Следы на битом стекле (СИ)

— Здравствуйте, — робко отвечаю я, чувствуя непреодолимое желание провалиться на этаж ниже или хотя бы просто отсюда сбежать.
— Выспалась, красавица? — Не успеваю я ответить, как женщина садится рядом на кровать, обдав меня волной перегара. — А ты куда намылился? — прикрикивает на Валентина.
Такое обращение к сыну кажется мне чересчур грубым, но тот, впрочем как обычно, остаётся абсолютно непрошибаемым.
— Денег подзаработать, мам.
— Вишь, какой? — её тут же распирает от гордости. — В кино снимается! Красавец! Весь в меня! Не сейчас, конечно! — она вдруг страшно и хрипло хохочет, а, откашлявшись, продолжает: — А глаза у него — это в отца! Ты видела, какие глазищи у него? Как кто-то красиво сказал — в них небо отдыхает.
— Без «в них», мам, и вообще, хватит! — неожиданно не выдерживает Валентин, выместив раздражение на вешалке, которую дважды роняет, прежде чем повесить обратно на штангу.
— А что хватит?! — возмущается его мама. — Я что, в кой-то веки не могу сыном похвастаться?! Вон Танька, соседка моя, по любому поводу — «мой Тёмка то, мой Тёмка сё!», а я что, не могу себе позволить? Тем более, ты у меня того же Тёмку по всем статьям за пояс заткнёшь, разве нет? Ты как считаешь, красавица?
Осознав, что это она снова мне, я в ужасе ловлю воздух ртом, но, слава богу, отвечать мне не приходится: уже одетый во всё чёрное, Валентин подходит к нам и быстро чмокает мать в щёку. А затем накидывает капюшон и, не попрощавшись ни со мной, ни даже с ней, выходит из комнаты.
«Час от часу не легче! Даже не взглянул на меня! Как он вообще мог так меня оставить? с этой… своей… мамой?» — про себя сокрушаюсь я.
А тем временем «тётя Рита» продолжает:
— Он у меня скромняга. Это тоже в отца. Я в его годы была… у-уух!
Она снова смеётся, а я понимаю, что некрасиво дальше молчать, и осторожно интересуюсь:
— А где он сейчас? Ну, его папа…
И тут меня ещё больше пугает её резкий хмурый взгляд.
— А… нет его, — размыто отвечает она.
И наконец поднимается, хлопнув по коленям ладонями.
Воспользовавшись моментом, я хватаю свою, найденную ещё раньше глазами, спортивную кофту, быстро натягиваю её, ещё быстрее вжикаю молнией и снова вцепляюсь в игрушку, как в защитный тотем.
— А пойдём с тобой чай пить! — громко, даже слишком, предлагает вдруг гостеприимная, к несчастью, хозяйка.
И я по новой её широкой улыбке я понимаю, что от очередного чаепития мне не отвертеться.
**
Мини-застолье с мамой Валентина стало тяжким испытанием для меня. И дело не только в заляпанном окне и немытых кружках. На протяжении всего этого времени я ощущала себя жутко неловко и абсолютно неуютно под изучающим и давящим взглядом внимательных серых глаз. К тому же болтливая, на мою беду, женщина просто замучила меня бестактными вопросами: о моей семье, о маме, и, самое неприятное, о моих отношениях с её сыном. Почему-то она очень хотела, чтобы я тоже восхищалась им, и всячески пыталась эти восторги из меня вытрясти. Но, поняв, наконец, что сдержанное «угу» является верхним пределом моих эмоций, эту тему в итоге оставила, и дальше мы говорили на более нейтральные.
Но зато благодаря такой её словоохотливости я узнала кое-какие действительно интересные сведения. Оказывается, когда-то, в раннем детстве, Артём с Валентином очень дружили. Они познакомились в танцевальном кружке, куда их привели родители, и сразу же сильно привязались друг к другу. Как она сказала, они тогда были «абсолютно одинаковыми»: замкнутыми, мечтательными, добросердечными и ранимыми. То есть такими детьми, над которыми обычно любят издеваться более испорченные сверстники. Далее следовало длинное отступление о подобранной на улице живности, но его я, пожалуй, опущу. Словом, в один прекрасный день они нашли друг друга.
Тогда семья Артёма жила на станции, в «Китайской стене», а семья Валентина уже здесь, но на станции оставался его дядя (гнусный дядя Витя), что позволяло ребятам видеться не только на занятиях. Потом сложилось так, что семья Артёма тоже решила переехать «на Южку», чему уже будущий пятиклассник (к тому времени бросивший танцы) Валентин был, опять же, по словам его мамы, страшно рад. Так рад, что буквально грезил лишь этим.
 
В итоге история закончилась печально. Перейдя в новую школу и попав в параллельный с Валентином класс, Артём «связался там с каким-то ихним заводилой», и друзья детства, несмотря на то, что волею судеб стали теперь ещё и соседями, практически прекратили общаться.
«Он так тяжело это всё воспринял, — закончила она про сына. — Даже заболел от расстройства, не знали, чем лечить его. Месяц дома пролежал, а Тёмка, гад этакий, так и зашёл к нему ни разу».
Рассказ тёти Риты меня удивил: не думала, что её сыну в принципе свойственны привязанности и эмоции. Он всегда такой холодный и отстранённый, что кажется, будто люди ему и вовсе не нужны. Достаточно «Ливерпульской четвёрки». Но, на самом деле, она попутно столько хорошего про него наговорила… что он какой-то соседской бабушке, пока та была жива, всегда помогал, что, когда она сама, его мама, болела, сутками не отходил от неё… что я всерьёз задумалась — а не поменять ли мне к нему отношение?
В конце концов, вроде бы ничего уж такого плохого он мне и не сделал. Да, говорил неприятные вещи, но, если разобраться, всё это я знала и без него. Просто не хотела смотреть правде в глаза, а он эту правду передо мной вывалил. Да, грубовато, но, может быть, он просто «хирург»? Хладнокровный чувак, который делает больно во благо…
Чёрт! Да что за чушь!
Валентин — это хитрый, скользкий, самовлюблённый, заносчивый тип, и что у него в голове — одному только Богу известно.
А ещё он поссорил меня с Милкой!
Вспомнив про Милку, я ужасно затосковала по ней. И решила — сегодня же отправляюсь в Архангельский с ней мириться!
 Глава 34 
*Он*
Бывает, с самого начала что-то идёт не так. И тогда лучше бездействовать по ситуации. Это самый чёткий совет, который я однажды дам своим гипотетическим отпрыскам, ибо проверено лично и не единожды: н е ф и к даже пробовать!
Четверг. Грёбанный день самоуправления.
Засранец-Сева, не взявший с утра трубу. Не открывший даже грёбанную дверь, когда я к нему ломился.
Он не объявился и после того, как я тупым карандашом выцарапал «+1» под его новой ёмкой характеристикой на стене в подъезде. Не звонил. Не отвечал на сообщения.
Стараюсь выкинуть тревожные мысли из головы, уговариваю себя, что я ни разу не Мессинг. Из нас двоих как раз Сева всегда отличался непомерной проницательностью. Частенько что-то угадывал, «ванговал». А вот меня интуиция чаще подводила.
Надеюсь, подведёт и в этот раз.
**
Ленка Фокина уламывает провести у малышариков ещё и математику. Договариваюсь, что в благодарность за свою феноменальную отзывчивость безвозмездно получу от неё отснятое видео и остаюсь на третий урок. Малышарики ликуют и тихо меня ненавидят. Приставленная в качестве писаря одноклассница разноцветным мелом разукрашивает доску. Звенит звонок — и одновременно с ним вибрирует карман моих моднявых рваных «левисов», в которые я, ко всеобщему «культурному экстазу», вырядился.
Номер не определяется, но не взять — значит, не удостовериться, что это не Сева.
— Внимательно…
— Алекс! — в трубе развесёлый девичий голос: — Брателло, привет!
— Лялька, я перезвоню, чё за номер?
— Нет, не перезвонишь, я телефон посеяла! Срочно подходи к своему дому, я буду тебя ждать!
— Не могу, я пока в школе…
— Ну слиняй, сёдня ж праздник!
— Не могу, говорю, у меня тут урок…
Связь обрывается. А на меня уже таращатся около двадцати пар глаз, не считая камеры. Приходится унять шквал мыслей в голове и вспомнить, сколько будет два плюс два, чтоб хотя бы здесь не облажаться.
Урок больше похож на армянскую свадьбу: мне удаётся разговорить даже самых закомплексованных первачков. Они наперебой отвечают на мои тупоумные вопросы, соревнуются, тянут руки, и всё идёт как доктор прописал ровно до того момента, пока прямо за нашими окнами (если что, мы на втором) вдруг не появляется Ляля!