Последняя акция

Маленькая женщина с лихорадочным блеском в глазах, скрестив на груди руки, исподлобья напряженно смотрела на него.
— Ты почему не на работе? — Блюм явно не ожидал такого поворота событий.
— На больничном по твоей милости! — Как ему могли нравиться когда-то эти вытаращенные голубые глаза?!
— Я тебя вроде не бил? — пытался припомнить Миша.
— Зато друзья твои постарались!
— Какие друзья?
— Тебе лучше знать какие! Раз ты даешь им ключи! — Лика обычно заводилась с полуоборота. Уже все вокруг стали замечать, что она психически больна. Миша не раз пытался уговорить ее подлечиться, однако подобные разговоры заканчивались истерикой. Ему было жалко жену, но жить с ней он больше не мог.
— Объясни все толком, — специально понизил он голос. — Я никому ключей от квартиры не давал.
— В воскресенье, пока мы с мамой были на даче, у нас в квартире кто-то хозяйничал! В основном рылись в твоих бумагах. Я их потом еле собрала! — Последнюю фразу она выкрикнула на самой высокой ноте, на какую была способна.
— Из этого ты сделала вывод, что воры — мои друзья?
«Они искали дело Максимова, — сообразил Миша, — как я раньше не допер, что сначала полезут ко мне домой?»
— Если ты водишься со всякими шлюхами, то почему бы тебе не водиться с ворами?! — завелась опять Лика. — У кого ты живешь? Отвечай!
Миша проскользнул в комнату, оставив без внимания ее вопросы. Открыл нижнее отделение книжного шкафа и принялся складывать свои бумаги в спортивную сумку.
— С кем ты живешь, сволочь? — получил он по спине кулаком. Ни слова не говоря, Миша толкнул ее, и Лика отлетела метра на два, приземлившись на пол. Она стала биться головой об пол, захлебываясь в рыданиях. Блюм не обращал на нее внимания — он давно привык к истерикам жены.
— Я ухожу, — тихо вымолвил он. Она замолчала. Тогда он добавил: — Навсегда.
— Ми-мишенька, — заикаясь, как ребенок, растирая по лицу слезы, выдавила она, — Ми-мишенька, ми-миленький! — Она подползла к нему и принялась целовать его руки. — Не бросай меня, Мишенька!
С Ликой Свидерской его познакомил Соболев. Это случилось поздней осенью восемьдесят седьмого года, во время выездного семинара. Подобные мероприятия иногда играли большую роль в судьбе человека. Особенно когда жена комсомольского вожака бьется в конвульсиях, вырывая у него из рук чемодан. «Опять комсомольская учеба? Пьянка и трах — вот что это такое! Я подам на развод, когда ты вернешься!» А что мог сделать вожак? Он подчинялся дисциплине.
Юра знал Свидерскую еще по рабфаку, она готовилась поступать на исторический. Белокурая голубоглазая евреечка, миниатюрная, хорошо сложенная, она имела необыкновенный успех у мужчин. Ни одна вечеринка не обходилась без Лики. Юра немного робел перед ней. Романтик от природы, он был склонен идеализировать любую девушку, в особенности такую красивую.
Однажды Лика предложила ему вместе прогулять занятия. Они забрались на крышу двенадцатиэтажного дома, и она целый час читала ему свои стихи. Это была занудная поэма о Варшавском гетто. Почему она тогда выбрала именно Юру? Может, почувствовала, раскусила в Соболеве благодарного слушателя? Он же не столько слушал ее стихи, сколько любовался белокурыми локонами, рассыпающимися на ветру.
Она не стеснялась никого и ничего. Они часто бродили по многолюдным улицам, взявшись за руки, и Лика громко читала стихи. Она как бы бросала вызов обществу, ведь стихи отдавали антисоветчиной, но Свидерскую никто не арестовывал. То ли поэзия Лики была чересчур безликой, то ли она еще не достигла диссидентского совершеннолетия.
Дальше стихов дело у них не заходило, и, возможно, поэтому Соболев в конце концов ей наскучил.
Он встретил ее через шесть лет, на пленуме горкома, и светлый образ тут же померк. Свидерская превратилась в несгибаемого борца за коммунистические идеалы. Стихи она теперь писала только по праздникам. Выражалась вульгарно. И, кроме всего прочего, никак не могла скрыть своего необузданного влечения к мужчинам. О ее любовных похождениях уже слагались легенды.
 
Кто первым предложил на том семинаре сыграть комсомольскую свадьбу? Об этом история умалчивает. И почему выбор пал на замужнюю Лику и женатого Мишу? Потому ли, что оба считались сердцеедами, или по национальному признаку? Так или иначе, веселье выдалось на славу. Обильные возлияния сопровождались скабрезными пожеланиями молодоженам. Поцелуи под «Горько!» были страстны и продолжительны. К трем часам ночи «новобрачные» возбудились до такой степени, что присутствующие почувствовали себя неловко и поспешили удалиться.
«Вчерашним балом правила Похоть», — сказал наутро Соболев. «Ты не сильно ей поддался, дружище, — рассмеялся в ответ Блюм. — А я вот, кажется, развожусь…» — «Так — сразу?» — «А чего тянуть? Такие бабы на дороге не валяются!»
Его даже не смущали многочисленные Ликины романы. Он мечтал о такой жене, о свободной любви и чтобы никакой ревности.
Но Миша просчитался, подвела психология. Оказывается, и похотливая женщина может быть ревнивой. Ликина ревность постепенно переросла в болезнь.
— Не бросай меня! — плакала она. — Я ведь никому не нужна такая, даже матери!
Миша молчал. Он набил полную сумку бумагами и еле застегнул молнию. И тут увидел на полу рядом с сумкой запечатанный конверт. «Откуда он взялся?» — спросил себя Блюм. На конверте он прочел свой адрес и фамилию. Текст был отпечатан на машинке.
— Сегодня утром вытащила из почтового ящика, — пояснила, всхлипывая, Лика, — и бросила в твои бумаги.
Он распечатал конверт и прочитал одну-единственную фразу, также отпечатанную на машинке: «Все девочки — на совести Соболева!»
— Завтра покажешься психиатру! — резко приказал он. Лика согласилась, кивнув головой. — Назначит лечение — будешь лечиться! Положит в клинику — ляжешь! Понятно?
— Я все сделаю, Мишенька! Только не уходи!
— А бумаги я увезу в офис — так будет спокойней! — Он вытащил сумку в коридор.
— Не уходи, — жалобно попросила она.
— Мне надо работать! — оборвал он ее.
— Опять будешь ночевать в лагере? — всхлипнула Лика.
— Откуда ты узнала? — удивился Миша. — Следишь за мной?
— Буслаева сказала. — Она никак не могла перестать плакать. — Я звонила ей на днях…
— Мы там вдвоем с Юрой Соболевым, — начал оправдываться Блюм. — Сходишь к психиатру — позвонишь мне в лагерь. Хорошо?
Она опять кивнула. Он поцеловал ее, как покойницу, в лоб и закрыл за собой дверь.
Только в полдень Юра добрался до лагеря.
— Тебе с утра звонил какой-то мужик, — сообщила Тренина. — Я сказала, что ты скоро будешь, хотя, грешным делом, подумала, что сбежал!..
На столе его ждала очередная Мишина записка: «Юрка — ты сволочь! Заставляешь меня волноваться! Есть много нового! Из лагеря — ни на шаг!» По тому, как аккуратно была заправлена Мишина постель, Юра понял, что друг его не очень-то волновался. «Что за мужик мне звонил? — размышлял Соболев. — Телефон я давал только Гиви и Парамонову. Если бы звонил Гиви, то Лариса непременно обратила бы внимание на акцент. Значит — Парамонов!» Его догадка подтвердилась через полчаса, когда на пороге возникла тучная фигура Андрея Ильича.
— Не ждал в гости? — пробурчал он.
— Кофе будете? — заискивающе спросил Соболев.
Не удостоив вниманием Юрино предложение, Парамонов уселся на стул.
— Не суетись, — попросил он и, оглядев невзрачное помещение, резюмировал: — Я вижу, ты успокоился. И хочешь убедить меня, что в этой дыре делают деньги?
— Ничего лучше я не нашел, — развел руками Юра. — Чем эта дыра хуже любой другой?
— Мне все равно, в какой дыре ты сидишь, мне нужны деньги! Мне все равно, где ты их возьмешь. Хоть грабанешь банк! Но делай что-нибудь! — Парамонов говорил резко, однако голоса не повышал. — А пока что мы таскаем покойника за ноги!
— Жаль, что я не вор и не убийца! — посетовал Соболев, глаза его увлажнились. — Или, на худой конец, шулер!