Эгоист (СИ)

Но не сегодня.
На кону стояло слишком много, и Шарлотта была готова на всё, что угодно, лишь бы вызволить Уильяма. Тем более теперь, когда он решил умолчать о том, что могло спасти его.
— А так, что я знаю, где он был прошлой ночью. До самого рассвета.
* * *
Проводя длинным ключами по прутьям решётки, создавая какофонию жутких, зловещих звуков, которые разносились до самых дальних уголков пустых коридоров, надзиратель подошел к двери и без лишних церемоний плюнул в него.
— Эй, предатель, вставай. Петля для тебя готова!
Влажный воздух в камере оседал на стены мелкими каплями, которые стекались вниз, глухо падая на холодный пол, который едва освещал пасмурный утренний рассвет, проникая внутрь через зарешеченное небольшое окно над потолком.
Уильям с трудом присел на холодном полу, застланном соломой и толстым слоем грязи, от которого поднимался жуткий смрад, обжигая ноздри и даже заставляя слезиться глаза. У него ныло все тело, болели все кости. Болело все лицо. С предателями тут не церемонились, с предателями порой обходились даже хуже, чем с самыми закоренелыми преступниками. Мало того, что его обвинили в предательстве, на нем висело убийство министра, ни много ни мало.
Уильям хмыкнул. Таких заслуг не смог бы заполучить никто, разве только он. По глупости. И как это он упустил этого скользкого слизняка Леклера? Надо было довериться внутренним инстинктам и прикончить его прямо там, в холле леди Саммерхайз. Ударить так, чтобы тот упал и больше не встал. Тогда всего этого можно было избежать. Сегодня он должен был поехать к Шарлотте, должен был… Уильям надеялся, что она благополучно добралась до дома, смогла отдохнуть и… И не забудет его.
Может написать ей записку? Но кто ей передаст его послание? Тюремщики откроют, прочитают и будут смеяться до тех пор, пока его не повесят, потом плюнут на его труп и пойдут пить эль в ближайшей таверне, и даже не вспомнят его.
Когда дверь камеры со стоном распахнулась, Уильям попытался встать сам, чтобы не доставить тюремщику удовольствия смеяться над его неудачными потугами. На руках и на ногах у него были тяжелые, холодные кандалы, которые стерли запястья в кровь. С ног давно стащили дорогие сапоги и присвоили себе. Как забрали и жилет. Рубашка его была порвана на плечах, когда вчера его колотили надзиратель и его помощники в дружной компании. Защищаться в кандалах было ужасно неудобно, но Уильям снова хмыкнул, встав на ноги, когда взглянул на заплывший глаз мистера Боумана.
— Как ваш глаз, старина? Надеюсь, вам плохо видно? — спросил Уильям, едва устояв на ногах. — Спотыкались, надеюсь, пару раз? Говорят, смотреть на мир одним глазом весьма неудобно.
Толстый, грузный мужчина с потным лицом и сальными глазами подошел к нему и так резко ударил по ногам, что Уильям снова свалился на каменный пол, ударившись локтем. Господи, на нем было столько синяков, что они до конца его дней не заживут. А ведь верно, подумал с ужасом Уильям, вновь пытаясь встать, потому что до конца ему осталось всего немного. Может, меньше часа.
— Щенок! — снова плюнул на него Боуман, едва удержавшись, чтобы не пнуть его в живот. — Мало того, что ты сделал с нашей страной, тебе нужно было убить еще и министра, да?
Ну конечно, теперь в нем видят все ошибки, все несчастья страны. Многим доставит удовольствие поиздеваться над предателем, который продал родину. Леклер справился отлично, только… Если до этого происходящее хоть как-то веселило Уильяма, теперь ему было не до смеха.
Потянув его за шиворот, Боуман поставил его на ноги.
— Убери от меня руки! — прорычал Уильям, ощутив вкус крови во рту, когда треснула рана на губе. — Я сам пойду.
Боуман ухмыльнулся.
— Конечно, сам пойдешь. С тобой никто не станет церемониться.
И Уильям пошел, ощущая под босыми ногами холодные каменные плиты. Ноги хлюпали в грязи, которая прилипала к стопам. Его повели по узким, темным коридорам, которые словно смыкались над ним, а не выпускали на свободу.
Утро встретило его моросящим дождем. Над небольшой, расположенной перед высокими мрачными стенами Ньюгейта площадью, где собрались зрители и был готов помост с виселицей, которую еще в начале века перенесли из Тайберна сюда, нависали серые, свинцовые тучи. Уильям со стоном поднял голову к небу, чтобы дождь смыл с него зловонья и засохшую кровь. Черт, мало того, что он подвел отца, заставив его стыдиться единственного сына, мало того, что отец умер по его вине, вся его семья будет обречена на вечное изгнание, потому что их единственный опекун стал не только убийцей, но и предателем. Их вычеркнут из общества. Проклятый дальний кузен завладеет всем его состоянием и не только выбросит его мать и сестер на улицу. Они будут приговорены на вечное изгнание с несмываемым пятном позора. От Терезы откажется его жених, а Роберт… Роберт был волен поступать так, как было лучше в его интересах. И хоть Уильям не сомневался в порядочности зятя, но все же не хотел, чтобы его позор замарал и доброе имя Роберта.
 
Он подвел не только отца. Он подвел всю свою семью.
И Шарлотту.
Одна мысль о ней, о том, что он потеряет ее, так и не обретя, внушала ему такой леденящий ужас, что у него содрогалось сердце. Сердце горело и сжималось от такой неистовой боли, как не болело никогда, как не болело даже одиннадцать лет назад. Его мучила мысль о том, что он так ничего не смог сказать ей, не сумел подарить ей то, что она заслуживала.
И теперь… Она решит, что он поступил с ней так же, как поступал с другими женщинами на протяжении семи лет у нее на глазах. Она решит, что он ничего не стоит, его слова ничего не стоят, его прикосновения ничего не стоят. Ночь, которую она подарила ему, ничего не стоит… Но она будет неправа, потому что за это он был готов отдать всё, что имел, лишь бы ее имени не коснулся его собственный позор. Боже, он же был с ней, и она… Сердце леденело при мысли о том, что ночь могла иметь последствия. Впервые он подумал о ребенке, о том, что у них могло бы быть, если бы не все это. Ребенок Шарлотты и его… Это было… верхом блаженства, стало бы началом всех его надежд, об этом он мог только мечтать. Но теперь он не узнает ничего, ничего не исправит!
Ему было горько от того, что Шарлотта, решив, что он разрушил ее жизнь, бросив после той волшебной ночи и так и не пришёл к ней, возненавидит его по-настоящему, со спокойной совестью забудет, займется своей жизнью, примет предложение достойного человека и… и будет счастлива.
Господи, Уильям думал, что способен желать ей счастья, но… Да, он желал ей счастья, но только сам хотел дать ей это счастье, хотел… Так много хотел, что… Он потерял слишком много времени. Потратил зря всю свою молодость и время.
О нем забудут, его имя предадут анафеме и…
Черт, у него не было ни единого шанса хоть что-то исправить!
Когда его подвели и, толкая за спину, заставили подняться на помост, на котором стояла несущая смерть виселица, где его уже поджидал виконт Хаксбридж, гул голосов толпы, которая окружала место казни, постепенно стихла. Пришли все ленивые лентяи, которые хотели позабавиться бесплатным зрелищем. Посередине болталась петля, которую раскачивал резкий ветер. Дождь бил в глаза, сея туман, который окутал округу.
Уильям вдруг ощутил холод, который пробрал его насквозь, и жгучий страх. Такой леденящий, что он не мог пошевелиться.
Боже правый, должен же быть способ бороться! Он не мог так просто сдаться, не мог позволить этому случиться…
Толкнули в спину, и он стал подниматься по скользким деревянным ступеням.
 
Лорд Хаксбридж, достав из кармана платок, промокнул лоб, и повернулся к нему.
— Итак, милорд. Ваше преступление доказано, но у вас есть шанс очиститься. Признайтесь в своем грехе, и священник отпустить их вам.
Сжав зубы и руки, которые уже не чувствовал от холода и боли в стертых запястьях, Уильям гневно посмотрел на виконта, который был на голову ниже его.
— Я этого не делал, я никого не убивал. И не предавал страну. На вашей совести будет смерть невинного, если вы повесите меня. И когда знающим людям это станет известно, вас самого повесят.