Голограф (СИ)

— Но я же не буду знать свою предыдущую жизнь?
— Конечно, зачем копить память предыдущих поколений? Она будет только мешать или даже вредить. Важна только настоящая жизнь.
— То есть, моя личность исчезнет?
— Так же, как она уже исчезала в твоей жизни. Вспомни себя в детстве, и сейчас. Практически, разные личности. Так будет еще не раз. Вас объединяет только память. Часто ты обращаешься к памяти тех лет? Большей частью, ты уже все забыла. Ты – это то, что чувствуешь сейчас, твои мысли, надежды, тревоги, поддержанные памятью, значение которой убывает с каждым днем в прошлое. Тем не менее, живя сейчас, зная жизнь, ты имеешь возможность приблизительно представить себе, какой будет твоя другая жизнь. Мало того, ты даже можешь отправить послание самой себе, написав, например, книгу, которую обязательно прочтешь, если увидишь ее.
— Получается, я не могу чувствовать себя кем-нибудь другой только потому, что уже чувствую себя самой собой?
— Конечно, если бы ты не родилась, то чувствовала себя кем-нибудь другой, ведь чувствовать себя никем невозможно.
— А как же во сне?
— Во сне ты вообще ничего не сознаешь. После пробуждения твою личность собирает твоя память.
— Прогресс улучшает жизнь людей. Значит, каждая следующая жизнь будет лучше предыдущей?
— Не факт. Какой бы ужасной ни была сегодняшняя жизнь, следующая может оказаться еще хуже. Например, может достаться такая болезнь, что лучше бы и не рождаться.
— Да ну тебя, совсем расстроил, давай лучше говорить о чем-нибудь хорошем.
— Давай, я буду говорить о тебе, о том, какая ты красивая.
— Я внимательно слушаю.
— Твои очаровательные, слегка припухлые, губы при улыбке приоткрывают ровные белоснежные зубы. — Надя улыбнулась, словно подтверждая сказанные слова.
— Красивые голубые глаза делают твое лицо восхитительным.
— Продолжай.
— Твои груди…
— Все, хватит, дальше не надо. Я и так чувствую себя голой перед тобой, — прервала меня Надя. Мы повернули назад, и всю обратную дорогу Надя молчала, задумавшись о чем-то.
Дома нас ждал Виктор. Он рассказал, что порядок в Москве восстановлен, а в других городах как бы и не заметили, что власть переменилась. Многие американские советники стали персонами нон грата и уехали отдыхать от трудов праведных к себе на родину. Акции ряда компаний были арестованы, и по ним возбуждены уголовные дела. Почти все члены моей партии дружно вышли из нее, и теперь кучковались, решая, куда приткнуть свои мандаты, чтобы не промахнуться. Виктор предложил мне организовать свою партию и подобрать приблудившихся депутатов для массовки. Ну уж, дудки! Я в этот серпентарий не полезу. Только чем тогда заняться? Без американских денег институт, скорее всего, закроют, да и основатели, вероятно, уже умотали к себе в Америку. Этими мыслями я и поделился с Виктором, на что получил однозначный ответ:
— Ты работай, а деньги мы тебе найдем. 
Ну, я и направился туда, куда меня послали – в институт. Там царили разброд и шатание. Люди бесцельно бродили, время от времени собираясь в кучки и делясь мнениями о том, что творится в стране и что их ждет. Нашел своего зама и, выяснив состояние заказов, сел за прошивку контроллера.
Неделя пролетела за работой. Надя не звонила, и в пятницу вечером я позвонил ей сам. Ее телефон был недоступен, наверное, села трубка. В субботу ничего не изменилось: весь день телефон оставался недоступным, а в воскресенье утром нашел у себя в почтовом ящике письмо. В нем неизвестный благожелатель предлагал мне взять тур на Крит, чтобы отдохнуть на берегу моря в компании с Надей. На прикрепленной фотографии была Надя, сидящая возле бассейна какого-то коттеджа под сенью пальмы. Тот доброхот советовал сходить на экскурсию в Кносский лабиринт и никого в это дело не посвящать, если хочу увидеть ее живой и невредимой.
Твари, знали, на чем меня подловить. Знали, что ни отказаться, ни попросить помощи не смогу. Ну, хорошо, вывезут они меня куда-нибудь, но как они заставят меня работать? В этом деле можно пудрить мозги до второго пришествия, чем я и буду заниматься. Съездил в бюро путешествий и выкупил недельный горящий тур на Крит со вторника. В понедельник не находил себе места, волнуясь за Надю, а во вторник рано утром улетел в Грецию.
 
В аэропорту Ираклион нашел своего туроператора, и, сидя в автобусе, подождал остальных туристов. Отель находился восточнее Ретимно, на первой линии, и путь предстоял недолгий. К двум часам, как раз ко времени подготовки комнаты, я вошел в ресепшн отеля и получил ключ от номера. Здесь же поинтересовался экскурсиями, и, найдя ближайшую, оплатил поездку в Кносский дворец на завтра. Хуже нет, чем отдыхать одному – скука неимоверная, хотя, какой это отдых, одна нервотрепка. До вечера провалялся на пляже прямо перед перилами бара, а после ужина сразу лег спать. Утром после завтрака вместе с группой туристов сел в ожидавший автобус и поехал в Кносс.
Кносский дворец – древнейший памятник европейской культуры, датированный двадцатым веком до нашей эры. Его развалины обнаружил Эванс в 1900 году и почти сразу начал его восстанавливать и достраивать, исходя из своих понятий правильности и красоты. Каким дворец был на самом деле, одному богу известно. Забравшись в развалины вместе с толпой туристов, я прибалдел. Жарко. Душно. Хочется пить. Бродим по камням и узким проходам развалин, глядя в затылок друг другу. Да еще поминутно ожидаю встречи с неизвестным доброжелателем, автором письма. Я как-то по-другому представлял себе удовольствие от слияния с древней эпохой. Отбивая ноги, дошли до конца экскурсии – никто не подошел. Всю обратную дорогу я раздумывал, пытаясь понять, для чего меня вытащили сюда.
На следующее утро подвезли новую группу англоязычных туристов, и те, пока их не заселили, оккупировали бар. После завтрака, взяв пива, пристроился там же и я. Недоумевая, почему ко мне никто не подошел, я попытался представить себе весь вчерашний путь по лабиринту. Никакой слежки не заметил, никто не обращал на меня никакого внимания. В растерянности, не зная, что дальше делать, я мусолил свой бокал, когда за столик, попросив разрешения, сел парень, мой ровесник, со своей Кока-колой.
— Джон Кармел, — представился он с голливудской улыбкой до ушей, — представляю здесь интересы частного музея.
Судя по непринужденному обращению, это не англичанин, скорее, американец или австралиец. Я представился и спросил, откуда он. Угадал, оказалось, из Нью-Йорка, и здесь его интересовали некоторые экспозиции исторического музея. Перекинувшись еще парой фраз, он допил свой бокал и ушел, а я пошел на пляж и, устроившись под зонтиком, предался своим невеселым мыслям.
Через час Джон появился снова, и, махнув мне рукой, как старому знакомому, устроился на соседнем лежаке. Он не напрашивался на общение, но своим открытым обращением вызывал симпатию. Мы разговорились, он предложил показать мне красивые места в горах, куда собирался съездить сам. Я согласился, и мы договорились назавтра съездить туда вместе.
После ужина я опять собрался в бар, но увидев, что все столики заняты, развернулся обратно. В это время меня окликнули, и, увидев Джона, я подсел к нему с бокалом сухого Мартини. Перемолвились о Греции, об отеле, тихая спокойная музыка располагала к разговору, а какой может быть разговор между потенциальными противниками? Разумеется, через некоторое время в разговоре коснулись политики.
— Пойми, Алекс, — убеждал меня Джон, — Америка совсем не такая ужасная страна, как утверждают сегодня некоторые ваши политики. Там живут такие же люди, как в России, с такими же мыслями и заботами: как обустроить свою жизнь, найти интересную работу, как обеспечить семью, наконец. Только там все это сделать намного легче, чем у вас. Я читаю газеты, смотрю тиви, и вижу, что в России экономика падает с каждым годом, наука почти на нуле, перспективы самые ужасные.
 
— Благодаря вашим стараниям, — возмутился я.
— При чем здесь мы? Это ваша судьба, вы сами ее строите.