Франт 3 (СИ)
Невеселые думы подавальщика прервал тот самый прекрасный голосок рыжей, который навеки теперь останется в памяти мальчишки:
— Баронесса Чернохолмская делает последнее предупреждение и дает вам шанс до завтра покинуть все ее земли. Иначе мы придем уже к вам и тогда начнем убивать.
А спустя еще полминуты, рыжая покинула «Трех фазанов», унося связку мечей, защитных поясов и прочих ценных трофеев.
— Смерть… не за мной… — хрипло и с очевидной тоской выдал старый Румб, все это время простоявший на своей деревянной ноге с разведенными руками и смиренно подставляя под удар грудь, однако рыжее воплощение упомянутой приходило лишь за Чернопрудцами и старый пропойца, вот уже больше года радующий своими байками посетителей заведения, отчего хозяин его не гнал и даже позволял менять свои истории на угощение выпивкой, но тем не менее пожелавший встретить последний миг своей жизни стоя, сегодня остался без внимания ЕЁ. — Какая прекрасная Смерть…
* * *
Спустя 14 минут и 2 км севернее. Паровая лесопилка в Урощинке.
— Ты хорошо ее связал, Хромой?
— Да не ссы, спутал как следует, никуда не денется, — ответил сидящему у костра старику подтягивающий штаны резвый, хотя слегка прихрамывающий на чуть более короткую левую ногу, молодой бандит.
— Не денется-то она — не денется, да вот только руки на себя наложить может, — не поддержав лихости молодого коллеги по ремеслу степенно отвечал дымящий трубкой пожилой человек со следами бурной жизни как на лице, так и прочем теле.
— Да не. Крепко стянул. Я ж не дурень! Еще повеселимся с ней, — похабно оскалившись, примирительно поднял руки Хромой, прежде чем переложив в сторону свой зеленый котелок и тяжелую трость с потайным клинком, плюхнуться на расстеленный клетчатый, традиционно куцеватый пиджачок синих оттенков. Затем решительно закатил рукава до половины расстегнутой сорочки в мелкую лиловую полоску, видневшейся из-под бордового жилета с геометрическим орнаментом, и из одного кармана которого торчал накрахмаленный воротничок, а из другого свисал широкий галстук-бант желто-зеленно-розовых цветов, чтобы наконец с чистой совестью выхватить из золы крупный клубень наподобие картофельного, и покидав тот в руках приняться очищать. После чего, макая в соль, начал жадно поглощать эту нехитрую снедь, сияя белозубой улыбкой на своем тощем лице. — Ох и хорошо, Жженый. Чернопрудцы мне по душе.
— Ага, держи карман шире. Если б не ее батя да братья, хрен бы тебе ее Кобинэ оставила на потеху, — выпустив кольцо дыма всё так же основательно отвечал собеседник, одеяние которого больше напоминало подогнанную по фигуре, пусть сейчас и несколько растрепанную, одежду в стиле милитари. Ну так, как тут это понимают, то есть почти всё то же самое что и у Хромого, но чуть более просторное и не столь пестрых цветов. Да и на голове — не котелок, а картуз, на ногах — не штиблеты, а сапоги. Ну и трость — словно не для форса, а будто бы по медицинским соображениям. Ветеран, как он есть.
— А что, правда старый сержант тут кровавую баню учинил? Скольких пришлых укокошили? — вдруг встрепенулся молодой бандит, отхлебнув из тыквенной фляги чего-то явно горючего.
— Я видел пятерых. И то — это после второго штурма. А при первом — так вроде полный десяток они тут покромсали. Магию-то не сильно применишь. Кому нужны развалины лесопилки? Оттого Кобинэ и осатанела, что вынуждена была три склада с готовыми дорогими досками пожечь, когда выкуривали тех двух старых псов войны и тройку их юных щенят, сумевших знатно так истрепать залетных волчар, — чуть изменив позу отвечал седой бандит, в голосе которого слышалось немалое уважение к павшим защитникам.
— Ну да, ну да. Понятно теперь, чего это рыцарька пришлых так обозлилась, — впечатленно покивал гривой молодой, но припомнив о чем-то, расплылся в гадкой улыбочке и обратился к старому. — Ты как? Пойдешь чресла потешить, пока девка еще шевелится?
— Потом, — вяло отмахнулся дымящий трубкой Жженый. — Натрудился уж. Я ведь не молодой кобель как ты. Мне без подготовки никак.
— Тьху ты, — скривился как от лимона Хромой. — Опять резать и колоть ее станешь, чтоб визжала задорнее, старый ты урод?
— Поживи с мое, насмотришься как эти сучки огнем жгут нашего брата, так и не такое с ними творить начнешь, — явив на лицо неожиданно жесткое выражение лица, ответил собеседник, потерев уродливый ожог на пол лица.
— Не-еэ-э, Жженый, я воевать за этих не собираюсь. Я в лихие людишки не для того пошел, — шумно возразил молодой.
— А сейчас ты что делаешь, дурень? — насмешливо сверкнув глазами, и пустив дым прям в лицо собеседнику выдал старый. — Тебя ж тут пахан поставил как охрану, по договоренности с пришлыми, пока они не подтянут еще сил. Это если вообще подтянут, и не придется тут вечно куковать. А сунься сейчас сюда Чернохолмцы отбивать своё имущество, то спалят тебя, как пить дать! Это в лучшем случае, и если не прознают про твои забавы с дочкой их человека.
— Так сбегу. Делов то! — лихо и опять шумно бодрился молодой, а затем сузив глаза начал распаляться. — А ты, значит, не боишься прошлых хозяев? Тебя то они тоже не пожалеют, когда вернутся.
— Я свое уже отбоялся, — закаменев лицом, не повышая голоса отвечал старик. — И когда под Краснодолом горел, и при Синей горе едва кровью не стек от трех ударов протазаном, да и под Большелугом кровью врага омылся весь. Так что сегодня, завтра — плевать.
— Странный ты, — сдал назад Хромой. — Зачем тогда под Вепря пошел? Да еще и в бригаду Резкого? Не жилось тебе спокойно в отставке?
— Сплю плохо.
— Чё? — подавился новой порцией из фляги, и закашлявшись уточнил. — Причем тут?
— Если бабу какую не прирежу, то кошмары мучают, — начал преображаясь на глазах сверкать нездоровым блеском в глазах Жженый. — А тут — раз в неделю гарантировано кому-то кровь пустить можно. Бывает и бабе(оскалившись). А уж когда Резкий на потеху отдает провинившуюся какую, тут уж я готов расстара…
Беседу у костра прервал, выйдя из кустов, какой-то невысокий, рыжеватый мужчина с бородой и в странной неприметной одежде. Но несмотря на всю с виду несерьезность своего облика, при взгляде на него, где-то глубоко просыпался иррациональный ужас и острое желание сдаться, чтоб хотя бы уже умереть поскорее. Подойдя к напрягшимся бандитам, он спросил своим забавным, но заставляющим стынуть кровь в жилах голосом:
— Кто еще есть на лесопилке?
— Ты чё на! Да ты… — придя в себя, резко стартанул было на ночного гостя Хромой, но после того как ему в лицо посмотрели широко открытые глаза отделенной от тела и удерживаемой за седые волосы головы Жженого, он не менее резко попритих, и уже пуская слюни, едва слышно начал блеять что-то невразумительное.
— Я не разрешал ссаться. Я спросил: кто еще на лесопилке? — недовольно поморщив нос строго прервал нытье, как видно, нереально жесткий визитер.
Но видя тщетность вербального контакта, он неуловимым росчерком клинка, из уже ненужной Жженому трости, избавил от лишнего уха обмочившегося криминального элемента, тем самым поторопив того и дав понять, что он очень занят и ему тут некогда задерживаться.
Мало ли: вдруг ТАМ мир спасать, а он ТУТ.
Спустя полчаса, жесткий мужчина покинул лесопилку, а в складском сарае среди досок очнулась небывало здоровая и ничего не помнящая о событиях последних дней девчонка лет четырнадцати, к ногам которой скуля жались два крупных пса с удивительно умными глазами. Один из которых, словно бы с проседью и ожогом на пол морды, а также, очевидно памятным шрамом на шее, будто бы ему голову отрезали. А второй, видимо по тем же причинам, без одного уха, ну и чуть прихрамывающий, похоже что от рождения. И вернее этих кобелей не было в жизни сиротки Лиевы Корт из Чернохолмских, так как при попытке надолго отойти от нее, не говоря уж о том, чтобы рыкнуть или, не дай Магия, куснуть, они испытывали просто невозможную боль.