Рождение Клеста (СИ)

Солнышко на это мне возражала:
— Да знаю я вас, прохиндеев! Мигом какой глупой девчонке голову вскружите, и останется мой муженёк в Нихелии навсегда! Я что, не знаю вас, что ли? И куда я потом, с двумя ребятишками? К дяде в приживалки?
Я стучал себя кулаком в грудь:
— Я сам лично за ним присмотрю!
Вот так, слово за слово, мы и выбили из нашей подруги согласие на участие в нихельской войне.
  
Чужая война
 
— Кто вы есть такие? Какой цель ваш визит?
Этот нихельский хлыщ был ненамного старше нас, а держался надутым индюком. Ну, конечно: не вшивый десятник, а уже старшина — это ж понимать надо! И не просто старшина, а старшина Стражи державы!
— В армию к вам идём наниматься, — ответил я.
Мы с Мальком снисходительно, сверху вниз, смотрели на этого великого начальника, даже не соизволя спешиться с наших лошадок. Но и он тоже не торопился дать команду поднять шлагбаум, закрывавший нам дорогу через мост. Парнишку явно покоробило, что у нас к нему пренебрежительное отношение, и он потребовал нашего полного досмотра. Это не добавило нам почтительности: у нас появилась возможность сойти наземь и поразмять ноги, пока трясли наш нехитрый багаж. Будь мы простыми мужиками, он бы или завернул нас назад, или бы деньгу вымогал, но с наёмниками связываться не решился: мало ли, как там дальше будет… вдруг пожалуемся кому?
— Мошно эхайт, — буркнул он так, как будто против своей воли прощал самых отъявленных висельников.
Мы заплатили положенный сбор и потрусили дальше, сразу же позабыв этого рьяного сторожевого пса.
В Нихелии улицы оказались чище и прямее, чем у нас дома. Вот, например, возле храма сидит нищий в синей рубашке, подаяние ожидает. Так у него, мерзавца, в бороде нет ни крошки, ни соринки, и не воняет от него немытым телом. Даже нищетой, как следует, не могут прикинуться! Так бы и врезал по его наглой, неголодной морде, да нельзя в чужой дом со своими порядками лезть…
В Нихелии наш язык мало кто знал, и из-за этого мы сильно мучились. В корчме рядом с границей мы выучили несколько самых нужных фраз типа «как проехать в столицу?», «где берут наёмников?», «сколько стоит?» и кое-что ещё, но одна из них вызывала или дикий хохот, или не менее дикий ужас всех, к кому мы с ней обращались. Потом, конечно, мы выяснили, что настоящий перевод звучал так: «Где тут можно получить любовь в задний проход?», а не то, что мы думали. Представьте себе чувства обывателей, к которым упорно лезут с этим вопросом, а особенно чувства лиц женского пола…
До места мы всё же добрались и получили на руки заветные «контракты» о своих правах и обязательствах от плешивого чиновника, корпевшего над кипами бумаг в городской комендатуре. По счастью, наш язык он знал превосходно и говорил почти без акцента, поэтому мы поторопились вызубрить ещё несколько нужных слов. С этими бумажками мы заявились в расположение воинской части, расположенной вне пределов городских стен — по понятным причинам определённого недоверия местного населения.
Грубый капрал небрежно изучил наши писульки, но зато очень подробно, на ломаном языке и энергичными жестами, объяснил нам, что место, где можно получить любовь в задний проход и даже в ротовую полость, находится именно здесь, и такую противоестественную любовь мы будем получать за любое нарушение местных законов и воинской дисциплины. Одним словом, мы сами пришли в тот же штрафной полк, отличного от нашего лишь тем, что нам тут хотя бы платили.
Если в нашей армии развязные наёмники ходили с полнейшей небрежностью, то тут сволочные нихельцы догадались ввести систему штрафов, и мы очень быстро оказались у Нихелии в должниках ещё до начала боёв. Но зато наш внешний вид стал такой, какой у нас дома никто и не видывал: хоть художнику позируй.
Нам было грех жаловаться: нам дали возможность взять в кредит неплохое оружие и доспехи, по вполне божеской цене. Не новенькое, конечно, но новое и стоит другие деньги. Поигрывая «иностранным» мечом, Малёк невольно пожаловался:
 
— Умеют же, гады, оружие делать для людей, как для себя.
Я в это время крутил копьё:
— Кошгарцы на нас явно не разорились… Никакого сравнения!
Я метнул копьё, как пилум, в деревянный щит-мишень — оно глубоко вонзилось почти в центр, в самый край намалёванного красного круга.
— Стареешь, — подколол меня Малёк. — С такого расстояния нужно попадать с завязанными глазами.
— Да, уж… тренировки запускать никак нельзя!
Режим в первые дни у нас сложился очень даже мягкий. Нужное количество наёмников ещё не набралось, и поэтому срок отправки казался неопределённым. Раз так, то нас свободно выпускали в город: только обязательно запишись у дежурного по лагерю — и топай, куда хочешь, — без выданного оружия и доспехов, само собой. Не вернёшься — что ж, значит, не очень-то и хотелось тебе заработать. Такие вояки не нужны: нет смысла тратить на них казённые деньги.
Однажды, когда мы с Мальком шагали по улице, оба такие в приподнятом настроении, — нас обогнала карета. Ну, подумаешь, — карета: эка невидаль. Но я ещё не был сыт чужеземными лицами, и поэтому присматривался ко всем мелочам: дворянским гербам, ангелочкам на фронтонах зданий, фасонам платья, манерам, пытался понимать чужой разговор, и поэтому не мог отвернуться, пытаясь угадать, что за шишка там едет.
«Повозка» оказалась чёрной, официальной. Я ожидал увидеть там бургомистра или хотя бы почтмейстера, но с нашей стороны там восседал мужчина благородного вида, с белым, пышным воротником — такие тут на работу не носят. Взгляд у него был такой расслабленный, скользящий, никак не свойственный чиновникам с их закостеневшими мозгами и лицами, словно бы деревянными. Его локоть свешивался наружу из незастеклённого окна дверцы, показывая добротную, незаношенную серую ткань камзола.
Этот взгляд мазнул по нам, внезапно загоревшись интересом, но вдруг, словно ожегшись, стал словно стеклянным и нарочито бездумным: пассажир отшатнулся вглубь кареты. Там сидел кто-то ещё: мы услышали неясный гул беседы, — и вот уже карета тарахтит по булыжной мостовой впереди нас.
Меня словно молния пронзила — я встал, как вкопанный, но тут же, вспыхнув, побежал вослед этому экипажу и запрыгнул сзади на багажное отделение. Но мой вес оказался велик: я уже давно вышел из мальчишеского возраста, и карета невольно присела под моей тяжестью. Кучер чертыхнулся, затормозил коней — я торопливо соскочил и зашагал назад, досадуя в душе, но тоже делая вид, что как будто ничего не делал. Возница сзади что-то пробормотал, я не оглянулся, и колёса снова ритмично застучали, — всё тише и тише.
— Что это было? — спросил меня ошарашенный друг.
— Да так… ты пассажира видел?
— Ну… мельком. А что?
— Узнал?
— Э-э-э-э-э… вряд ли.
— А ты помнишь овраг, когда мы в Гренплес топали?
— Ах, ты!.. Ну, блин! Точно — ОН!!! А я-то думаю…
— Вот то-то же!
— Шпион, точно шпион! Я так и знал! Вот, гадина! А давай мы его… того!
— А ты его адрес знаешь? Думаешь, нам его в ратуше скажут?
— А что же делать?!!
— Подумать надо…
А подумать было о чём. Например, о странных золотых монетах идеально круглой формы. В наших руках успели побывать и нихельские монеты — так вот, среди них я не нашёл ни одной, которую мог бы сравнить по правильности с монетами, щедро отсыпанными странным путником. Обработка ребра у них не дотягивала до «образца». Создавалось ощущение, что этот наш «приятель» — выходец из некой ну очень уж развитой заморской страны. Которая легко штампует монеты более лучшего качества, чем их делают в наших странах. Но что это за страна такая, и какой у неё интерес в наших делах???
 
Мои мысли были прерваны появлением в нашем лагере лейтенанта из Стражи державы. Я заметил, как физиономия нашего десятника вытянулась, когда он поглядел в его сторону. Мне это показалось удивительным: ну, приехал ещё один хлыщ, — правда, не расфуфыренный и не заносчивый. Прибыл верхом, как простой гонец, и одет по-простому, в серый облегающий камзол. Никаких наград на груди нет, только знаки различия на рукавах. Легко соскочил с седла, небрежно кивнув ординарцу штаба, который кинулся услужливо привязывать его лошадь. Придерживая рукой меч, зашагал в гостеприимно распахнутую дверь.