Рождение Клеста (СИ)

Нам очень скоро стало понятно, что мы напрасно так мечтали ехать по лесу, приветливо качавшему нам ветвями издалека. Не успели мы углубиться в него достаточно для того, чтобы сквозь просветы между деревьями перестало виднеться поле, как вдруг нам навстречу, с левой стороны от дороги, шагнул развязного вида парень, небрежно и расслабленно державший топор обухом вниз. Он по-хозяйски взял оторопевшую Милягу под уздцы и сказал насмешливо:
— Ну, лекари, приехали. Давайте слазьте.
«Оглянись назад!»- крикнул Учитель у меня в голове, и я поспешно обернулся. Точно: сзади подходили ещё трое, но уже серьёзные и сумрачные мужики с неухоженными волосами и бородами, в которых застряло множество мелкого мусора. Эти держали топоры наготове, слегка покачивая в руках.
И справа вышел один, и слева. Шестеро, стало быть?
Эх, были бы они «настоящими» разбойниками, из бывших солдат, то, скорее всего, действовали бы более расторопно. Я уже не говорю о наёмниках — эти бы мигом порвали нас в лоскуты. По счастью, наёмники в те годы были редкостью, и только на службе у очень уважаемых людей, за немыслимые деньги.
Нам помогло и то, что эти вояки никак не могли воспринимать достаточно серьёзно двух юных пацанов в компании с аппетитной девицей. Ох, как они ошиблись! Учитель нам едва ли не каждый день долбил, что нельзя расслабляться даже рядом с ребёнком, немощным стариком или запуганной женщиной. Кто ж знает, какую железку они могут воткнуть тебе в спину?
Солнышко пискнула и зажала себе рот ладошкой, озираясь затравленным зверьком. Её поведение вызвало плотоядные, радостные усмешки. Подошедший слева ухватился одной рукой за возок, а другой цапнул девушку за руку — она забилась в судорожной истерике, вскрикивая, чем ещё больше раззадоривала вышедших из леса мужиков.
Так как Малёк уже давно сбросил маску убогого, то его нож лежал наготове рядом с ним, и за друга переживать не следовало. Я, взяв свой нож, соскочил с облучка и сделал шаг вперёд, поводя плечами и разминая босые ноги (наша обувка лежала в возке для вящей сохранности, и чтобы ноги попусту не парила в такую жару):
— Шли бы вы отсюда, мужики, а? Нам не нужна уголовщина.
Державший лошадь заржал так, как мы и от Миляги пока ни разу не слышали.
Остальные разбойники поддержали его в меру своего чувства юмора разномастными натянутыми смешками.
«Так, понятно: вот этот шутник у них главный заводила. С него и начнём. Учитель говорил нам, что подстрекателя нужно убивать первым.»
Я бросился к державшему лошадь — он, отпустив уздцы, замахнулся на меня топором. Поздно ты спохватился, скоморох недоделанный: топор нужно было сразу держать поднятым, чтобы не тратить сейчас драгоценные мгновенья. Я вытянутой рукой чиркнул ему ножом по горлу слева направо, ощущая, как сталь углубилась в плоть, и, не теряя времени, развернувшись через правое плечо, по ходу движения лезвия, бросился назад, к телеге.
«Не дать ему прикрыться девушкой!»
Бандит уже успел наполовину выволочь нашу визжавшую подругу из возка, когда я с разбегу подпрыгнул и врезал ему ступнёй по голове. Тоже неплохо получилось: мужик отлетел в одну сторону, а его топор — в другую.
Малёк уже успел убить того, кто подошёл к телеге с его стороны, и, оставив нож в его сердце, шустро выхватил топор из сена: я только успел заметить, как разбойник, булькая кровью, валился навзничь, глядя на пацана изумлённо-застывшим взглядом округлившихся глаз. Но некогда любоваться на чужие драки — на меня самого уже замахивались.
Поднырнуть под руку, разворот, удар ножом меж лопаток. Нельзя терять времени на вытаскивание ножа — я сразу же делаю новый разворот в сторону: у моего уха просвистело лезвие обрушенного с хеканьем на мою голову топора. Пока мой враг стоит, согнувшись, почти вонзив свой топор в дорожную землю, я делаю прыжком заход к нему сбоку и бью его ребром ладони по шее сзади, под основание черепа. Так и не успев выпрямиться, этот напавший ткнулся мордой в дорогу, раскинув руки.
Малёк с хрустом вогнал лезвие топора в шею пятого. Шестой, бросив дубину, бросился бежать.
 
— Малёк! Он не должен уйти живым! — закричал я, показав ему в спину, а сам кинулся добивать второго, оглушённого ногой. Тот уже приподнялся, очумело встряхивая головой — я нанёс ему ещё один жестокий удар, а потом подобрал оброненный им топор и яростно, одним ударом, перебил ему шею — голова осталась держаться только на лоскуте кожи.
Я затравленно крутился вправо и влево, но больше противников не видел.
Неужели больше никого здесь не оказалось? Если кто-то и сидел в кустах, то, или затаился, или уже убежал достаточно далеко, чтобы я не слышал его топота. Лучше, конечно, чтобы нападавших было только шестеро, так как живой свидетель бойни нам совсем ни к чему… Нам не нужны невероятные слухи о том, что по стране путешествуют какие-то странные целители, которым завалить десяток здоровущих мужиков проще, чем высморкаться.
«Скоморох» оказался тоже ещё живым. Он сидел на земле, зажимая порезанную шею обеими руками, и в его застывших глазах не осталось ни единой искорки былого веселья. Кровь сочилась сквозь его пальцы, перепачкав ему все руки и рубаху, оставив следы на земле. Его рубаха покраснела, а лицо, наоборот, стало бледным, хотя тоже в кровавых пятнах.
— Я ж предлагал вам свалить по-хорошему! — крикнул я, но, конечно, не для того, чтобы заводить душевный разговор, а только лишь для того, чтобы разгорячить себя для нанесения сидящему окончательного удара окровавленной сталью.
Вернулся Малёк. Я его ни о чём не спрашивал: и так понимал, что убежать от моего друга у сиволапого мужика шансов не имелось.
— Неудобная штука, — пожаловался Малёк, показывая окровавленный колун. — Тяжёлая. Клевец был бы неплох.
— Надо прибраться тут, — сказал я. — Их не должны найти быстро… У тебя пятна на щеке — сотри.
— А, зараза, и точно… Хорошо, хоть не на рубашку брызнуло.
Мы оттащили тела подальше в лес, потратив драгоценное время, а потом ещё затирали пролитую на дороге кровь. По счастью, никто тут так и не появился. Скорее всего, знали, что ходить тут очень опасно…
Когда мы отъехали от места схватки достаточно далеко, я начал откровенный разговор с другом:
— Нет, ну ты понял, да?! Вот шнырги вонючие! Нас сдал кто-то из деревенских: предупредил, что мы тут проедем. Ждали нас, сволочи.
Лекарями назвали…
— Мы ж ни с кем, кроме бабки, и не общались, — ответил Малёк. — Никому не говорили, что «сестра ворожбой занимается». Откуда узнали? Эта старая карга, что ли, у них тут главная наводчица?!
— Вот змеюка проклятая! А ведь такой ласковой прикидывалась! «Сыночки, детки»! Задушил бы сволочугу! — я от досады чуть не лопнул.
Гораздо позже я понял, что бабка, приютившая нас, могла оказаться совсем не причём. Скорее всего, нас, действительно, унюхал некий местный наводчик, следивший за нашими сборами в путь. А потом ему оставалось сделать сущий пустяк: под любым предлогом заглянуть к старушке в гости и проявить чисто деревенское любопытство: а кто ж тут у тебя ночевал седни и всех собак потревожил? Ведь в этой глуши любое событие — новость на целую неделю: почему бы и не поинтересоваться? «Вылеченная» бабка на радостях запросто могла выложить такому всё, как есть: что, мол, у неё ночевали трое «совсем молоденьких таких, а девица у них знатная лекарка, и за ночлег медяк оставили».
Если выясняется, что у путников с собой есть медяки, то тогда наводчик сразу же отправит верхового галопом, чтобы предупредить разбойников.
Ему, знающему местность, не составит труда обогнать нашу тяжело груженую колымагу по короткому пути.
 
Солнышко поняла всё это гораздо раньше нас:
— Нет, не могла она так сделать!
Мы оглянулись на неё:
— Да откуда ж ты знаешь? Сама, что ли, рассказала про нас кому?!
— Ничего никому не говорила. Но только она так не могла — это я точно знаю! — девушка упрямо мотнула головой, отбрасывая все наши доводы.
— А кто ж тогда сказал?! — вскричал Малёк.