Ковчег для Кареглазки (СИ)
Пока что пусть Танюша тут постоит.
Слева от Щербинина валяется коробок с обувью — вот это уже что-то. Там разные размеры только одной модели: черные, стильные ботинки, на подошве красивый рисунок протектора в виде ящерицы, виляющей хвостом. Просто чудесные. Правда, размеров подходящих нет — или маленький 39-й, или большие — 43–44. Я хочу найти хоть что-то подходящее, роюсь в коробке, когда Калугин громко требует заканчивать. Еще светло, но скоро стемнеет. Хотя, мне кажется, Толю также напрягают следы от недавно уехавшей машины. Я замечаю рядом с коробком чьи-то следы — не мои, и не Щербинина. Кто-то тоже искал обновку.
Наконец, счастье — я нахожу 40-й размер, он хоть немного и давит, но в перспективе должен быстро разноситься — здесь кожа эластичная, тянется на носке. Ноги должны быть в тепле — это то, что я понял к своим 25 годам. Калугин напоминает, что у нас осталось минут 5-10. Готлиб подозрительно выглядывает из клетки — он выглядит обеспокоенным, как будто тоже не любит темноту. Хотя, скорее всего, это моя фантазия. Ну, как распознать эмоции на крысиной морде?
Ублюдки устали искать полезное и годящееся, замедлив свои движения с целью экономии энергии. Они находят много вещей, напоминающих об ушедшей жизни, но почти ничего, что могло бы пригодиться. Вот, правда, сумасшедшая Лариса, наряженная в шикарную норковую шубу и комнатные тапки-собаки, с триумфальным визгом обнаруживает в одном из автомобилей дешевый батончик, разворачивает и съедает остатки конфетной массы вместе с червями. Это было бы жутко, если бы не было так обыденно.
Когда я прохожу мимо, Лара вытягивает палец в мою сторону, привычно бормоча какую-то ахинею, из которой мне удается разобрать только: «ковчег рядом» и «бог не знает о тебе». Как я, бля, рад! — хохочу я, и заглядываю вниз, в овраг под мостом. И даже не сразу верю в свою удачу. Там что-то есть.
Я не разбираюсь в военной технике, поэтому трудно сказать, что это. Похоже на БМП — боевую машину пехоты. Оно стоит наискосок, наехав на большую иву, и прижав дерево к горизонту. Есть шансы, что там будет либо оружие, либо сухпайки, либо аптечка.
Я нахожу глазами тропинку, ведущую под мост, и лезу к этому чуду национального военторга, хотя там может быть и болото, и ловушка… Внизу все еще лежит снег, и идти тяжелей.
По большей части я либо скольжу по ледяной корке, либо проваливаюсь под нее. Я почти добрался к военной машине, когда увидел, что следом идет Танюша — она всегда как повторюха, лучше бы осталась наверху.
Я карабкаюсь на камуфлированный стальной корпус и вижу, что над ним торчит маленький человеческий череп — он надет на саперную лопатку, вставленную в щель люка. Юмористы, гля…
Открыть люк не получается, и верный Кракобой не помогает.
Вдруг слышится приглушенное урчание. Успеваю пересрать — хотя это никак не может быть трескун. И действительно, из тумана появляется животное — то ли волк, то ли одичавшая собака. Викрамова срань! Тихо окликаю сестру, почти добравшуюся ко мне. Вижу, что к первой собаке присоединилось еще две. И они резво бегут по снежному настилу, хотя их лапы и разъезжаются на гололеде. Танюша видит их, проваливается в снег и тормозит. Она паникует.
— Не беги, перекатывайся! — кричу ей.
Но Таня увязла в трех метрах от бронетранспортера. Собаки рядом. Внутри все холодеет, я пытаюсь вытащить лопату из щели и кричу на животных. Они притормозили, и снова рванули. Сверху глядит Латышев — мудло выжидает, что произойдет, но не помогает. И я знаю, почему — учитывая его людоедские замашки.
Первая псина уже подскочила к сестре и пытается ухватить ее. Танюша испугана, но молчит, она приучена к тишине. У нее — приступ, она задыхается и сопит, снимает рюкзак и ищет что-то, отбиваясь ногами.
Я мешкаю — в накатившем ощущении безысходности и предрешенности. Лишь спустя какие-то мгновения, я прекращаю дергать лопату, кидаю в собак детский череп, и по носу бронемашины съезжаю на снег, проваливаюсь, вылезаю и ползу к Тане. Она задыхается. Псина хватает меня за рукав — но рука предусмотрительно обмотана толстым картоном. Зато я попадаю по собаке, и проламливаю ей голову. Мозги расплескиваются, как жижа, а я подхватываю подыхающее животное и изо всех сил швыряю в других собак, ползу вслед и успеваю врезать Кракобоем еще одной псине по лапе. Та скулит, отскакивает, но не далеко. Я достаю Танюшин рюкзак и шарю в нем, понимая, что нужно. Твари выжидающе кружат. Поняли, что мы опасны. Затем одна из них начинает рвать погибшего сородича.
Внезапно я глохну — ББАХ! Вторая собака падает замертво. Я поднимаю голову и вижу Калугина на мосту, с ружьем. Господь Бог, наконец-то. Третье животное нехотя, но быстро убегает в ближний лесок. Я нахожу пшикалку и даю Танюше, которая судорожным движением прижимает ее ко рту — но там осталось совсем мало, хватает на один впрыск.
Я замечаю рваную штанину на Таниных джинсах — она укушена, и это проблема. Нужен антибиотик. Я обнимаю ее и успокаиваю, хотя сам подрагиваю. Сверху спускаются ублюдки. Марина сочувствующе поглядывает — она считает, что близка с нашей семьей. Пусть считает, пока это выгодно. Сам я прекрасно помню, что ничего ей не обещал — хоть слова и не имеют веса, я не люблю врать лишний раз.
Мужики рады, они забирают туши животных, чтоб позже съесть. Калугин похлопал меня по плечу, но не спросил, как дела. Никто не хочет помогать другим людям. Время такое. Латыш остыл, он доволен нежданными трофеями, и шутит, что в этот раз мне повезло — есть мясо получше, чем мои сухожилия. Я отвечаю ему средним пальцем.
Я помогаю Танюше и вместе мы поднимаемся обратно на шоссе.
— Ужин есть, пора прятаться, — Калугин ухмыляется. — Пошли, ублюдушки?!
И мы идем по мосту в мертвый город, обходя баррикады из автомобилей, и радостно улюлюкая. Как мало иногда людям нужно для счастья…
Щербинин не может стерпеть, и сразу отрезает у псины ухо — часть своей доли. Он его прижигает газовой горелкой (он всегда держит баллончик под рукой) и торопливо кладет в рот. Я иду рядом, и слышу, как под его зубами хрустит ушной хрящ. Мерзко. Но Саня доволен, он напевает, по-идиотски ухмыляясь: «Помельче порежу бульдога иль колли. Не знаю, ты любишь ли? Но будет прикольно. Обычно не знаешь, что будет на ужин. В меню, по секрету — собачьи котлеты…»
Я их ненавижу, и с удовольствием представляю, как однажды всех убью. Тогда говна на земном шаре станет еще меньше, но меня это не должно беспокоить. Последнее время мы вообще не встречаем выживших. Скоро совсем никого не останется.
Правда, сейчас есть более насущная проблема — Танюше нужен антибиотик и нитроглицерин. На ней лица нет. Конечно, она сама по себе бледная и худосочная… Последствия болезни и голодных лет. Хотя мы все измучены и вымотаны, естественно… Все эти годы я понимал, что наша участь предопределена. И смирился с этим. Но неужели ее время истекло именно сейчас?
Я надеялся, что в этом городе смогу разжиться всем необходимым. Этот день был не хуже, чем все остальные. Откуда же я мог знать, с чем там доведется столкнуться? Это ведь вы — новые люди — такие умные: преодолели две тыщи световых лет, и достигли созвездия Дракона… а я — обычный выродок, убивающий ради выживания, и насилующий, чтоб сохранить здравомыслие.
****
Он скоро будет здесь, он — совсем близко… ДАЖЕ НЕ ВЕРИТСЯ! — одна и та же мысль стучала набатом в висках, и Крылова застыла, не в силах оторвать взгляд от пожелтевшего фото, приклеенного к очередной морозильной камере. Мальчик делает селфи вместе с улыбающимися родителями на фоне аквапарка. Белокурый, со смешинками в глазах, он был счастлив в этот момент так, как больше никогда не будет… и никто не будет — все следующие пять лет. Ученая знала, как выглядит счастье, и знала, что распознать его можно лишь спустя время. Фотография — это все, что осталось и от того веселого пацаненка, и от того беззаботного времени.
— Елена Ивановна, работаем?! — Антонов, ее лаборант, был взвинчен — необходимость работать всегда его раздражала, вдобавок он замерз. — Вы здесь каждый раз становитесь, как вкопанная… не налюбуетесь никак. Может, хватит уже прохлаждаться?!