Девять бусин на красной нити (СИ)

– И для чего он был?
– На его ветвях покоились все девять наших миров.
В голове что-то завертелось, словно множество деталей, раньше разбросанных в хаотичном беспорядке, получили импульс и наконец заняли свои места.
Ясень.
Покоились миры.
– Но разве миры не парят в пространстве?
– Сейчас да. Скорее даже не парят, а просто кружат, сталкиваясь, притягиваясь и отскакивая друг от друга.
– И артефакты должны помочь им достичь равновесия?
– Так предполагалось, – Снор вступил в разговор, слегка скривившись, вполне определено давая понять, что он думает по этому поводу.
– Но вы считаете, что предположение не верно.
Великан кивнул.
– Нет оснований предполагать, что артефакты, пусть и великие предметы, когда-то принадлежащие богам, смогут удержать в порядке тот хаос, который твориться сейчас.
– Потому, что артефакты не создают основы, – я коснулась пальцами ожерелья, почти полностью перенявшего температуру моего тела. Теперь я, кажется, понимала. – Они придают только импульс. Если бы все девять миров покоились на ветвях, к примеру, Мирового ясеня, артефакты смогли бы удержать их на месте.
– Верно.
– Но почему тогда Дьярви продолжает искать волшебные вещи, вместо того, чтобы найти основу?
– Потому, что у асов другое виденье мира. – Бергель фыркнул, словно речь шла не о богах, а о какой-то шайке. – Они не в состоянии понять элементарных вещей, считая, что все держится только на них. Им не ясно даже то, что именно их нахождение в Мидгарде провоцирует появление псов из Хельхейма.
– Это так? – я с удивлением обернулась к Хакону, желая получить подтверждение. Полукровка кивнул, хмуря брови.
– Асы думают, что миры придут в равновесие сами собой, стоит им заполучить меч, копье и остальные предметы. Вот только на них свет клином не сошелся. Могу сказать, что даже их полное исчезновение не сильно бы повлияло на положение дел. Просто через пару сотен лет среди людей или хримтурсов, или даже цвергов появился бы тот, кого можно было бы назвать асом. Сила, та что витает в воздухе наших миров, всегда найдет себе сосуд.
– О да, я знакома с дочерью Дьярви, – Хильд была очень удачным примером в этом случае.
– Да, девочка из их дома стала местом скопления силы Хельхейма.
В зале повисла пауза, позволяя каждому поразмыслить о ситуации.
– Но ты говоришь, что дела все хуже?
– Да, – Хакон вновь кивнул, наливая в мою чашу золотистый напиток, сладко пахнущий медом и травами. – У нас это пока не так заметно, так как нас не мало. Мы поглощаем часть силы, помогая удерживать Нифльхенйм в относительном равновесии, но на долго ли? Найти замену Иггдрасилю не так просто.
– Не будем о грустном, – Снор со стуком опустил кубок на стол. Вздрогнув от неожиданности, перевела взгляд на великана, поймав легкую улыбку, – в конце концов, у нас в доме гость, и я с удовольствием показал бы Натсуми умения наших мастеров. Сегодня, девица– птица, в моем доме отдыхает скальд. Он много путешествует, и раз в десять дней возвращается сюда, пополнить запасы и выспаться в тепле и уюте. И раз так получилось, что к тебе попал Брисенгамен, я попросил скальда рассказать нам историю ожерелья Фрейи. Конечно, история приукрашена и не совсем правдива, но от этого она не станет скучнее.
Еще одна хитрая улыба, взмах руки и высокие окна завесили плотные серебряные шторы, словно сотканные из звезд и тумана. Кресла чуть повернулись к пустой стене напротив Снора. Все замерли и затихли в ожидании представления.
– Смотри, это очень интересно, – теплая рука Хакона поймала мою ладонь в полумраке. Прошло несколько мгновений, и из неприметной двери в конце зала вышел человек. По виду самый простой мужчина средних лет, ни старый и не особо крепкий. От него не шло потоков силы, не было ярких цветов в совершенно заурядной ауре. Просто человек.
Он так чужеродно и необычно смотрелся в этом месте, что хотелось протереть глаза.
Скальд поклонился и сел на небольшую подушку в самом углу комнаты. Там была такая тень, что я ее даже сперва и не заметила. По комнате пронесся тихий высокий свист, через мгновение начало происходить такое невероятное представление, что любой владелец кинотеатра во Внешнем мире просто удавился бы от зависти.
 
– Фрейя была прекрасней всех богинь девяти миров. Ее длинные тугие косы касались земли, – прямо в темном воздухе вспыхнули огоньки, зазвучала тихая, светлая мелодия, и в дальнем конце зала появилась молодая богиня. Она была чуть прозрачной, сияющей, но такой живой, словно напротив и правда стояло существо из плоти. Фрейя танцевала, играла с лесными котами, резвящимися в зеленой траве, которой в одно мгновение по слову скальда покрылся пол зала, звонко смеялась и пела.
Это было ни кино, ни представление, мы словно стояли рядом с богиней в каждый миг описываемый сказителем. Картинки менялись, небо набухало тучами или слепило солнечными лучами. В какой-то миг я даже почувствовала капли дождя на лице, глядя как вода стекает по мокрому платью Фрейи, брошенной супругом ради развлечений с земной женщиной. Одинокая, обиженная богиня, прекрасная как зимнее утро, стояла в пожухлой осенней траве, а на заднем фоне два разгоряченных тела сплетались в недвусмысленном танце.
Картинки меняются быстро, вот подземный город невероятной красоты. Выточенные в камне колонны с золотыми прожилками, сияющими в полумраке, фонтаны и водопады, уходящие вниз на десяток этажей, высокие мосты и резные переходы. Фрейя идет по шумным улицам, накинув на голову темный капюшон с меховой опушкой. Ее плащ украшен соколиными перьями и искусной вышивкой. Она прекрасна, но ее губы дрожат от обиды, а пальцы крутят и крутят браслеты на запястье, не в силах унять гордость. Она богиня, красивейшая из всех, наравне с Одином забирающая в свои чертоги павших воинов, ведущая в бой воинственных дев, рыдает, бродя по лабиринтам Свратальвхейма, утирая золотые слезы.
В повествовании нет слов, только музыка и картинки, но все образы настолько живые, яркие и невероятно правдивые, что, кажется, протяни руку – и сможешь коснуться локона богини. Вот у цверги, тенью прошедшей мимо богини, видны седые пряди в волосах и зеленые камни в ушах. Вот трещина на стене, и двое торговцев, спорящих чуть в стороне. Слова не нужны, каждый жест, каждый взгляд так красноречив и понятен, что невольно начинаешь потирать плечи, замерзая от ветра, и щурить глаза, чувствуя тепло солнца на щеках.
Фрейя идет по подземному городу, мимо рынка, мимо прилавков. Что-то ярко, нестерпимо и призывно вспыхивает чуть в стороне, привлекая внимание богини, заставляя ее обернуться и ускорить шаг. Их здесь много. Таких искусных изделий, что начинаешь сомневаться, сделаны ли они руками, или волшебством. Но только одно, то, что лежит чуть дальше, словно в стороне, притягивает взгляд богини. Оно не так искусно, рисунок не столь сложен, но Фрейя не может отвести взгляд. Ее длинные, тонкие пальцы тянутся к ожерелью.
Их четверо. Невысокие, крепкие, с хитрым взглядом. Братья-цверги смотрят на богиню с таким огнем в глазах, что мне становится жарко. Почти задыхаясь, я шарю рукой по столу, пытаясь найти чашу, почти потерявшись в картинках и реальности. Чашу мне подают, я не вижу кто, я не могу отвлечься от происходящего.
Я вижу, как богиня теряется, смущается и гордо вздергивает подбородок под смелыми и прямыми взглядами цвергов. Нет сомнений, что они требуют за свое изделие. Есть сомнение в другом. Что сильнее притягивает обиженную Фрею: красота ожерелья, или огонь, пылающий в глазах мастеров.
Вдруг картинки схлопываются, словно втягиваясь в центр. Все обрывается так резко, что я какое-то время еще не могу нормально дышать, впечатленная и пораженная до глубины души. Никакие фильмы Голивуда, с их спецэффектами не сравнятся с этим полным погружением.
 
Почти не замечая, как скальд встает, кланяется и покидает зал, а все еще сижу, глядя в пустую стену. Я думаю.
Я совсем не могу осуждать богиню, если происходящее хоть немного напоминало то, что мы видели. Отвергнутая женщина, не любимая и преданная. Как она могла не ответить на ту страсть, которую предлагали ей цверги. Могла ли? Может. Не мне судить. Наверное я бы так не поступила. Но я могу ее понять.