Брошенный (СИ)

— Зачем? — выскакивает у меня испуганный вопрос.
— Вы пойдете в приличное место на шестьдесят девятом, так что надень платье, — приказывает Редженс. — Возьми что-нибудь у Ристики. Выходите через полчаса.
— Но… — хочу возразить я, хотя бы потому, что у тонкой изящной Ристики не может быть платьев на мою фигуру, во-вторых, у меня сегодня общая практика. Но Редженс пронзает меня таким ледяным взглядом, что и так ясно — он не хочет ничего слышать. Приходится подчиниться.
При этом почему-то, как только Ристика слышит мою просьбу, она приходит в дикий восторг. Она тащит меня в свою комнату, просторную, но полностью занятую творческим беспорядком, и быстренько вытаскивает из шкафа платье.
— Вот, я давно уже сшила его по твоим меркам, но стеснялась предложить!
— Но ты же не снимала с меня мерок? — удивляюсь я, а руки тянутся к платью. Оно идеально — не такое вычурное как Ристика сама носит, лаконичное, приятного серо-голубого оттенка с бежевыми короткими рукавами и широким поясом.
— Да я на глаз, так что меряй давай, — она с волнением прикусывает ноготь.
Платье садится прекрасно, и восторженная подруга пихает меня на стул перед туалетным столиком с большим круглым зеркалом и делает мне легкий макияж и простую прическу — точь-точь в моем вкусе. Я уже говорила, что она талантище?
Пока Ристика ищет мне подходящие туфли и сумку, в которую можно было бы запихать комбинезон, в который мне придется переодеться в общественном туалете перед общей практикой, я разглядываю совершенно новую себя в еще одно большое напольное зеркало. Ничего себе — я впервые сама себе нравлюсь. Меня посещает дерзкая мысль, что если б я научилась так подбирать себе одежду и правильно ухаживать за собой, я могла бы быть почти красива.
Но время поджимает, с туфлями в руках и сумкой через плечо бегу обратно в апартаменты Редженса, а потом по коридору к своей комнате, на ходу снимая медальон, который так и проносила все это время. Алан как раз выходит из кухни, где ждал меня в одиночестве, и окликает.
— Одень обратно, без него образ будет неполным, — говорит он, осматривая меня с ног до головы.
— Но вещь наверняка дорогая, — пытаюсь возразить, сжимая подвеску в ладони.
— Мы тоже не в дешевое место идем, — злым тоном отвечает Алан. Я теряюсь, хотя надо бы настоять на своем. Но я отчего-то слишком взволнована для этого. У меня словно нет сил спорить.
Всю дорогу до ресторана мы напряженно молчим. Я не понимаю, для чего все это: чего хочет Алан, на что рассчитывает Редженс, и как, в конце концов, вести себя мне? Меня это все убивает, на нервах я едва замечаю окружающее, а горло словно стискивает не проходящий спазм. Отмечаю только, что столик, за который мы садимся, белоснежно белый, низкая загородка, отделяющая нас от других столиков, деревянная решетчатая, украшенная гирляндой искусственных цветов. Красиво оформленное красочное меню наполнено непонятными названиями блюд, так что я выбираю, что подешевле, Алан тоже делает свой выбор, и официант удаляется, оставляя нас сидеть вдвоем друг напротив друга. Неловко.
Мы находимся на самом верхнем из основных уровней, завтрак здесь только начинают подавать, так что сейчас мы самые первые посетители. Сидим и ждем, одни в целом зале. Я с преувеличенным вниманием разглядываю вазочку с искусственным растением — россыпь милых белых цветочков среди широких остроконечных зеленых листьев. Алан где-то в своих мыслях откинулся на спинку стула.
Наконец, официант приносит тарелки и снова исчезает. Я тут же хватаюсь за вилку, а другой рукой осторожно проверяю под столом время на планшете.
— Хорошо выглядишь, — внезапно говорит Алан, также принимаясь за еду. Перемешивая зеленые ростки и оранжевые зерна с соусом у себя в тарелке, он продолжает: — Я боялся, что Ристика оденет тебя так же вульгарно, как одевается сама.
Пытаюсь возразить, но дыхания не хватает на членораздельное высказывание. Хотя Алан и не интересуется моим мнением, он во многом все еще в своих мыслях.
— Не люблю, когда девушки пытаются из своего внешнего вида сделать какой-то манифест, называя это самовыражением. Рейна связывала такое поведение с низкой самоотценкой, неприятием естественной внешности и своего тела. Такие девушки сосредоточенны только на себе самих, эгоцентричны и глупы, — говорит он с осуждением.
 
— Это все явно не про Ристику, — нахожу в себе силы тихо проговорить я. И вообще, кто такая Рейна?
— Рейна — это мать Редженса, — напоминает Алан, словно слышит мои мысли, но не слова. — Я уже говорил тебе о ней. Она прививала нам хороший вкус и самодисциплину. Явись кто-нибудь из нас в таком виде к завтраку, и она…лишила бы его еды на целую неделю. Даже девочку. Я говорил тебе, что к девочкам она относилась иначе, даже к сестре Кейна. Эти двое часто гостили у нас. Их мать жила на одиннадцатом уровне, ты знала? Отбросы.
Я продолжаю что-то жевать, так и не разобравшись, что мне подали, а под такую информацию и вкуса не чувствую. Одиннадцатый уровень? Это не нулевой, но почти. Что в некоторой степени объясняет и ненависть Кейна к нашему с Лексом происхождению с самого низа Муравейника, и то, что он нас оттуда забрал. Эх, противоречивый, взбалмошный Кейн.
— Отбросы и по происхождению, и по воспитанию. Их пьющая мать и выводок погодок от разных мужчин, таких же низких, как она сама… ясно, что они не хотели оставаться там, с ними, и питаться в бесплатной столовой, а прилепились к Редженсу. Рейна была не против, что в ее маленькой детской тюрьме стало на двое заключенных больше. Она просто придумала для них отдельный гостевой свод правил, а наказывала за их нарушение так же жестоко, как и своих собственных детей и детей своих акбратов. Мой отец, наверное, единственный кто пытался воевать с ней. Незадолго до моего девятилетия он ушел от нее, так что вскоре и мне удалось бы избавиться от нее, зажить нормальной жизнью без постоянного контроля… — разоткровенничался Алан. — Впрочем, тогда я и не знал о другой жизни, не соображал толком, что все это не нормально. Но за неделю до моего дня рождения…
Он не успевает договорить, потому что к нам подходит и опирается на перегородку очень странная девушка. Глаза Алана на мгновение выпучиваются, когда он замечает ее, но не от удивления.
— Привет, Алан! — восклицает она звонким детским голосочком. Она одета в короткую юбку с очень пышным подъюбником, блузку с рюшами на лифе и рукавами-буффами, на голове большой бант, а на шее маленький. Лицо покрыто белилами, а губы неестественной формы, также бантиком — слоем сочной красной помады. — Привет, Вета! — неожиданно обращается девушка и ко мне. — Редженс говорил тебе обо мне? Конечно, не говорил! Я Пия! Можно к вам?
— Нет, ты не видишь? У нас свидание! — возражает Алан.
— Вижу, но я ненадолго, — весело отвечает Пия и сама притаскивает себе стул. — Я просто хочу, наконец, лично познакомиться с Ветой, — она дружелюбно улыбается мне. — Редженс так много мне о тебе рассказывал, но я впервые тебя увидела, так что подбежала представиться.
Я удивленно смотрю на нее. Почему Редженс много обо мне рассказывал? Что с ним вообще в последнее время такое происходит?!
— Мое полное имя Пия Венера Андзен, — представляется девушка и начинает тараторить, — я состою в научной гильдии и работаю над машинным усовершенствованием человеческого тела. Заметила, как необычно звучит мой голос? Его модулирует специальный имплантат в моем горле, — Пия указывает на маленький бантик на шее, — которым я могу управлять с телефона.
Алан пренебрежительно закатывает глаза.
— Живу я пока на пятьдесят шестом уровне в красном секторе, — продолжает девушка, полностью сосредоточив внимание на мне и подвинувшись, на мой взгляд, слишком близко, так что мне как-то неудобно. — Я все так подробно рассказываю, потому что мы с Редженсом стали уже очень близки и подумываем съехаться, а ты его акбрат, но он наверняка ничего про меня не рассказывал — он только со мной может говорить по душам, такой вот он скрытный. У него было тяжелое детство, ты знаешь? У меня тоже высокий уровень, но скорее всего я перееду к нему, и он станет нашим общим шинардом. Так что тебе нужно быть в курсе событий, поэтому я тебе все это и рассказываю! У тебя есть ко мне какие-нибудь вопросы? С удовольствием отвечу!