников, внеся некое смятение в ряды наступающих. Однако, мой стреломёт не смог бы сделать решающий перелом в ход сражения: подобный механизм предполагалось иметь на вооружении КАЖДОЙ центурии, и, хотя по факту легион располагал менее, чем тремя десятками, — это всё равно немало. Увы, тут всё тоже оказалось печально: разбрызганный «негасимый огонь» несколько стреломётов спалил, а в начавшейся панике потерялись многие из тех, кто умел с ними работать. А в третьей тысяче «ожил» вообще только один, — тот, которым я занялся.
 
При этом ледогорцы, оттеснив наши ряды, начали использовать несколько захваченных стреломётов против нас же, посколькураспавшаяся третья тысяча не удосужилась испортить брошенные торсионы… убил бы всех гадов!!!
— Давай, заряжай снова! — крикнул я. — Чего сидишь?! Кончай трусить!
Мой напарник скорчился у подножия телеги, вжав голову в плечи. Вообще-то, его опасения я понимал: расчет стреломёта превращается в заманчивую цель, и вражеские лучники не дремали — сразу попытались нас достать, благо мы возвышались над общей толпой. Передок телеги защищала плотная деревянная стенка, да и рама с гнёздами сама по себе являлась непробиваемой защитой. Тем не менее, никакой радости от того, что в неё вонзилась вражеская стрела, а ещё несколько бесполезно свистнули над головой, у меня не появилось.
Я схватил с телеги свой щит и почти насильно нацепил его на спину напарнику:
— Заряжай, … твою мать! Живо!
И, подавая пример, сам первым вскочил на переднюю ступеньку, двумя движениями загнав в гнёзда два пилума, и тут же бросившись наземь, спасая беззащитную спину от возможной стрелы.
Напарник кое-как вставил десяток «стрел», при этом собрав на щит несколько вражеских, и, я, полагая, что нет смысла терять драгоценное время, дал второй залп… опрокинуло ещё одну ледогорскую шеренгу. На третий раз мы зарядили только нижний ряд; щит на спине моего подручного стал похож на подушечку для иголок.
Мы, конечно, сильно помогли задержать ледогорцев, но одним стреломётом наступление не остановишь. Телега мешала пятиться, на неё начали натыкаться спинами наши отступающие, мешая перезарядке. Кроме того, мне никак не улыбалось оказаться зажатым в плотной толпе, попасть в общую мясорубку и сложить буйную голову во славу Божегории, поэтому я просто перерубил канат торсиона, соскочил вниз и пошёл, не оглядываясь, к своему десятку. Хотелось бежать, поскольку время стало воистину на вес золота, но — НЕЛЬЗЯ: так можно и панику спровоцировать. Навстречу мне шли дезертиры, погоняемые командирами из четвёртой тысячи; меня принимали за труса, угрожали, пытались остановить, повернуть назад, но я только делал неприличные жесты, отвечая, что мой десяток должен охранять химиков, а приказы я буду слушать только от своего центуриона. По дороге мне попался брошенный щит, и я нацепил его на руку.
Вот и моя шеренга, которой я приказал остановиться подальше, чтобы её не затянуло в общую свалку. Что-то не то… ага, появилась лишняя лыбящаяся рожа!
— Жнец? А ты откуда?!
— А не хочу я в лазарете валяться! Когда ничего не видишь — ещё страшнее!
— Как раны?
— Хромаю, но медикус сказал, что жить буду. Болит пока, зараза…
— Ну, хорошо, оставайся с нами. Кстати, что с Рыбаком?
— Так это… — Жнец выпучил глаза. — Умер он давно, от горячки. Нутро ему повредили, сам врач ковырялся, зашивал, да что толку…
Мда, дело обычное. Наш десяток, попадавший в переделки, постоянно доукомплектовывали, поэтому Рыбака и Жнеца после выздоровления всё равно отдали бы в подчинение другим. Я это знал и поэтому не пытался выяснять, сколько ещё будут лечить моих людей. А Рыбак, вишь ты, не вернётся… да уж, сходил заработать себе на свадьбу! — а получил бесплатные похороны.
 
— Работу в строю не забыл?
— Неа… виноват: никак нет!
— Шмель, отведи людей назад, ближе к химикам. Я пойду осмотрюсь, скоро буду.
— Слушаюсь!
Я помчался обратно к смотровой вышке. Сейчас на ней никто не стоял, поскольку противник сблизился вплотную, наши метательные машины стали бесполезны, и корректировщик перестал быть нужным. Я взбежал повыше, огляделся.