Дорога в тысячу ли

После того как Киоко налил чай, который Уме принесла с кухни, женщины покинули комнату. Фермер спросил Хансо о военных новостях.
— Это не может продолжаться долго. Япония проиграет войну. Это вопрос времени, — сказал Хансо без сожаления или радости. — Лучше остановить безумие раньше, чем позже, чтобы не погибало еще больше хороших мальчиков, не правда ли?
— Да-да, все так, — тихо отозвался Тамагучи.
Конечно, он хотел, чтобы Япония выиграла, и, несомненно, Хансо понимал, что у фермера не было интереса в скором окончании войны. Говорили о выработке авиационного топлива из ферментированного картофеля — если бы это произошло, и даже если бы правительство заплатило совсем немного или даже ничего, фермер рассчитывал, что цены на черном рынке взлетят еще выше. Одного-двух урожаев хватило бы, чтобы купить два огромных участка земли по соседству, хозяева которых состарились и потеряли интерес к работе. Владеть всем югом региона было мечтой деда Тамагучи и его собственной целью.
Хансо прервал мечты фермера.
— Ну и как мои постояльцы?
Тамагучи одобрительно кивнул.
— Они очень помогают. Я бы не хотел так загружать их работой, но, как вы знаете, мне не хватает мужчин…
— Они знали, что надо будет работать, — кивнул Хансо, понимая, что фермер думает в первую очередь о своей выгоде, но все нормально, пока Сонджа и ее семья не подвергаются жестокому обращению.
— Вы останетесь с нами сегодня? — спросил Тамагучи. — Слишком поздно для обратной дороги, и вы должны поужинать с нами. Кёнхи-сан исключительно хорошо готовит.
Тако не пришлось далеко провожать старую женщину. Когда Чанджин заметила дочь, склонившуюся посреди огромного поля, она подхватила длинную юбку и побежала как можно быстрее. Сонджа, услышав шаги, подняла голову. К ней бежала крошечная женщина в небеленом ханбоке, и Сонджа уронила мотыгу. Маленькие плечи, седой узелок волос, короткая широкая блузка… Мама? Как это возможно? Сонджа растоптала картофель на пути, чтобы скорее добраться до нее.
— О, дитя мое. Моя девочка. О, дитя мое.
Сонджа обнимала мать так крепко, что могла ощутить остроту и хрупкость косточек Чанджин, почти не прикрытых плотью. Ее мать стала совсем невесомой.
Хансо быстро поужинал и пошел в сарай. Он хотел просто посидеть там, чтобы никто не суетился вокруг него. Он предпочел бы и есть с Сонджей и ее семьей, но не хотел обидеть Тамагучи. За ужином он думал только о мальчике. В сарае он понял, что Кёнхи сделала два ужина: японский для семьи Тамагучи и корейский для своих. В сарае корейцы ужинали за низким, покрытом клеенкой столом, который Ким сам устроил для них. Когда вошел Хансо, все подняли глаза.
Вечером животные вели себя спокойнее, но не молчали. Корейцы были размещены в задней части сарая, а животные ближе к выходу, рядом со стогом сена. Ким построил деревянную перегородку, и он с мальчиками спал с одной стороны, а женщины с другой. Чанджин, которая сидела на земле между внуками, встала и поклонилась Хансо. По дороге на ферму она много раз благодарила его, и теперь, воссоединившись с семьей, продолжала повторять благодарность, держась за внуков, которые выглядели смущенными.
Кёнхи все еще была в кухне фермы, мыла посуду после ужина. Когда она закончит с этим, подготовит гостевую комнату для Хансо. Ким ушел в пристройку за сараем, которую приспособили для мытья: он грел воду для всех. Кёнхи и Ким усердно занимались делами, чтобы Сонджа могла спокойно поговорить с матерью. Никто не знал, почему Хансо потрудился привезти Чанджин из Кореи. Пока мать вытирала слезы, Сонджа наблюдала за Хансо.
Хансо сел на кипу сена напротив мальчиков.
— Вы хорошо поужинали? Вы сыты? — спросил Хансо на простом корейском языке.
Мальчики удивились, что Хансо так хорошо говорит по-корейски. Они думали, что человек, который привез бабушку, японец, потому что он был хорошо одет, а Тамагучи-сан относился к нему с подчеркнутым уважением.
— Ты Ноа, — сказал Хансо, внимательно глядя на лицо мальчика. — Тебе двенадцать лет.
— Да, господин, — ответил Ноа, разглядывая мужчину в прекрасной одежде и красивых кожаных ботинках, который выглядел как судья или важный человек из фильма.
 
— Тебе нравится на ферме?
— Да, господин.
— А мне почти шесть лет, — перебил его Мосасу, который всегда так делал, стоило старшему брату заговорить. — Мы едим здесь много риса. Я могу съесть целые чашки риса. Тамагучи-сан сказал, что мне нужно хорошо питаться, чтобы расти. Он сказал мне есть не картофель, а рис! Вам нравится рис, господин? — спросил мальчику Хансо. — У нас с Ноа сегодня будет ванна. В Осаке мы не могли часто принимать ванну, потому что не было топлива для горячей воды. Мне нравится купаться. На ферме лучше, чем в городе. А вам нравятся ванны? Вода такая горячая, и кончики пальцев становятся морщинистыми, как у старика. — Мосасу широко открыл глаза. — А лицо не морщится, потому что я молодой.
Хансо рассмеялся. У младшего ребенка отсутствовала формальная вежливость Ноа. Он вел себя очень свободно.
— Я рад, что вы хорошо питаетесь. Это радует. Тамагучи-сан сказал, что вы, ребята, отличные работники.
— Спасибо, господин, — сказал Мосасу, желая задать побольше вопросов, но остановился, когда мужчина обратился к его брату.
— Каковы твои обязанности, Ноа?
— Мы чистим стойла, кормим животных и заботимся о курах. Я также веду записи для Тамагучи-сан, когда мы ходим на рынок.
— Ты скучаешь по школе?
Ноа не ответил. Он скучал по математике и японской каллиграфии. Ему не хватало тишины и сосредоточенности той работы — тогда никто не беспокоил его, пока он делал домашнее задание. На ферме никогда не находилось времени на чтение, и у него не было собственных книг.
— Мне сказали, что ты очень хороший ученик.
— В прошлом году школы было не много.
Занятия часто отменяли. В отличие от других мальчиков, Ноа не любил тренировки штыковых атак и бессмысленные упражнения на случай воздушного налета. Хотя он скучал по дяде Ёсопу, на ферме ему казалось лучше, чем в городе, потому что здесь он чувствовал себя в безопасности. Здесь не было слышно самолетов, и питались они обильно и вкусно. Они ели яйца каждый день и пили свежее молоко. Он крепко спал и просыпался, чувствуя себя хорошо.
— Когда война закончится, ты вернешься в школу? — спросил Хансо.
Ноа кивнул.
Сонджа задумалась, как они будут справляться. После войны она планировала вернуться в Йондо, но ее мать сказала, что там ничего не осталось. Правительство повысило налоги на пансионы, и владелец продал здание японской семье. Девочки-служанки уехали на фабрику в Маньчжурии, и с тех пор от них не было новостей. Когда Хансо нашел Чанджин, она служила экономкой у японского торговца в Пусане и спала в складском помещении.
Хансо вытащил из кармана пиджака два комикса.
— Вот.
Ноа принял книги вежливо, обеими руками, как учила его мать. Текст был на корейском.
— Спасибо, господин.
— Ты читаешь по-корейски?
— Нет, господин.
— Ты можешь научиться, — сказал Хансо.
— Тетя Кёнхи может нам прочитать, — сказал Мосасу. — Дяди Ёсопа здесь нет, но когда мы увидим его в следующий раз, мы можем его удивить.
— Вы, мальчики, должны научиться читать по-корейски. Однажды вы сможете вернуться на родину, — сказал Хансо.
— Да, господин, — сказал Ноа.
Он представлял себе Корею мирным местом, где все будет хорошо. Его отец сказал, что Пхеньян, где он вырос, был красивым городом, а Йондо, родной город его матери, — безмятежным островом с обильной рыбой в сине-зеленых водах.
— Откуда вы, сэр? — спросил Ноа.
— Из Чеджу. Это недалеко от Пусана, откуда родом твоя мать. Это вулканический остров. Там есть апельсины. Люди из Чеджу являются потомками богов. — Он подмигнул. — Однажды я отвезу тебя туда.
— Я не хочу жить в Корее, — воскликнул Мосасу. — Я хочу остаться здесь, на ферме.
Сонджа погладила Мосасу по спине.
— Мама, мы должны жить на ферме всегда. Дядя Ёсоп ведь тоже скоро приедет, верно? — спросил Мосасу.