Щепотка пороха на горсть земли (СИ)
В трактире он уже был и все, что трактирщик считал нужным сообщить по делу, узнал. Поговорить с завсегдатаями? Не факт, что они станут откровенничать, а даже если и станут после бутылки, вряд ли расскажут что-то полезное. Судя по всему, с малознакомыми людьми Шалюков не откровенничал, а близких знакомых не имел. И не пил, так что рассчитывать на пьяные откровения не приходилось.
То же касалось и борделя. Обычно в такие места стекалась масса сведений, полезных и совершенно не нужных, но вряд ли там могли что-то знать о человеке, ни разу этот самый бордель не посетившем.
Церковь?..
Дмитрий, уже миновавший ее, обернулся и вгляделся в золотые купола, залитые розовым закатным светом. Трактирщик упоминал, что в день перед смертью Шалюков посещал службу, значит, человеком был верующим. Конечно, набожность плохо сочеталась с остальным портретом покойника, но почему бы не проверить. Вдруг Шалюков так переволновался, что побежал исповедоваться местному священнику, как его? Отцу Алексию?
И хотя в принятом решении Дмитрий сомневался, но развернулся и двинулся обратно, к церкви. Только пройти решил не по нагретой каменной мостовой, а под сенью деревьев. Позади церкви, отделенное невысокой оградой, уютно устроилось старое кладбище, утопающее в тени древесных крон. Миновав небольшую калитку, Косоруков нырнул в приятную, сумрачную прохладу.
Кладбище оказалось тихим, очень чистым и ухоженным — не до холодной безликости, а таким… правильно чистым, по-парковому. Старые надгробия местами покрывал густой мох, многие могилы просели, но расположены были аккуратно, как по линеечке, а мощеные дорожки — чисто выметены. На могилах густо росли какие-то мелкие бледные цветочки, которые здорово уступали в яркости традиционным погребальным венкам, но смотрелись как-то… уютно, что ли? Дмитрий и сам себе не верил, но слово это подходило идеально. Ко всему кладбищу.
Здесь царили покой и умиротворение, и вид этот так сильно противоречил словам о рыскающих в округе упырях, что опять возникла мысль о некой незримой границе, словно в сказке. Как там было?.. Явь, Навь и Правь? Человек городской, образованный, деревенскими суевериями и старыми верованиями Косоруков не интересовался и только посмеивался над их наивностью. А в городке со странным названием Шналь все эти сказки казались удивительно близкими и правдивыми, и Дмитрий немного досадовал на себя, что плохо знаком со всем этим фольклором.
Вскоре Косоруков заметил между деревьями светлую человеческую фигуру и через несколько шагов сообразил, что видит перед собой местного священника в рясе из небеленого льна и такой же скуфье.
Решив, что это судьба, Дмитрий направился к нему, вглядываясь и пытаясь понять, чем тот занимался: священник доставал что-то из небольшого холщового мешочка и бросал на землю. Наверное, кормил белок или птиц, но кого именно — рассмотреть за надгробиями не получалось. В зеленоватой кладбищенской тишине слышался только негромкий требовательный писк.
Священник был сед, носил небольшую опрятную бороду и имел наружность из тех, по которым не определить истинный возраст: ему могло быть и сорок, и шестьдесят, и больше. Роста он был среднего, сложения — плотного в той степени, чтобы выглядеть солидно и благообразно, но не походить на карикатурный образ попа.
Через пару десятков шагов Косоруков наконец вышел на перекресток двух дорожек — и замер, потрясенно разглядывая существ, расположившихся у ног священника.
Маленькие, меньше локтя высотой, мохнатые человечки больше всего напоминали чертей. Тех самых, которых никто никогда не видел, но все точно знали, как они выглядят. У них были розовые пятачки, уши торчком, длинные подвижные хвосты с кисточками на концах и даже, кажется, рожки, но за это Дмитрий уже не поручился бы.
Вели себя зверьки гораздо достойнее птиц. Сидели, тянули лапки, просительно попискивали, ловко хватали полученное лакомство и тут же принимались его есть, по-беличьи держа обеими лапками. Не суетились, не дрались и куски друг у друга не отнимали.
Нового человека существа, сосредоточенные на еде, заметили не сразу. Один вдруг замер, уставившись на Дмитрия черными блестящими глазами, потом тревожно вскрикнул, его товарищи заверещали хором и прыснули в разные стороны, почти мгновенно растворившись среди травы.
Священник обернулся через плечо, вздохнул, заглянул в свой мешочек и вытряхнул на дорожку его содержимое — несколько маленьких кусков хлеба или сухарей. После чего развернулся и шагнул к по-прежнему неподвижному охотнику, на ходу надевая небольшие круглые очки, которые по-простому висели у него на шее на веревочке, рядом с резным деревянным крестом.
— Протоиерей Алексий Озеров, я могу чем-то вам помочь?
— Благословите, отец Алексий, — отмер Дмитрий, машинально склоняя голову и складывая руки перед собой.
Священник невозмутимо перекрестил его, положил ладонь на лоб и благословил, после чего продолжил в прежнем спокойном тоне:
— Так чем могу помочь, сын мой?
— Да, простите, — окончательно собрался охотник. — Я Дмитрий Косоруков, расследую убийство казначейского проверяющего Шалюкова.
— Этого бедного тихого человека убили? Упокой, Господи, его душу, — он перекрестился, — но кому это могло понадобиться?
— Вот это я и пытаюсь выяснить. Я, конечно, не прошу вас нарушить тайну исповеди, если вдруг к вам являлся за прощением убийца, но, может быть, вы от кого-то что-то слышали? Шалюков, говорят, приходил в церковь. Он, случайно, не исповедовался? Или, может быть, кто-то упоминал о его врагах? Ссорах?
— Не представляю, — качнул головой священник и повел рукой, предлагая пойти по дорожке дальше. — Не будем мешать, у них нынче время ужина.
— Кто это был? — осторожно спросил Дмитрий.
— Мелюзга эта? — улыбнулся в бороду отец Алексий. — Да Бог их знает. Хухлики, может, а может — нет, я не очень-то разбираюсь.
— Хухлики… — переспросил охотник. — Постойте, водяные черти?
— Да ну, какие они черти, коли освященный хлеб за обе щеки трескают? — развеселился священник. — Нечистики мелкие.
— И вы их подкармливаете?
— Чем очищаю и благословляю на добрые дела, — продолжая улыбаться, назидательно добавил он. — Хоть и нечистые, а все — Божьи твари неразумные, чего на них злиться да пенять? Доброе слово им скажешь, хлеба дашь — они и не озоруют с людьми, какой им после интерес проказничать, на сытый живот?
— Справедливо, — ответил на это Дмитрий, хотя рассуждения священника звучали неожиданно для духовного лица.
Казалось бы, именно ему в первую очередь полагалось осуждать само существование нечисти — полуразумных живых существ чародейской природы, селившихся рядом с людьми потому, что для жизни им требовались остатки чар и эмоции. Обычно — отрицательные, отсюда и вредоносность.
Но похоже, здешнему священнику удалось перевести их на другую кормежку.
— И все-таки, можете ли вы что-то сказать про Шалюкова?
— Про Шалюкова, — рассеянно повторил отец Алексий, глядя себе под ноги. — Антон… Антон Петрович, кажется? Дайте подумать…
Несколько саженей они прошли в молчании. Священник задумчиво разглядывал кладбище, а охотник его не торопил — попросил же человек время подумать, чего дергать.
Да и вообще, кладбище это действовало на него удивительно благотворно. Задумавшись об этом, Дмитрий поймал себя на том, что его совсем ничего не беспокоит. Вот буквально еще на площади голова почти пухла от обилия суетных мыслей и волнения об исходе дела, а сейчас на душе так легко, как не было уже очень давно. Может быть, еще с тех пор, как он был зеленым школяром, приходил с занятий домой, а там вкусно пахло свежим хлебом. И мать еще была жива, улыбалась, взлохмачивала ему рукой вихры на макушке и неизменно говорила: "Димуша, иди умывайся, да к столу сядем".
Странно только, что ощущение это посетило его именно на кладбище.
— Хотите чаю? — вдруг предложил священник и пояснил, не дожидаясь вопроса: — Простите, мне на ходу плохо думается, а вот за чаем — прекрасно. У меня хороший, чиньский, и варенье к нему вкусное…