8 марта, зараза! (СИ)

— Мой муж и его друг, — хнычу в трубку.
В ответ раздаётся презрительное фырканье.
— Мне нет дела до ваших ролевых игр.
— Это не игра! — кричу в отчаянии. — Они тут, оба… Они сделают это.
— Алла, — строгий ответ, — ты сама попросила меня не вмешиваться в твою жизнь. Я пообещал и привык держать слово. Так что, извини. У меня самолет.
И… отбивает звонок.
Вот так просто.
Господи, я уже и забыла, каким он бывает бессердечным.
Два монстра оборачиваются ко мне — на их мерзких мордах разочарование и жажда мести.
Они уничтожат меня. Разорвут на куски. Разотрут в порошок. И никто не придёт мне на помощь.
Я кричу, так громко, как только способна, вкладывая в этот вопль всё отчаяние, весь страх, всю боль…
Будто мой крик может остановить неизбежное.
  
4(6)
 
Входная дверь у нас старая, хлипкая, ещё деревянная. На металлическую Коля так и не расщедрился. И вот сейчас она просто разлетается в щепы, падает, сорванная с петель от резкого удара.
И когда оседает пыль, прорисовывается высокая фигура в чёрном. Он сжимает пистолет. И смотрит… таким взглядом можно забивать гвозди. Я его уже вижу, а Коля с Юрой ещё не оглядываются. Юрка вовсю лапает меня.
И только голос, ледяной, от которого по стенам бежит изморозь, заставляет их обернуться.
— Убери. Лапы. От. Моей. Женщины. — Чеканит Асхадов.
И меня накрывает дежа вю — пять лет назад он вот также стоял посреди родительской квартиры и направлял оружие на насильников. Такой же прекрасный и совершенный, будто ангел мщения. Тогда я влюбилась в него до звёзд в глазах.
Сейчас — улыбаюсь сквозь слёзы. Снова люблю — только ещё ярче, пронзительнее и настоящее. И злюсь. На себя. За то, что не поверила в него. За то, что по-прежнему не знаю его. За то, что не поняла: те слова он мог сказать только в одном случае — если уже стоял за дверью. И была наказана за неверие.
— Эй, чувак, ты вообще кто? — хорохорится Коля, хотя явно видно, что напуган не на шутку. — И почему вваливаешься без стука?
— Я постучал, — спокойно отвечает Гектор и кивает на лежащую на полу дверь.
Коля нервно икает.
А вот Юрка бычится, выпячивает грудь, сжимает нож, которым срезал с меня одежду, и буром прёт на Гектора:
— Ты чё такой борзый!
Он пытается напасть, но Гектор вырубает его парой приёмов — очень техничных, отточенных, чётких, как в кино.
Когда Юра в отключке падает на пол, у Коли начинает трястись нижняя губа:
— Мужик-мужик, я понял, ты крутой. Забирай её, — кивает на меня. — Только не убивай, пожалуйста, не убивай.
Канючит, воет, утирает сопли рукой.
— Немедленно развяжи её, — указывает на меня, и Коля кидается выполнять. Руки дрожат, он не может справится с узлами, помогает себе зубами, бормочет: «Щаз-щаз-щаз»…
А мы с Гектором смотрим друг на друга. И от его взгляда — ласкающего, тёплого — отступает боль и в затёкших руках, и в ударенной голове. Слишком сильно счастье и понимание: спасена! Снова спасена! Им!
Спасибо, что не послушался.
И не надейся.
Коля кое-как распутывает меня, руки безвольно падают вдоль тела.
Гектор убирает пистолет и бросается ко мне, подхватывает на руки, сажает на диван, убирает волосы с лица…
Мне так хочется его обнять, прижаться и не отпускать.
Но Коля, заметив, что мы заняты друг другом, тихой сапой движется к выходу. Гектор замечает его попытки, поднимается во весь рост, возвышаясь над беднягой на целую голову.
— Куда собрался, мразь? — ровным голосом интересуется Гектор, а у Коли начинают дрожать коленки.
— Мужик, не губи! У меня бабуля старенькая! Она откинется, если я за ней ухаживать не буду!
— А вы с бабулей на одну скамью подсудимых сядете, ушлёпок, — чуть наклоняя голову, маньячно улыбается Гектор.
Затем проводит рукой у меня за ухом и достаёт едва заметный «жучок». Наверное, поставил, когда поправлял мне волосы.
— Здесь, медвежонок, — с ехидством произносит Гектор, показывая ему устройство, — весь ваш «милый» разговор. Так что серьёзный срок ты себе заработал.
 
Коля падает на колени, ползёт, плачет:
— Не отдавай меня ментам, не надо. Пожалуйста. Что угодно сделаю… Прошу…
Обхватывает ноги Гектора, пытается поцеловать туфли.
Тот отпинывает его брезгливо, как мерзкое насекомое, разбивая ему лицо. Но Коля возобновляет попытки вновь и вновь, получая новые пинки.
Гектор подносит руку к губам и говорит в запонку: «Они ваши».
Но прежде чем комната начинает наполняться вооружёнными людьми в тёмной форме, успевает снять пальто и укутать меня в него от посторонних глаз. И я тону в его тепле, в его запахе, в его заботе.
Он обменивается рукопожатием с высоким полицейским и говорит:
— Я забираю её. Все допросы завтра.
Тот согласно кивает и сообщает, что внизу ждёт скорая.
Гектор поднимает меня на руки, завёрнутую в кокон, и идёт к выходу.
Коля верещит нам вслед:
— Что ты, сука, не сказала, что он — ментяра поганый?!
Я только улыбаюсь и обнимаю своего спасителя покрепче.
— Значит, ты не и не уезжал? — спрашиваю, когда мы уже оказываемся на лестничной площадке.
— И да и нет. До полицейского участка я всё же доехал.
— И когда ты понял, что надо действовать и как?
— Когда узнал, что ты беременна. Просчитать дальнейшее развитие событий было несложно: ты скажешь мужу о деньгах, он захочет их себе. Такую жесть, как случилась, я, конечно, представить не мог. Когда ты закричала — у меня чуть рассудок не помутился. Если бы ребята не удержали, я бы не только дверь вынес, весь этот клоповник по кирпичику разобрал…
— А те слова… — сглатываю, прикрываю глаза, — про самолёт и то, что дальше я сама?
— Это был урок, Алла.
— Жестокий урок, — говорю я, глотая слёзы, так как снова накатывает воспоминание о жуткой безнадёге.
— Уроки должны быть жестокими, Алла, — он целует меня в висок, — чтобы записываться на подкорке.
— И чему он учил? — меня слегка отпускает, потому что меня надёжно и нежно прижимают к груди.
— Ответственности, моя сладкая, — тихо говорит он, — за слова и поступки. Учил думать о последствиях. И тому, что если жжёшь мосты, не пытайся строить их вновь.
И ещё тому, домысливаю невысказанное, что тот, кто любит, всегда будет на твоей стороне и подумает о последствиях за тебя, если ты пока не умеешь. И сейчас я только рада, что Гектор нарушил данное мне обещание.
Прижимаюсь к нему ещё сильнее, цепляюсь за лацканы пиджака, судорожно вздыхаю и спрашиваю, то, что мучило с первой минуты, как он ворвался в квартиру, выбив дверь.
— Так ты вернулся для того, чтобы провести эту операцию и поймать его с поличным? — не могу сейчас даже произнести имя того существа, которое последние три года считалось моим мужем.
— Не только.
— А для чего ещё?
— Слышала о таком поверье: люди всегда возвращаются туда, где что-то забыли?
— А ты здесь что-то забыл? — повожу рукой, показывая на дом, из подъезда которого он меня выносит.
— Да, Алла, тебя.
  
4(7)
 
… Меня помещают отдельный бокс в лучшей клинике областного центра. Здесь почти маленькая квартирка, разве что нет кухни, но зато отдельные душевая и санузел.
В первый день, напичканная успокоительными, я почти всё время сплю. Помню, что засыпала, подсунув под щёку ладонь Гектора. А другой рукой он нежно гладил меня по волосам, вытирал слёзы, которые не желали останавливаться, целовал следы от верёвки, которая буквально пожгла мне кожу.
Но когда я просыпаюсь — его нет рядом.
 
Только букет цветов — изящный бело-свело-зелёно-голубой — и записка на чёрном картоне серебряной пастой: «Отъеду по делам. Поправляйся. Твой Г.А.»
Подношу записку к губам, целую, вдыхаю запах его пафюма, оставшийся на бумаге, любуюсь на цветы. Их уже поставили в вазу, на столик падают бело-голубо-мятные ленты. Всё тонко, продуманно, по-асхадовски.