Территория пунктира (СИ)

Знание о реке пришло в мою голову только что, и я был абсолютно уверен, что так оно и будет, если мы не встанем, или упадём, или просто остановимся без разрешения. Странное место: река, скальные отроги, вдалеке за спиной каменные пики. А что ждёт нас впереди? Где я вообще? И как здесь оказался?
В принципе, ответ на последний вопрос лежал на поверхности, ибо не сложно догадаться, что из своего родного двадцать первого века я попал в очень далёкое прошлое. Какого-то шока по случаю данного открытия не случилось — попал и попал. Бывает. Литературы на эту тему я прочитал достаточно, поэтому удивляться книжному сюжету, внедрённому в реальную жизнь, не приходилось. Теперь просто надо жить дальше и выпутываться. Настораживало другое: мой сосед.
Голову даю на отсечение, что он такой же чёртов попаданец, как и я. Одет он был лучше: суконный халат, шаровары, на ногах сандалии, но дело, в общем, не в одежде, а в том, как мы смотрели на окружающий мир. Мы, при всём нашем внешнем различии, делали это одинаково: дико и широко открытыми глазами. Правда, в его глазах был какой-то золотистый отблеск, и это настораживало ещё больше.
Меня он тоже признал за своего.
— Кажется, мы товарищи по несчастью? — обратился он ко мне. — Я имею ввиду не положение, в котором мы оказались, а место. Вы тоже не понимаете, куда попали?
— Место и впрямь странное, — кивнул я.
— Вы не удивлены, — констатировал он.
— А есть смысл? Если я щёлкну пальцами или ущипну себя, то всё это никуда не исчезнет… Как вас зовут?
— Самуил. Это имя…
— Еврей?
— Понимаете в чём дело, молодой человек, я… как бы вам это сказать… В общем, да, я еврей. А вы, по всей видимости, нет?
— Я русский.
— Странно, никогда не встречал русского, говорящего на иврите.
— Почему на иврите?
— Ну как же…
— Двигаться! Двигаться!
Снова просвистел бич и упал на чью-то спину позади нас — звук, как будто лопнул воздух, и сразу за ним подавленный всхлип. Самуил вздрогнул, втянул голову в плечи. Колонна всколыхнулась, пришла в движение, бичи стали щёлкать реже.
Пошли.
Шли медленно. Хабиру не торопили нас, лишь изредка выкрикивали что-то вроде: бараны, свиньи, холерные псы. На ругательства я не обижался. В конце концов, каждый человек ругается согласно уровня своего интеллекта, и если этот уровень понижен, не стоит удивляться примитивной лексике, и уж тем более нет резона на неё обижаться.
Шагов через сто я начал чувствовать давящую боль в ступнях. Ходить босиком, при всех своих плюсах и минусах, я не привычен, не сподобился получить такого опыта, и теперь смотрел на моего нового товарища с завистью. Многое бы я отдал за пару приличной обуви. Хотя можно и не приличной, можно старые тапки или потрёпанные галоши, лишь бы защитить ступни от мелких камней. И не помешал бы плащ с капюшоном и высокой горловиной, чтобы вода не затекала за шиворот.
Самуил, казалось, не чувствовал ни холода, ни моросящего дождя. Он ступал уверенно, полной ступнёй, и не смотрел, куда сделать очередной шаг, а только прямо перед собой. Я проследил его взгляд. Впереди неровной стеной возвышались горы. Серые вершины, протыкая гиблую пелену туч, прятались где-то за кромкой неба. В узкие разрывы косыми линиями прорывались солнечные лучи, и от их ласкового вида становилось чуточку теплей. Я поёжился. Почему ни один из них не падает на меня?
Когда мы прошли долину и начали подниматься на перевал, Самуил вдруг оживился. Он повернулся ко мне, в глазах снова проскочили электрические искорки, и сказал:
— Так вот, возвращаясь к нашему разговору… Вы спросили, почему на иврите? И ещё так удивились моему вопросу. Дело в том, молодой человек, что я не силён в иностранных языках. Не владею ими, понимаете? Родным для меня является иврит. А для вас, надо полагать, нет?
— Только русский. И немножко немецкий. Запомнил по школьной программе и фильмам все эти въедливые словечки типа: хенде хох, ду бист нихт шпацырен, арбайтен, аусвайс и прочую хрень.
Самуил поморщился.
— Немецкий в вашем исполнении звучит ещё хуже, чем из уст природных носителей. Но не в том суть. Насколько я понимаю, вы считаете, что говорите со мной на русском, и я, соответственно, так же говорю с вами на русском?
 
— А разве нет?
— Ошибаетесь, — лицо Самуила озарилось. — Мы все говорим на Лешон ха-Кодеш! [3] Святой язык! — и увидев моё недоумение, быстро заговорил. — Сейчас попробую объяснить. Пока мы шли, я проанализировал ругательства наших вооружённых попутчиков и ваши терпеливые ответы на мои вопросы, и пришёл к выводу, что при склонении существительных их окончания не меняются. Следите за мыслью? А в глагольной позиции ярко проглядывают четыре временных формы, условно именуемых перфектом, имперфектом, перевёрнутым перфектом и перевёрнутым имперфектом. Всё это однозначно указывает на эпоху, в которой мы находимся, а так же на местоположение, причём достаточно конкретное, вплоть до географического региона.
Я хмыкнул. Самуил разговаривал со мной так, будто я профессор лингвистики. Но дело в том, что я даже не студент первого курса. Более того, я и грамматикой владею не в совершенстве, и мне не важно, сколько у глаголов времени и на что они его тратят. Я попробовал объяснить это Самуилу, но он отмахнулся и продолжил говорить, следуя исключительно своей языковой теории. Я плюнул и перестал его слушать. В его словах звучал энтузиазм учёного, огонь первооткрывателя, а мне была нужна надежда. В нынешнем положении мне более всего подошёл бы священник.
Идти становилось труднее. Дорога петляла меж каменистых нагромождений, дождь усилился, похолодало, в душе укоренилась безысходность. Какие бесы забросили нас в эти края? И главное — за что?
— Вы, верно, устали? — спросил Самуил. — Ну ничего, скоро привал.
— С чего вы взяли?
— А какой час, по-вашему?
Я посмотрел на тучи. С начала нашего похода их положение не изменилось, ну разве что поменялся цвет с сизо-серого на серо-сизый.
— Затрудняюсь ответить.
— Уже вечер, друг мой, скоро стемнеет. А ночью в этих краях бесконечно темно. Этим они похожи на настоящие горы.
— Вы гуляли ночами по горам?
— Я жил в горах… — вздохнул он и добавил с горестной улыбкой. — В дни, когда я простужался и кашлял, люди из долины приносили мне мёд.
Это прозвучало как панегирик прошлому и вызвало новый всплеск удивления. Сначала Самуил виделся мне философом, потом лингвистом, теперь к этому добавился поэт. Что я узнаю о нём завтра?
От начала колонны прилетел крик:
— Привал!
Я мгновенно сел там же, где стоял. И не сел — упал. Осторожно ощупал ступни. Ран не было, но любое прикосновение отдавалось протяжной тупой болью. Если к завтрашнему утру не удастся раздобыть обувь, я не смогу идти.
Дождь кончился, тучи над головами развеялись. Двое хабиру принесли мешок и вытряхнули его на дорогу. Хлеб! Я не стал ждать приглашения к столу, и бросился вперёд. Успел схватить ломоть, почувствовал удар по спине, сжался и кубарем выкатился из общей свалки. Хорошая реакция всегда приводит к положительному результату. На дороге образовалась куча мала, каждый старался урвать кусок, а кто-то и два. Ко мне ринулись сразу четверо, намереваясь отнять добычу. Я не стал ждать, когда они приблизятся достаточно близко, подхватил с обочины камень и всем видом показал, что проломлю череп любому, кто приблизится. Желающие отнять мой хлеб отступили.
Я вернулся к Самуилу, разломил кусок на две части и одну протянул своему новому знакомому.
— Ешьте.
Он кивнул, благодаря, поднёс хлеб к носу и втянул в себя его запах.
— Ах, как пахнет.
Я принюхался к своей половине, но ничего не почувствовал. Откусил. Вкуса тоже не почувствовал: пресный, жёсткий и как будто с песком или пылью.
Справа от меня сидели, обнявшись, старик и старуха, которых я заметил утром. Хлеба им не досталось. Не досталось многим, но эти двое почему-то вызывали у меня особую жалость. Ругая себя в мыслях, я протянул им свою долю. Старик принял её с осторожностью, словно боялся, что я передумаю, и отдал жене. Та отломила кусочек и вернула остатки мужу.