Люби меня (СИ)

Сдвинувшись по дивану вниз, с несвойственным себе волнением смачиваю пересохшие губы слюной. Сдвигаю брови, прищуриваюсь, торможу работу легких, вглядываюсь…
Плавный разворот. Чертова световая вспышка. И я задыхаюсь.
Не сразу понимаю, почему ощущения и эмоции, которые тогда пережил и, казалось бы, забыл, всплывают сейчас с такой точностью. Иду к основному залу, упорно отрицая, что снова все это чувствую.
Музыка ускоряется. Света становится больше. Разноцветные лучи не гаснут. Все быстрее режут пространство на слои. Только Богданову не трогают. Ложатся вокруг, оттеняя и делая ее какой-то неземной. Еще более одуряюще красивой, чем обычно.
Что за хрень?
За моей сдавленной грудной клеткой уже начинается блядский звездопад, когда музыкальные ритмы, наконец, притормаживают, а за ними постепенно гаснет свет.
Музыка… Вот в чем суть. Я, мать вашу, могу поклясться, что не запомнил трек, который играл на вечеринке у Фили, где я впервые оказался так близко к священному, блядь, божеству по имени Соня Богданова, где я впервые вступил с ней в запретный контакт, где я впервые к ней прикоснулся… Не запоминал, конечно. Я же не романтик-пиздострадатель, в конце концов. Сука, ладно, просто не настолько. Точно не настолько! Но сейчас, когда меня окутывает теми же ритмами, мозг самопроизвольно какую-то странную информацию открывает.
Год прошел… Мать вашу, год.
Какого хрена у меня дух выбивает?
– Видишь Богданову? – задвигает сидящий рядом со мной на диване наш местный доблестный рыцарь Артем Чарушин, указывая взглядом в противоположный конец зала, именно туда, куда я, сука, уже четверть часа силюсь не смотреть.
– Да кто ж ее не видит… – выдыхаю приглушенно, а за грудиной уже что-то колом встает. – Святую, блядь, непорочность. Куда она зарвалась? – выплевываю с искусно задушенной злобой.
Как и всегда, всем своим видом показываю, как мне насрать. Ведь дело не в эмоциях. Я якобы снисходительно недоумеваю.
Блядь… 
«Все смотрят только на нее… Все!» – едва это генерирую, внутри что-то детонирует.
Это уже более чем странно для меня. Шок настолько сильный, что невозможно досконально прожить рожденные этим взрывом ощущения. Сижу и оторопело моргаю. Отстраненно прикидываю: если бы мой мышечный каркас не был таким мощным, наслаждались бы сейчас мои друзья разлетом моих мозгов и кишок? Или все-таки нет?
– Присмотри за ней.
– На хрена?
– Надо, Жора, надо.
– Лады, – недовольно выдаю, а самого, едва сердце запускается, в лютый жар бросает. Настолько зашкаливающий, что мне в момент физически плохо становится. – Одно уточнение. Присматривать, лишь бы считалось, или как за одной из твоих сестер?
Я, блядь, просто перестаю соображать, что мне делать.
Что я должен делать?!
К растущим с молниеносной скоростью разношерстным желаниям, прислушиваться нецелесообразно.
– Нормально, Жора, нормально присматривай, – выдает Чарушин грубовато и поднимается. – Как за своей.
– Понял.
«Как за своей…»
Я, мать вашу, конечно же, понимаю, что Чара имел в виду.
Своя – значит, наша. Своя – это одна из своих. Своя – это бесполое существо.
Человек, кореш, сестра… Что там еще?
Сука, это у меня, что ли, башня едет?!
«Как за своей…»
Не моя она, блядь!
Да быть такого не может. Просто не может. Точка.
Блядь… Блядь… Блядь…
Определенно не моя.
Че за херота вообще?
Давая вырывающему все внутренности желанию посмотреть на Богданову вволю, ощущаю, как за ребрами какая-то новая ядовитая хуета разворачивается. Жжение из груди ползет на плечи, лопатки, поясницу… И так же стремительно спереди – сквозь солнечное сплетение, живот, пах… Чувствую, как внутренности и мышцы плавит аномально высокими температурами, а кожа резко становится мокрой.
Я продолжаю задыхаться с определенной частотой, будто на какой-то ебаный режим, сам того не ведая, переключился. Я не знаю, как вернуться назад. Я не могу отвести фокус своего внимания на что-то иное.
 
Богданова кружится, словно заводная. На той энергии, что она излучает, невозможно не зависнуть. Ее эйфория для меня – будто самый тяжелый наркотик, способный вызывать в моем организме аналогичные ее состоянию ощущения: агрессивное возбуждение центральной нервной системы, колоссальную выработку дофамина, бешеный выброс адреналина.
Я смотрю на нее непрерывно, оправдываясь перед самим собой тем, что якобы реально всего-навсего выполняю поручение Чары.
Это, безусловно, дичь. Полная, мать вашу, дичь.
Ведь в академии, когда взгляд тянется в сторону именно этой версии чокнутых Богдановых, я говорю себе, что это из-за ее ультрастранных тряпок в пол. Сложно такое чудо не заметить. Но, блядь… Если сейчас пуститься во все тяжкие – а я, сука, близок именно к этому? – то стоит признать, что так было только изначально. Первый, второй раз… Все следующие, едва поймав «изделие-Богданову №2» в поле своего зрения, я стопорюсь на ее лице.
Я не могу понять, что с ней.
Почему она улыбается так, словно мир вокруг нее вращается? Почему ведет себя так, будто мы в ее жизни – массовка? Почему кажется, что она сама под кайфом от этой жизни?
Почему каждый раз, как я ее вижу, меня будто из нутра выносит? Почему меня, мать вашу, настолько, блядь, сильно полощет? И самое главное… Почему эти ебучие ощущения мне нравятся?!
Я бы мог притянуть себе в оправдание то, что вставляет чисто ее непорочность. Но, блядь… Как объяснить то, что подобных реакций не вызывает старшая версия Богдановых? Почему именно эта?
Никаких ответов у меня нет. Я просто стараюсь это игнорировать. И очень даже успешно. У меня в жизни и без телок миллионы интересов. Тем более, зацикливаться на одной – это вообще не про меня.
Все идет нормально.
Пока она не надевает более-менее нормальное тряпье и не появляется у нас на вечеринке. Сука, вот какого хера? Зачем? Почему ей внутри своей секты не сидится? Или где она там живет? Кто ее сюда отпустил? Разве для них нахождение здесь не является грехом?
Еще и Чара… Гондон же! Удружил, блядь. Сам за этой своей Дикаркой таскается, как свихнувшийся, и мне буквально подсунул под хуй вторую.
«Как за своей…»
Клянусь, что уже собираюсь отвести от Богдановой взгляд и переключиться. Только в этот момент к ней сразу два кента подваливают.
Подрываюсь с дивана, не успевая думать. Пересекая помещение, такую агрессию невольно на лицо выливаю, что не только этих долбоящеров одним своим видом пугаю, но и саму Богданову. Пошатнувшись, будто мы столкнулись физически, резко прекращает танцевать.
Я машинально оцениваю пространство. Все нормально: не очень близко подошел.
Но она продолжает вести себя неадекватно.
Не знаю, чему их учат в этих общинах, но то, как Богданова на меня в этот момент таращится, в нормальном обществе, вроде как, является неприемлемым. Умышленно избегаю ее взгляда.
Только недолго.
В какой-то миг контакт случается без моего на то влияния. Я, блядь, просто втягиваю кислород и опускаю веки. Смеряю эту лилипутку презрением, а у самого… Сердце как-то странно дергается и ни с того ни с сего вдруг начинает тарабанить, как поезд в глубине длинного темного туннеля.
Оглушает. Рвет жилы и вены. Отбивает мышцы. Деформирует размякшую клетку грудачины.
Ничего подобного никогда, ни при каких обстоятельствах я не ощущал. А потому просто не понимал, как эти чувства классифицировать. Я еще не пил, а глядя Богдановой в глаза, вдруг показалось, что отравился чем-то смертельным.
«Как за своей…»
Незаметно совершаю вдох и с привычной иронией глушу всю эту хрень.