Когда герои восстают (ЛП)

Я сглотнула, подняв крышку первого из них и обнаружила в рамке копию единственной фотографии со дня нашей свадьбы. Козима сфотографировала нас на свой телефон, ее глаза модели запечатлели поистине прекрасный момент, когда Данте держал одну ладонь у моего горла, а другой обхватывал мои бедра, обе мои руки запутались в его коротких волосах, прижимая его к себе, и мы улыбались друг другу в губы.
Я плакала, но никто не дразнил меня за это, даже Себ или Фрэнки.
Далее лежала длинная, тонкая коробка, которую я открыла только для того, чтобы тут же закрыть снова.
— О Боже! — воскликнула я, но мне было смешно.
Бо, который сидел рядом со мной, мельком взглянул на меня, спросил:
— Это то, о чем я думаю?
Да.
Черный фаллоимитатор в упаковке.
К нему прилагалась записка, которая гласила:
Поиграй с tua bella figa для меня, пока меня не будет (пер. с итал. «твоей прекрасной киской»). Я хочу иметь возможность представить тебя широко раздвинутой и мокрой, наслаждающейся собой, пока ты стонешь мое имя.
 Целую,
Твой Капо
Моя кожа горела, когда я подняла глаза от прочитанного, но все засмеялись, даже мама, которая, похоже, посчитала подарок уморительным.
После этого шла великолепная пара нижнего белья фирмы Ла Перла с указаниями надеть его для него, когда он, наконец, вернется домой ко мне.
И четвертой была коробка с черной надписью «Кот».
Внутри, в слое папиросной бумаги, настолько тонкой, что казалось, она распадется под моими пальцами, лежало черно-белое бриллиантовое ожерелье. Три огромных бриллианта были окольцованы ореолом из более мелких черных драгоценных камней, которые сверкали, как ночное небо вокруг звезд.
У меня перехватило дыхание от красоты, внизу прилагалась записка от Данте.
Черное, белое и красное, lottatrice mia. 
(пер. с итал. «мой боец»)
Цвета нашей жизни и нашей любви. 
Я подняла глаза, наполненные слезами, на обеденный стол, за которым сидели почти все, кого мы с Данте любили, Торе во главе стола, а я, вместо Данте, во главе другого. Мои пальцы дрожали, когда я подняла бокал с вином Монтепульчано (прим. сорт красного технического итальянского винограда) в тосте, который все горячо поддержали.
— За Данте!
— За Данте!
Глава 26
Данте
Имелась одна причина, по которой я попал в тюрьму.
Елена была права, когда предположила, что те друзья в высших кругах могли бы избавить меня крупным штрафом за нарушение залога вместо того, чтобы заплатить за это тюремным заключением.
Но это была слишком хорошая возможность, чтобы упустить ее.
О, я мог бы сделать по-другому.
Нанять кого-нибудь или попросить об услуге.
Но это требовало личного подхода. Моего прикосновения.
В конце концов, это моя жена, над которой он надругался и настроил против себя.
Я должен был по отношению ко всем нам троим совершить это возмездие сам.
Это заняло больше времени, чем я хотел.
Я пропустил Рождество и Новый год с моей новой, прекрасной женой и нашей семьей. Лежать на тонком матрасе на металлической двухъярусной кровати в камере размером два на три метра человеку ростом сто девяносто пять сантимертов было чертовски неудобно. Еда была дерьмовой, компания еще хуже. Моим сокамерником был парень, которому другой заключенный отрезал язык за донос, а группе арийских неонацистов не понравилась моя смуглость, как только они положили на меня глаз.
Внутри тюрьмы находились мафиози, небольшая банда и другие, объединившиеся с другими бандами. Я сказал им не беспокоиться обо мне, я не хотел привлекать к себе внимание. Хотя в тот день я отозвал троих из них в сторону, чтобы сообщить им, что скоро они мне понадобятся.
Но все это не имело значения.
Я держался сам по себе, и никто меня не беспокоил, потому что я был крупным и не создавал проблем.
Я просто ждал.
Со все возрастающим терпением.
Потому что знал, что в конце концов все это будет стоить того.
Наконец, через две недели после моего заключения, прибыл транспортный фургон, и четверо новых заключенных вошли в блок Б.
 
Один из них был китайцем с татуировками по всему лицу, только кончик носа и подбородок были без чернил, другой довольно симпатичным чернокожим мужчиной, которого сразу же приветствовали люди, которых он, похоже, знал в одной из наркобанд.
Последним был стройный брюнет с бледной кожей, выглядевший таким же зеленым, как комбинезон, который нам пришлось здесь носить.
Я попытался увидеть его таким, каким Елена была в детстве, если бы он был красивым или достойным ее в каком-то смысле.
Он не был таким.
A brutto figio di puttana (пер. ситал. «уродливый сукин сын») внутри и снаружи.
— Уродливый коротышка, — ворчал заключенный рядом, осматривая вновь прибывших. — Он станет чьим-то сучьим мальчиком в течение недели.
Я не стал спорить, хотя знал, что он не проживет так долго.
Я работал в столярной мастерской, делал ножки для стульев. Это была скучная работа, рутинная, обычно предназначенная для не имеющих связей и новых заключенных в тюрьме. Я мог бы найти что-нибудь другое, но это вполне отвечало моим целям.
Кристофер приступил к работе на четвертый день пребывания в тюрьме.
Он отвечал за загрузку грузовика.
Я знал это, потому что подсунул парню, отвечающему за распределение заданий, пачку денег, чтобы это произошло.
На шестой день я нашел свою вакансию.
Было уже почти время отбоя, и большинство мужчин ушли, чтобы поболтать и пострелять в дерьмо в конце своей смены.
Только Кристофер и пара парней поскромнее продолжали выполнять свои задания, боясь разозлить начальство.
Когда кто-то задал Кристоферу вопрос, я нырнул в грузовик и присел за стопкой стульев для обеденного стола. Раздался металлический щелчок, когда он распахнул дверь, свет на мгновение залил салон, прежде чем дверь захлопнулась. Он зашагал вперед, наполовину ослепленный башней из четырех стульев в своих растопыренных руках.
Убить его было бы слишком просто.
Я не хотел торопиться.
Снять с него кожу живьем или избить его, дать ему прийти в себя, затем снова избить в порочном круге, который не закончится, пока его разум не сломается вместе с телом.
Он почти разрушил жизнь Елены.
Он заслуживал большего, чем быстрая смерть.
Но это все, что я мог предложить, поэтому я позабочусь о том, чтобы смерть была жестокой.
Он не заметил, как я встал в тени, нависнув над ним, словно какой-то бугай из детской сказки.
Только то, что произошло дальше, было слишком наглядным, чтобы попасть в детскую книжку.
В правой руке у меня была ножка стула, которую я сделал днем, и использовал ее как бейсбольную биту против головы Кристофера.
Раздался стук и хруст, когда дерево, подкрепленное всей силой моего тела, столкнулось с его черепом.
Он рухнул, стулья в его руках опрокинулись. Я поймал их, прежде чем они успели громыхнуть о землю, и аккуратно поставил их позади себя.
Жалкое подобие мужчины стонало на полу, хватаясь за голову.
— Привет, — сказал я ему, присев на корточки рядом с его телом, спокойно, потому что трое Безумцев следили за дверями, пока я не торопился с этим чертовым дерьмом. — Кристофер Сэллоу, верно?
Он застонал громче.
— Я так и думал.
Я ткнул его окровавленной деревянной ножкой, пока он не перекатился на спину, а затем схватил одну из его рук, удерживая ладонь, чтобы всадить винт ножки стула в его ладонь.
 
Он кричал.
Но поскольку дверь грузовика была закрыта, звук можно было услышать, только если стоять снаружи, как это делали мои товарищи-каморристы, когда несли вахту.
Я вытащил другую ножку стула из рукава своего джемпера и прижал его вторую руку — слишком легко, потому что он состоял из одних костей, — прежде чем проткнуть и ее.