Где деньги, мародер? (СИ)
— "Милая моя Катенька! Завтра меня отправляют в Серафимин скит, где я скорее всего и сгину, так больше с тобой и не повидавшись. Отец взял с меня слово, что я буду молчать, но с каждым годом глядя на тебя, моя доченька, я понимала, что должна тебе открыть тайну. Тайну того, как ты родилась, и кто на самом деле твой отец. Я знаю, родная, что читать это все тебе будет больно, и что от Гаврилы ты видела только добро. Но я должна.
Мне было всего шестнадцать, когда я встретила своего Мишеньку. Ах, какая красивая у нас была любовь! Какие нежные стихи он мне писал! Какие трогательные подарки… Но все это было пустое, потому что мой отец никогда бы не согласился отдать меня за него замуж. Известное дело — он промышленник и магнат, а Мишенька — бездельник с Уржатки, да еще и вор помеченный. Но Мишенька решился и пришел к отцу просить моей руки. Как тот негодовал и буйствовал, ты можешь себе представить. Но Мишенька стоял на своем — люблю, жизнь за нее положу, благослови, проси любой откуп. Отец выгнал его, а меня запер. Но к утру слегка охолонул и приказал впустить. Мишенька так и сидел у порога, никуда не уходил. Отец тогда сказал, что отдаст меня ему в жены, ежели он принесет за меня не менее десяти Золотых Соболей. А пока не принесет, то и видеться мы не будем.
Мы сумели все же поговорить, когда он ночью подобрался под мое окно. Я его уговаривала зря жизнью своей не рисковать, что он, конечно, вор, но Золотые Соболя вовсе не у простых людей хранятся, что я согласная с ним сбежать, ежели он с замками совладает.
Но он уже решился. Велел ждать и ушел.
А наутро отец мне сказал, что сговорил меня замуж. За Гаврилу Куцевича. Мол, Гаврила — мужик надежный, добрый, никогда меня не обидит, да и к тому же служит у него не первый год. Я плакала. Умоляла подождать. Но отец сказал, чтобы я Мишку своего забыла навсегда. И что даже если тот принесет всю тысячу, он никогда не согласится, чтобы дочь его родная пошла за ворюгу из Уржатки.
Потом была свадьба. Я шагала как на казнь. А когда батюшка нас венчал, я увидела в толпе своего Мишеньку. Лицом он был хмур и зол.
Мне удалось убежать прямо с брачного ложа. Мы встретились за амбаром, и Мишенька рассказал мне, что добыл не десять, а целых семнадцать Соболей. И уговаривал меня бежать. А я была согласная, прямо сейчас, сразу же. Нас тогда накрыла любовью с головой, и прямо там за амбаром я ему и отдалась. Я как чувствовала, что случится что-то плохое. И не хотела достаться девицей нелюбимому мужу.
Нас настигли, когда мы еще не успели даже на околицу выйти. Мишеньку моего убили сразу. Истыкали всего штыками и саблями, места живого не оставили. А меня вернули обратно мужу.
Когда я понесла, то сразу знала, что тягость от Мишеньки моего. Что родится у меня дочка ясноглазая, с черными кудряшками, смешливая и сметливая. Дед тебя величал Катриной, а я всегда звала тебя только Катенькой. Мы так с Мишенькой моим уговорились, что ежели дочка будет, то непременно Катенька. Так что теперь ты знаешь, кто твой настоящий папка.
Но это не все, родная моя. Сокровища, что Мишенька добыл, он велел тебе оставить. Сразу мне шепнул, как только мы поняли, что погоня за нами, и не уйти нам от нее. Семнадцать Золотых Соболей — это хорошее приданое, и ты сможешь сама себе жениха выбрать, когда время подойдет. Мишенька спрятал их в доме своих родителей, в Уржатке. Как спустишься в подпол, вправо поворотись и над балкой пошарь. Там будет камень шатающийся, его надо вытащить, а за ним — тайник. А в тайнике — монеты.
А теперь прощай, Катенька. И прости меня, грешную твою матушку, что не уберегла тебя от страшной правды и от прочих невзгод….»
— Ох ты ж! — Борис хлопнул себя по коленям. — А я думал, что бабские байки это все!
— Ты про что сейчас? — спросил я, осторожно положив листок на стол.
— Так про Марту Крюгер и Мишку-Ушкуйника! — Борис ухмыльнулся. — Бабушка моя эту историю любит рассказывать, во только в ее версии Марта с Мишкой сбежали, поселились на берегу Байкала, сам Унгерн их пригрел-приютил. А про семнадцать соболей даже песня есть. Слезливая. Обычно бабы пьяные ее голосить любят. Может, слышал? «…и тяжелою монетой запустил ему в лоб…»
— Неа, — я покачал головой и взял со стола глиняную монету. — А что еще за Золотые Соболя? Вот такие?
— Наверное, — сказал Борис. — Я их так-то не видел никогда, только слышал. Их атаман Пепеляев на Сибирском Земском Соборе отчеканил. Редкая штука. Так про них же все вроде как знают!
— Я же из Петербурга приехал, — я пожал плечами. — Это ваши какие-то внутренние сибирские дела.
— А, ну да, — Борис забрал у меня из рук монету и покрутил ее в руках. — Это почти сразу после баниции было. Пепеляев объявил Сибирский Земский Собор, и на него даже съехались почти все мало-мальски видные магнаты. И договорились учредить на брошенных на произвол судьбы сибирских землях новое государство, Сибирскую Конфедерацию. Чтобы честное, справедливое, со своими законами и все такое. Даже какие-то первые законы почти написали… И решили, что никакого царя-императора Сибири не надо, что управлять будет Совет Ста. И тогда Пепеляев приказал отчеканить тысячу золотых монет. Этих самых Золотых Соболей. Они вроде как деньгами не были, это такой символ. И раздал монеты всем участникам Собора. Промышленникам, там, добытчикам, главам торговых домов.
— А потом что-то пошло не так? — хмыкнул я.
— Ну так известно что, — Борис тоже хмыкнул. — Все разъехались по своим домам и принялись друг другу мелко гадить. Морозовы — Токмаковым, Токмаковы — Демидовым, Демидовы — Матониным, а Матонины — всем, до кого дотянутся. А потом Пепеляева убили, и все вообще развалилось. Только вот соболя и остались с тех пор.
— Интересно, если отец этой дамочки — магнат и промышленник, то почему ему Золотых Соболей не досталось?
— Да может и досталось, только меньше, чем он хотел, — сказал Борис.
— Неа, — вступил в разговор Йован. — Крюгеру тогда на соборе предложили от прусского гражданства отказаться, а он не стал. Ну ему сказали, что золото может у прусского короля тогда выпрашивать. Похабный журнал с картинками про ту историю есть. «Сказ о том, как пивовару Крюгеру вместо золотых соболей поджопников надавали».
— Тогда понятно, что он закусился на эти Соболя, — сказал Борис. — Непонятно только, почему дочь за Ушкуйника тогда отдавать не захотел. Казалось бы, ну вор. Ну что такого-то? Можно подумать, не все они так начинали когда-то…
— Слушайте, а ведь я знаю, про какой дом она пишет… — Йован зашипел и кончиками пальцев коснулся ран на своем плече. — Возле Ушайки, там еще пацан третьего дня утоп у самых мостков!
— Только нам туда хода нет, — мрачно проговорил Борис. — Перо под ребро сунут и в ту же Ушайку спустят.
— Да может там и нет уже никаких Соболей, — сказал я. — Сколько лет назад это было-то все?
— Да лет сто, наверное, — пожал плечами Борис.
— А вдруг есть? — глаза Йована загорелись. — Можно же узнать, что с той девкой потом было, с Катькой Крюгер.
— Так она не Крюгер же поди, — Борис задумчиво поскреб затылок. — Замуж же Марту за кого-то отдали… Но если тайник здесь, то она, значит, в университете училась. Или работала. Можно разузнать, в архиве должны быть старые дела студенческие… — он тревожно посмотрел на Йована. — Так, нельзя больше тянуть! Давай-ка потопали в лазарет, а ты, Лебовский, порядок тут наведи, а вечером соберем наших и обсудим это дело. Раз тайник в мызе, значит кладом надо со всеми мародерами поделиться. Надо коробочку эту заныкать пока.
— А ворованы эти самые не вернутся? — спросил я.
— Да хрен их знает, Лебовский, — Борис пожал плечами. — Но ты вроде верткий, в случае чего — беги наружу просто, они далеко от дома не отходят. Ну, то есть, вроде не должны отходить…
— Ладно, разберусь как-нибудь, — пробормотал я и направился к двери в кладовку.
Йован и Борис ушли. Я остался один в убежище мародеров. Наедине с разбитым зеркалом и щелями в полу, из которых в любой момент могли начать вылезать мерзкие бородатые карлики с когтями и зубами. Нда… Тоже ничего так себе денек получился.