Застеколье (СИ)

Не скрою, я слегка занервничал. Если сокамерница провела в тюрьме больше пяти лет, то у нее уже должны начаться проблемы со здоровьем. Это только Робинзон Крузо сумел сохранить здоровую психику, просидев на острове десять лет, пока не повстречал своего Пятницу. В реальности же, прототип знаменитого героя, свихнулся без людей через два года и начал ловить голыми руками коз, хотя у него и оставались свинец и патроны. Но угрозы от Айыы Сиэны я не чувствовал. Пока, по –крайней мере. Ну, а что будет потом – потом и посмотрим. 
Кажется, пайка ознаменовала собой конец дня, потому что Айыы Сиэна принялась укладываться. По своим биологическим часа я ощущал, что сейчас около трех–четырех часов и, стало быть, спать еще рановато. Но биоритмы под землей другие, нежели на поверхности и мне придется перестраивать организм. Кстати, об организме… Было немного неловко перед женщиной, когда пришлось справлять некоторые физиологические потребности, но к счастью, она деликатно отвернулась. Потом, в свою очередь, отвернуться пришлось и мне.
Айыы Сиэна готовилась ко сну обстоятельно, как и подобает хорошей хозяйке. Переворошила подстилку, перетрясла все свои циновки, а потом указала мне на постель. Я хотел просто лечь, но женщина покачала головой, показывая, что рейтузы и свитер лучше бы снять, а потом ими укрыться. Сама же она принялась стягивать через голову свое кожаное платье (или рубаху?). Я уже заморгал, но под платьем (ну, пусть будет платье, все–таки, женщина), оказалось еще одно, из более мягкой кожи, вроде замши. Оговорюсь – могу и ошибиться, саму одежду я не ощупывал. Потом она начала творить нечто, напоминающее гнездо, выстраивая циновки в хитрые схемы. 
Когда мы «угнездились», прикрывшись сверху одеждой, Айыы Сиэна повернулась ко мне спиной и немедленно заснула. Чувствовалось, что она любит поспать – спала, когда меня привели, а теперь снова спит. А вообще, правильно делает. Сон – какое–никакое развлечение, да и женская красота сохраняется дольше, если спишь. 
А мне опять не спалось. Я вообще плохо сплю на новом месте, тем более, когда под тобой каменный пол, прикрытый циновкой из рыбьих костей, да и для сна время неподходящее. Да еще и циновки, собранные, словно пазлы. Как бы не развалить! 
Можно бы, разумеется, рвануть к генералу, успокоить– переживает, небось, но как потом возвращаться обратно? Чтобы вернуться, мне нужно четко представить человека, или место, куда мне нужно. Если я сейчас встану, пожелаю увидеть Унгерна, то выскочу аккурат к тому самому провалу, где было озеро. Захочу в Застеколье – представлю кабинет Ярослава, Белкину крепость, или их самих. Но если захочу представить Айыы Сиэны… Нет, не смогу. И не смогу создать в воображении эту камеру. А если не возвращаться? Тоже нельзя. В сущности, я пока ничего не узнал и не увидел. Ну, бродят под землей несколько карликов, ну и что? Трупы, представленные в качестве вещественных доказательств – это интересно, но не более. Где доказательства, что есть непосредственная опасность для государства? Моим рассказам о том, что после цвергов остается пустая земля, конечно, верят, но… Обезлюдевшая земля, сотворенная карликами где–то вне нашего времени и пространства – это абстракция, вроде той, что в Землю может врезаться метеорит. Или, что все население поразит какой–нибудь вирус, вроде Эболи. Все верят, что такая напасть возможна, только не верят, что это произойдет именно с ними… Нужны конкретные факты – что собираются сотворить цверги и, что они уже натворили? Пусть это будут только мои слова, не подкрепленные ни фотографиями, ни документами, но они должны быть. К тому же, пока я еще не знаю – здесь ли располагается главная база пришельцев, или тут только форпост? Стало быть, придется Унгерну какое–то время поволноваться. Надеюсь, не очень долго. Как–нибудь попытаюсь скорректировать время, чтобы явится почти сразу после обрыва тросов. Увы, раньше не получится, потому что сам момент разрыва я уже пережил и, потому, именно в это время вернуться уже не смогу. 
 
– О́лег, – услышал я. – Желаю здравствовать.
Спросонок я не сразу сообразил, кто мне желает здравствовать, но протерев глаза, понял, что перед моим лицом на корточках сидит Айыы Сиэна, протягивая мне очередную порцию рыбной лепешки на косточке.
– Еда, – сообщила женщина. Подумав, добавила: –Сырая сушеная рыба, прокрученная на мясорубке. – Улыбнувшись, сообщила еще одну подробность. – Сырой рыбий фарш на косточке. Неплохо, но соли не хватает.
Ай да молодец! Я ведь и сам не помнил – что я вчера говорил, по поводу нашей пайки, а Айыы Сиэна все запомнила. Но тут прозвучал вопрос, почти убивший меня.
– О́лег, а что такое соль?
Если кто–то решит, что я удивился тому, что она не знает, что такое соль, будет неправ. В конце – концов существуют племена, сумевшие прекрасно обходиться без соли. Те же народы Сибири и Дальнего Востока, живущие в тундре. Ну, нет там соли, а у соседей приобрести не всегда возможно. Или пигмеи, использующие вместо соли пепел. Мне удивило другое. Механическое запоминание слов и целых фраз – это еще ни о чем не говорит. Простите за сравнение, но попугай или скворец тоже умеет повторять за людьми. А здесь… Во–первых, правильная постановка вопроса с точки зрения грамматики, в которой иностранцы путают существительное и прилагательное. А во – вторых, почему она обратила внимание именно на это слово? 
Ну, это все философия, не имеющая отношения к конкретному вопросу. А как объяснить, что такое соль? Не мудрствуя лукаво, я сложил из пальцев щепотку и сделал жест, по которому меня понял бы даже доисторический человек, а уж домохозяйка, солившая пищу, тем более.
– Кююын! – радостно подхватила Айыы Сиэна, повторяя за мной движение.
– Соль! – важно проговорил я. Вспоминая, что многие ученые выводят понятие «соль» от понятия «солнце», ухватил очередной рыбий позвонок и нарисовал на полу круг, добавил лучиков. А чтобы было нескучно, дорисовал глазки и улыбку. – Солнце!
– Кююыныын! – еще больше обрадовалась Айыы Сиэна.
Я не уверен, что правильно воспроизвел звуки, которыми моя соседка обозначила понятия «соль» и «солнце», но то, что это однокоренные слова, ясно и без лингвистических изысков. Задумавшись, на мгновение, что бы такое изобразить, начал рисовать на полу дерево. Изобразил ветвистую крону, ствол и корни, посадил на ветви двух воронов, внизу нацарапал двух оленей, а на стволе – белку с кучерявым хвостом. Обычно, такой картинкой я сопровождаю урок обществознания, посвященный истории философской мысли, разъясняя, что символом мироздания у разных народов было Мировое древо. Вот – Асгард, верхний мир, вот – Митгард, средний, а тут царство Хель. У учеников мой рисунок пользовался успехом, несмотря на то, вороны Одина получались похожими на снеговиков с клювом–морковкой, олени – на зайцев, а белка – на удивленного кота. Дракона, подъедавшего корни древа, я обычно не рисовал, а только обозначал надписью. Щелкали фотоаппараты сотовых телефонов и мой шедевр регулярно выкладывался на страничках социальных сетей, набирая тысячи лайков. Белке, переносившую ругань от воронов к дракону, а потом обратно, добавляли почтовый конверт с подписью «email.ru», фотошопили, заменяя надпись драконом Смоком или каким–нибудь китайским красавцем. Потом залезали в источники (то есть, в Интернет) и начинали спорить друг с другом – кто же сидит наверху? Вороны, как изобразил препод, или орлы? Как показывала практика – Древо мира ученики помнили долго. 
– Иггдрасиль! – гордо сообщил я. Подумав, зачем–то добавил. – Ясень. 
Теперь бы еще объяснить – чем отличается ясень от других деревьев. Не смогу. Но то, что Иггдрасиль имя собственное, женщина поняла. Ей не понравилось что–то другое.
– Не так! – покачала головой Айыы Сиэна. Бережно взяв у меня порядком истершуюся рыбью кость, принялась рядом с моим Мировым древом выводить свое.
Дерево, изображенное женщиной, было гораздо красивее, и, в отличие от хаотично раскиданных ветвей ясеня, имело восемь могучих ветвей – едва ли не в четверть ствола.