Neлюбoff (СИ)

- Да, я понял - говорю я, только для того, что бы отвязаться от этого, неизвестного мне Соколова.
- Что случилось, Анатолий? - спрашивает Софья, глядя на меня бездонными глазами, в которых плещется неподдельное страдание, а может мне это кажется.
- Софи, мне нужно ехать. Майя попала в аварию - говорю я, судорожно собирая разлетевшийся по полу телефон. Она молча смотрит на меня, прижимая к груди, подаренную мною игрушку, словно от этого смешного медведя зависит ее пребывание на грешной земле. Наконец, собрав телефон, я набираю номер Олега, но он недоступен. Я не могу сейчас думать ни о чем, кроме того, что я оттолкнул Майю, когда она так нуждалась во мне, не помешал сесть пьяной за руль. Обида ослепила меня, мешая видеть, насколько несчастна женщина, которую я любил когда - то.
- Хочешь, я поеду с тобой? - спрашивает меня Софи, но мне не хочется сейчас разговаривать с ней.
- Нет - односложно отвечаю я, очевидно, обидев ее своим резким тоном и, схватив с вешалки куртку, выбегаю из квартиры, крепко зажав в руке ключи от машины.
В больнице пустынно, что меня безмерно удивляет. Только заядлые курильщики мнутся возле входа, судорожно затягиваясь и ежась от холода, словно огромные, почему - то дымящие воробьи, да снующие туда - сюда по коридору медицинские сестры, воздушно - белые, и легкие. Сидящее в регистратуре, небесное создание, от скуки разгадывающее огромный кроссворд, дает мне полную информацию, куда доставлена пострадавшая в аварии, Майя Королева, кокетливо глядя на меня, из - под длинных, каких - то неестественных ресниц. Больничные стены, покрытые непонятного цвета краской, вгоняют меня в потустороннюю тоску, от которой хочется выть. Приют печали и скорби для меня больница, с тех пор, как в этих стенах умерла сначала моя мама, а потом и отец. И ничего не изменилось здесь с тех пор, те же запахи боли и отчаяния, та же беспросветность.
Олег сидит на кушетке возле входа в палату, привалившись спиной к клеенчатой спинке, и смотрит в потолок. На лице его ничего не написано, полное равнодушие.
- Здравствуй, Олег - говорю я, протягивая руку для приветствия. - Как она, есть шанс на благополучный исход. - Исход, говоришь? Сорок процентов ожогов и сломанный позвоночник.
- Но жива, ведь, это главное? - говорю я, понимая, что несу полнейший бред.
- Лучше бы умерла - равнодушно дергает плечом Олег. - Что это за жизнь Толян? Овощем жить. Ты же знаешь ее отношение к своей внешности. У нее от лица ничего не осталось. Жизнь ли это будет? Неподвижность и темнота, глаза то, тоже выгорели. Зря ты и приехал, она все равно в коме. Пашка с Еленой тут тоже терлись, еле проводил. Ты вроде в отпуск собирался, вот и езжай. Не заставляй свою женщину ждать, и меня тоже. Время идет, знаешь ли. Да и работа не терпит.
- Олег, но это не правильно. И ты знаешь. Она же не чужая нам.
- Слушай, ничего мы не сделаем для Майи. Ни ты, ни я. Никто не сделает. Даже за огромные деньги, это невозможно. Дура она, сколько раз ей говорил, не садись бухая за руль. Знаешь, что она отвечала? Чего молчишь? Знаешь ведь. Как она там говорила, « Я когда пьяная, богиня за рулем, а трезвая, всего лишь королева», так ведь. Дорисовалась, коза.
- И, как я уеду в отпуск, по - твоему? - спрашиваю я, глядя на своего друга детства, и не узнавая в нем того веселого, сострадательного мальчишку, который плакал, жалея ящерицу, оставившую в его руках свой хвост.
- Уедешь. И я уеду. Мать ее я вызвал, она заберет Майку к себе, в свой зажопинск. Как там городишко назывался, откуда она выползла? Ну, буду финансово ее содержать, большего не проси от меня - говорит Олег. - Олег, а ты любил ее? - спрашиваю я, заранее зная ответ. - Нет, Анатоль, не любил. И она никого, никогда не любила, кроме себя. И я понимаю, что он прав, если не во всем, то во многом. Майя сама строила свою жизнь, никого не слушая, не жалея. Она шла по головам, оставляя за собой растоптанные судьбы и пепелище. Любя только себя, она забывала о тех, кто действительно любил ее. Та же мать, которая теперь положит жизнь, ухаживая за ней, не была ей нужна все эти годы.
 
- Короче, у меня самолет через час, пойду я. Итак, два дня тут стены обтирал. А ты, что б хорошо отдохнул, у меня на тебя большие планы - говорит Олег, хохотнув и, пожав мне руку, уходит.
бедная Майя. Что с тобой станет, когда ты придешь в сознание? Белая простыня, белая наволочка, белые бинты на лице. Глупая, невероятная красавица, не умеющая проигрывать. Зачем ты ехала ко мне через весь город, какой подарок положила в тот белоснежный конверт, который я, так и не удосужился открыть? Думаю, что ничего хорошего, ты бы не принесла мне, не поехала бы за тридевять земель, что бы порадовать. Я знаю это, потому что знаю тебя. Как мне было больно, когда я стал тебе не нужен, сердце разрывалось на тысячи частей от твоего предательства. Но тебя совершенно не интересовали мои чувства. А теперь я люблю, и она, моя Софья ждет меня дома. Ты прости меня, но я, действительно, ничего не могу сделать, как бы, не хотел этого» - Я стою у кровати, на которой лежит тело. Это не Майя, в моей памяти она останется прекрасной, белозубой феей, а не замотанным в бинты, неподвижным коконом. Покидая палату, я сталкиваюсь в дверях с красивой, немолодой женщиной с заплаканными глазами. - Вы мама Майи? - спрашиваю я. Странно, но я никогда не видел своей бывшей тещи. - Да, - кивает она головой - а вы Анатолий? Я, ведь права. Вы знаете, Майя рассказывала мне о вас, но познакомить постеснялась. Вы простите ее. Она не со зла обидела вас, просто не ведала, что творит. Любви нельзя научить, как я не старалась, не смогла дать моей дочери этой науки. Нелюбовь и довела ее до такого состояния. Нелюбовь и ненависть ко всему и всем. Грех говорить так про своего ребенка, но это правда. Неумение любить - это высшая степень уродства, она родилась такой, такой, видимо, и умрет. Идите, Анатолий, и не оглядывайтесь. Майя в надежных руках. И будьте счастливы.
Больницу я покидаю терзаемый чувствами. Слова матери Майи никак не идут у меня из головы. Она права, любви научить невозможно, но можно разбудить ее в сердце женщины, которую действительно, безгранично обожаешь. Значит, мне, наконец - то, повезло, в тот момент, когда я случайно забрел в то кафе, где нашел мою Софью, мою любовь. А Майя, просто не была моей судьбой.
Софья, моя Софи, спит в кресле, трогательно подложив под щеку руку. Я подхватываю невесомое тело, что бы перенести в кровать, но она, тут же просыпается.
- Как Майя? - спрашивает она, открыв огромные, янтарные глаза.
- Она в надежных руках - уклончиво отвечаю я, не желая расстраивать мою красавицу. - Спи, а то нам завтра собирать чемоданы. Полно работы.
Каждый сам кузнец своего счастья. Я нашел его в любви, Майя искала в деньгах и удовольствии. Мое счастье спокойно спит, подложив под розовую щеку, тонкую ладошку. Завтра, мы соберем вещи и поедем в отпуск. Конверт, принесенный Майей, я открою, когда вернусь.
ГЛАВА 23 
ГЛАВА26
[Она]
Он спит спокойно, положив руку мне на грудь. Всю ночь Анатолий метался по кровати, видимо сказалось нервное перенапряжение, успокоился только под утро. Поэтому, я боюсь пошевелиться, чтобы не потревожить его сон, но тошнота становится невыносимой.
- Куда ты? - спрашивает Анатолий, когда я, все - таки разбудив его, выскальзываю из объятий крепких рук, самого любимого на свете мужчины.
- Спи Анатолий, я в туалет.
- Некогда спать, Софи. Самолет в пять часов, нужно успеть собраться - улыбается он, легко соскакивая с кровати. - Что с тобой, ты такая бледная?
 
- А ты, через чур, внимателен - говорю я и, почти бегом, устремляюсь в ванную.
Я слышу, как он гремит посудой на кухне, пока меня выворачивает наизнанку и стараюсь не издавать громких звуков. Обдумав свою ситуацию, я решила идти к врачу, что бы избавиться от ненужной никому беременности. Но лишить Анатолия отпуска, которого он так ждал, у меня не хватает духа. Приведя себя в порядок, иду в кухню, где Анатолий уже накрыл к завтраку стол. Он никогда не ест по утрам, только запивает крепким ароматным кофе, проглоченные строчки ежедневной, утренней газеты. Это ритуал, такой же, как его ежеутренние попытки втиснуть в меня приготовленный им завтрак. - Что с Майей - без интереса спрашиваю я. Меня совсем не волнует ее судьба, но не спросить было бы неприлично.