Скотина (СИ)

— Дождался гаденыш, ну теперь посмотрю, посмотрю. Я еще и запись сделаю. Вылечу Игорька, вылечу. И будем мы с ним вместе пересматривать.
Голову неостановимо поволокло к центру. Ноги, наконец, отказали совсем, оказался носом на камне с жуткой болью вывернутой шеи. Пополз вперед как гусеница, отталкиваясь локтями. Обувь потерял еще в лесу. Вгонял пальцы ног между плиток, на секунды отсрочивая неизбежное. Носом, зубами. Лицом по земле, как по наждачной бумаге, часть шкуры точно на этот шершавом камне оставил. А камень знакомый, не просто плитка, из того же материала, что и милость на ладонях.
Дядя попытался свести свои руки вместе, но тогда действие артефакта слабело, и я начинал отползать обратно. Устроиться так, чтобы включить запись — не получалось.
— Да что ты, паскуда, никак не успокоишься.
Все хорошее когда-то заканчивается. Дядя продолжал говорить, но слова слились в сплошной неразличимый гул. Голова таки перевалилась через бордюр, и в лицо взглянула бездна. В самую душу проникла. Мгновенно вывернула самые потаенные уголки. Одновременно дохнуло жаром и могильным холодом. Сухой, обжигающий ветер подул в лицо с такой силой, что мгновенно глаза пересохли и чуть не лопнули. Грудь стиснуло, выдавливая остатки воздуха. Ладони заполыхали так, будто окунулись в раскаленный металл.
Услышал голос далекий, будто из другой вселенной, — Нравится, паскуда, нравится. Здесь иссохнешь и подохнешь как собака безродная. А потом я утешу твою мамку губастую. Хорошо утешу, прямо в то место, каким она думала, когда тебя рожала.
Голос отдалился, превратившись в невнятное бубнение. Пытка продолжалась бесконечно долго, казалось, полыхает все, неизвестный напор воздуха разрывал рот, обжигал глаза. Пытался отвернуться, но жжение в лице не прекращалось. Казалось, с черепа полностью ободрали кожу и полыхают кости.
Внезапно отпустило. Оказался лежащим на спине, уставившись в светящиеся ладони, порхающие над головой. Далекий голос вновь обрел материальность, — Понравилось, ублюдок, это только начало.
За мамку немного обидно, хотя губам вроде комплимент. Дядя, ну не сошлись мы характерами, бывает. Зачем других приплетать?
Попытался поднял руку, взглянуть на ладонь, продолжающую полыхать. Не удивлюсь, если камень до бела раскален. Удалось только вытянуть палец в сторону родственника, прошептал одними губами, — Чтоб ты сдох, обезьяна морщенная.
— Шепчи, шепчи свои проклятья. А проклиналка то отросла?
Поискал глазами симптомы. Хвала Вечному ученику, а симптомы то налицо. Дядя продолжал свои излияния, только немного в сторону, на невидимого собеседника. Двоится в глазах или потеря ориентации. Хорошее начало, резкое двигательное и психическое возбуждение. По лицу и руке судороги пробегают. Дышит неровно, лицо горит, испарина опять же. На очереди слюнотечение и быстро нарастающая слабость.
Очень хотелось спросить: «Дядя Остап, ты не веришь в проклятья, но скажи, не ощущаешь ли ты покалывание во всех членах, жжение и боли во рту, в груди? Не охватывает ли озноб?»
Нельзя дразнить раньше времени, ему мне шею свернуть — одно движение рукой. Вместо этого выдавил из себя, — Дядя, погоди, ты забыл рассказать, зачем это все. Зачем меня, Марину?
— Ты что-то прохрюкал, ублюдок? Ты что-то…
Подскочил, начал снова охаживать по ребрам.
— Вот так тебе, гаденыш, сдохнуть и не узнать за что. Думаешь я с тобой разговаривать буду, распинаться. Да как ты вообще пасть открыть…
— Ну как же, — я попытался сплюнуть кровь, но липкая тягучая масса поползла по лицу, — Так и помру, не узнав правды.
— Не помрешь, а сдохнешь, грязный, вонючий ублюдок. Как собака сдохнешь, как скотина.
Снова направил грушу в мою сторону. Голову захватило и потащило в сторону опасности.
— Сгною, сначала сгною, потом глаза пальцами выдавлю. И мерзостью тут оставлю доживать, пока тебя кольями не забьют.
Столько злобы в милейшем дядюшке. И ни на секунду не задумался, что сам виноват. Еще бы минут пять-десять продержаться. Надо чтобы активнее ногой шевелил. Яд действует, и доза уже смертельная. Только второго посещения ямы я не переживу.
 
Начал сопротивляться как мог. Но что можно поделать, если голова отрывается. Судя по треску в позвонках — шея раза в полтора удлинилась. Судорожными толчками приближался к дыре, максимально отдаляя неминучую смерть.
Макушкой дыру почувствовать успел, но морду не сунул, секунды не хватило. Давление враз пропало. Дядя переломился пополам и начал блевать, сначала остатками ужина, потом кислой желчью. Выронил грушу, начал шарить руками по камням. Руки задергались, как при игре на баллалайке.
Я начал шевелиться, проклиная избитое тело. Болело все, не каждая отдельная часть, а просто все тело ломило от любого движения. Сумел сделать пару оборотов, перекатился подальше от дыры, которая теперь в ночных кошмарах будет сниться.
Дядя периодически блевал, выхаркивая желчь с кровью. Переходил к бешеной активности, срывая ногти о каменную плитку, пытался меня нашарить, найти грушу, которую я изловчился и пнул подальше. От приближающегося родственника удавалось откатиться. Собрался с силами, сделал еще оборот, другой, третий.
Дядя слабел, начал задыхаться. Прилег, согнулся в позу эмбриона. Чуть отдышался.
— Ты, ты что сделал, ублюдок? Это же ты, да? Как?
— Это проклятье дядя, тебя настигло проклятье Скотининых. Ты поднял руку на сына своего брата!
Остап выгнулся, выворачивая суставы. Прилег и мелко затрясся, выпуская пену. Еще десять минут судорожных шлепков и подергиваний, стало понятно — я победил.
Не убедительная победа, ни облегчения, ни удовлетворения нет. Долго лежал на спине, хватая вкусный воздух. Вот и узнал, что такое Злой ветер. Нехорошая это штука. Вот эта дырка в земле его источник. Камни вокруг и ладони в воздухе — его алтарь.
Как только в руки вернулась часть сил, соединил ладони, продолжающие полыхать. Активировал свою планшетку. Надо глянуть, как мое причастие в дыре на всей этой милости отразилось.
Большая красная надпись пульсировала на весь экран, отдавая в виски:
«Попадание под выброс Злого ветра. Немедленно покиньте опасную зону».
— Архитектура, ступень 0 (Высушено Злым ветром).
Тупо перечитал надпись пару раз. Дерите меня все ученики вместе, больше не рисовать Боре башенки.
Через полчаса удалось встать на четвереньки. Подальше от дыры, простого взгляда на которую хватало, чтобы волосы вставали дыбом. Встал на ноги, обошел по дуге родственника, от которого воняло кислятиной. Поднял грушу, не глядя запихнул в карман. Вытащил зелье. Светится зловеще. Красивая колба, пробка притерта. Не то, что мои пузырьки из пластика. Нюхать точно нельзя. Изучить свойства надо обязательно.
Как бы не хотелось домой, вернулся к пруду, забрал выпавший нож. В пруд кидать не решился, не факт, что найдут, не факт, что вообще искать будут. Но я бы, найдя труп у воды, хорошим магнитом порыбачил.
Вернулся к алтарю, хотя ноги сами уносили прочь, закинул нож в черную дыру. Стянул с дяди сапог, осмотрел ногу. Реально повезло, на пятке здоровенный кровавый мозоль. Пластырь ядом пропитан, ногти с грибком, между пальцев воспаление. Лечить такую ногу надо, а не упитанных подростков пинать.
Натянуть обувь назад сил не осталось, даже пытаться не стал. Зашвырнул сапог в дыру. Если чьи религиозные чувства и затронул, одним кощунством больше, одним меньше.
До комнаты дошел на автопилоте. Посмотреть повязки у кота сил не было. Краем глаза заметил, что молоко выпито, сам вцепился зубами в яблоко и упал на палас, как есть, прямо в вонючих лохмотьях. На кровать не решился, тут не только душ принимать надо, а откисать в кипятке не один час. Последняя спасительная мысль ускользающего сознания, — «Завтра, завтра в столицу».
[1] Отсылка на историю последней казненной в СССР женщины, травившей таллием детей в школьной столовой.
[2] Упоминание легенды об отравлении Хана Тимура соком аконита. Ядом была пропитана тюбетейка.